Собрание сочинений в шести томах. Том 6
Шрифт:
На днях его поздравляли: на счету у истребителя ужо девяносто два немца. Шали руку, говорили добрые слова.
— Мне и тысячи будет мало, — одно ответил Ермаков.
На Пулковских холмах не впервой в истории нашего города гремят выстрелы. Подступали сюда красновские кавалеристы, о которых долго помнили люди в деревнях, расположенных вдоль шоссе Александровская — Красное Село; подходили полки Юденича. И вот добрались гитлеровцы. Но добраться добрались, а перешагнуть через холмистый исторический гребень им так и не дали.
Хожу среди изломанных снарядами лип в парко вокруг обсерватории; хожу, по уже с опаской: среди
А какие здесь были библиотеки! Ветер носит по изрытой бомбами и снарядами, мокрой, оттаивающей земле обгорелые клочья книг. Многие книги вывезены, спасены, но немало и осталось погибать. Погибла библиотека, погибли приборы, здания, погибли и люди.
Но живут идеи. А если идеи живы, ничто не умрет. Появятся снова книги, снова будут приборы в залах, примут в них и люди. Разве не во имя идей на место ученых сидят сегодня среди развалин наши снайперы-ленинградцы?
Меня знакомят со старшим сержантом Владимиром Никифоровичем Красновым. Если Ермаков рассказывал разные истории из жизни снайперов-истребителей, то Краснов стремится обобщить снайперское дело. Он тоже рассказывает немало историй, по лишь для того, чтобы проиллюстрировать свое представление о месте снайпера в современном бою.
— Снайпер всегда должен быть при командире, — говорит Краснов. — Командир и снайпер, перед тем как снайперу действовать, должны тщательно изучить местность, ее цвет, чтобы соответственно подобрать маскодежду.
Он пересказывает мне целую снайперскую науку. Я все записываю, потому что мне кажется, что в той газете, в которой я отныне работаю, в «На страже Родины», уже нельзя писать так, как было в «Ленинградской правде»; это военная газета, и «боевыми эпизодиками» пробавляться она не может. Весь стиль ее жизни иной, чем в «Ленинградской правде», в ней немало кадровых сотрудников, которые важнейшее значение придают знакам различия в петлицах, должностям, занимаемым ими согласно штатному расписанию, и всякой иной, незнакомой журналистскому миру суете сует. Говорят, что до прихода в редакцию Гордона и Карпа такого казарменного духа в ней было несравнимо больше. Сейчас многое изменилось. Гордой с Карпом, оба настоящие, живые газетчики, собирают в коллектив людей не по принципу умения «нести службу», а по принципу умения видеть жизнь и хорошо о пей писать.
По тем не менее газета «На страже Родины» имеет и должна иметь свои особенности. Я слушаю рассказ старшего сержанта Краснова, истребившего 102 гитлеровца, и представляю себе будущую его статью под рубрикой «Из боевого опыта».
Поскольку снайперское движение разрастается, мне посоветовали записать в мой блокнот еще и о снайпере-пулеметчике Петре Григорьевиче Григорьеве. Его сейчас на Пулковских высотах, правда, не найти, он в школе младших командиров, которая расположена
Долог был путь по ленинградским окраинам, пока я отыскал эту школу.
На открытом дворе, перед обшарпанным кирпичным зданием, выстроились в две шеренги сотни полторы будущих младших командиров Красной Армии. Стояли они потупясь, стараясь не встречаться глазами с пожилым майором, который медленно прохаживался перед строем.
— Як вам всей душой, — говорил майор не без грусти и тоже как-то потупясь, — а вы мне в картуз…
Курсантские головы клонились еще ниже под тяжестью такого убийственного обвинения.
Конфликт начальника и подчиненных заключался, оказывается, в том, что майор, возглавлявший эту школу, только что получил от вышестоящей инстанции основательный нагоняй за глушение рыбы его воспитанниками в пруду, расположенном поблизости. Ребятки взяли несколько толовых шашек и, взломав рыхлый лед, переглушили всеми позабытых под ним карасей, поджарили их и съели. И вот стоят, не подымая глаз, перед тем, кому за них влетело.
— Я готовлю из вас командиров Красной Армии, а не стукачей, — продолжал майор тихо и грустно. — Я не требую поэтому, чтобы вы назвали мне так называемых зачинщиков — вы к такому кляузничеству лучше и не приучайтесь. А просто я вас всех обложу матом, как распоследних сукиных сынов, и на этом будем считать инцидент исчерпанным.
Шеренги вздохнули с облегчением и виновато заулыбались.
— Да ведь это, товарищ майор, истинная правда. Именно мы эти и есть, как вы правильно выразились, «сыны».
— Разойдись! — скомандовал майор и повернулся ко мне: — Вам что, товарищ? Ах, Григорьева!.. Григорьев, задержитесь!
Подошел плотный, уже немолодой человек, приложил руку к шапке.
— У тебя какой истребительный счет? — спросил его начальник школы.
— Сто сорок считанных, товарищ майор. А есть, должно быть, и несчитанные. Очередями бьешь, за всем не углядишь, все не подсчитаешь.
— Ну вот, давай, Григорьев, что касается пулемета «максим», выложи по порядочку товарищу из газеты. Карасей-то наелся, вот и пофилософствуй на сытое брюхо.
— Кто «максима» любит, — начал Григорьев охотно, — того и «максим» жалует. Это же такая золотая машина! Я из него еще белополяков косил в гражданскую. В одном бою было: кошу, кошу, а что там передо мной, и не вижу. Потом глянул — целая гора мертвяков.
Мы вошли в здание, майор приказал принести нам по кружке кипятку с сахаром.
— Пулемет, он не поливалка, как думают некоторые, — рассказывал Григорьев, обжигая губы о край алюминиевой кружки. — Это оружие требует точных знаний и умелого применения.
И опять пошел рассказ, по моим представлениям, совершенно необходимый для читателей газеты «На страже Родины». Как, например, во время морозов смазывать пулемет? Григорьев постиг это опытом. Он перепробовал для смазки «максима» всяческие жиры, включая гусиное сало; остановился же в конце концов на керосине. Как выбрать огневые позиции, как подготавливать ложные, для обмана противника, амбразуры? Все это вопросы и вопросы, перед которыми ломать и ломать голову новичку точной стрельбы из пулемета. Или как стрелять, скажем, если уже нет времени устанавливать тело «максима» на станок?