Собрание сочинений в шести томах. Том 6
Шрифт:
И еще мы вспомнили слова бригадного комиссара Мельникова, который сказал нам о том, что немцы в Ленинград не войдут.
Мы рассказали об этом разговоре Грудинину. Он посмотрел на нас исподлобья, искоса, потер ладонью начинающуюся лысину и не ответил. Только вздохнул.
Потом мы перелистали подшивку нашей «Ленинградской правды». Нашли на ее страницах почти все корреспонденции, какие посылали из действующей армии. И «Подруг» нашли, и «Тыловых людей», и заметку о том, как бельгиец Шарль Крипер проклинал Гитлера, и очерки о незаметных тружениках воздушных границ — вносовцах, о Даниле Клепеце, большую корреспонденцию о Дмитрии Дубовике,
Много было напечатано за нашими подписями. Порядочно мы, оказывается, написали за это короткое время. Но не было почему-то самой, как нам казалось, лучшей нашей корреспонденции, той, в которой мы рассказывали о горячем дне прорыва немцев к Веймарну и Кингисеппу, когда наши войска, отходя, все били и били по врагу, когда мы встретили бойца с тридцатью двумя ранами на теле, артиллеристов, установивших пушку среди грядок с капустой, когда ночью встретили в сенном сарае маленьких Кольку и Витьку, которые — «Мальчики мы».
В секретариате нам сказали, что она, эта корреспонденция, была набрана, что начальник отдела товарищ Грудинин ее завизировал, но сейчас она пошла уже в разбор. Так распорядился редактор товарищ Золотухин.
Мы отправились к редактору в кабинет. Он не встал нам навстречу, ни о чем не расспросил, хотя мы о многом могли бы ему порассказать — мы же с фронта, и, где бы сейчас ни появлялись, на нас набрасываются с расспросами. Он даже сесть не предложил. Сидел, не подымая головы, уткнувшись в бумаги. Мы сели без приглашения. Мы на многое уже смотрели иначе, чем месяц назад. После того, что пришлось увидеть на фронте, после встреч с людьми высоких помыслов нас уже не убедишь, будто бы такие вот грошовые ухватки мелкого чиновника — это не что иное, как признак государственных забот, общественной и партийной значительности индивидуума, что это спутники его ума и мудрости.
Когда мы сели на два кожаных стула перед столом, редактор с гневным удивлением поднял на нас глаза:
— В чем дело?
— Вот тут у нас была, как нам думается, неплохая статейка…
— Это вам так думается, — перебил он, не дослушав. — А статейка была вредная. Убитые, раненые, кровь…
— Так война же, товарищ ре…
— Такие статейки демобилизуют, такие статейки парализуют, они вселяют уныние и неверие! — гремел редактор, не желая слушать.
— Но это же правда, — пытались мы сказать свое. — А правда сильнее лжи, она воспитывает мужество. Если мы будем изображать только бескровную войну, а молодой боец попадет на фронт и увидит…
— Слишком много рассуждаете! Надо быть скромнее. Бы здесь два дня, а в коридорах только и слышен ваш топот. Вы вызывающе громко топаете.
— Но у нас же солдатские сапоги. И вы, если наденете…
— Что?! Намеки! Вы ведете себя непозволительно, молодые люди!
Мы ушли, дав друг другу слово никогда больше с этим человеком не встречаться и не разговаривать; мы вспомнили товарища из политотдела 191-й дивизии, который ночью, в палатке под Кингисеппом, кое-что высказал о нашем новом редакторе.
В редакции мы провели еще несколько дней, стараясь ходить по коридорам как можно тише, ни в коем случае не топать. Но сапожищи как на грех бессовестно стучали о паркеты, нисколько не считаясь с представлениями редактора о хорошем поведении подчиненных. Писали мы о танкистах, писали об артиллеристах. Выбрав свободное время, я пошел в редакцию газеты «На защиту Ленинграда» навестить своего друга мирных времен
У редакции газеты «На защиту Ленинграда» несколько комнат на третьем этаже. В этих комнатах собрался хороший, боевой народ. Отличные журналисты города, многие из нашей «Ленинградской правды». Редактора я не знаю; говорят, он заведовал кафедрой марксизма-ленинизма в каком-то институте. Замом у него наш лен-правдист Володя Карп. А еще тут Семен Езерский, Сеня Бойцов, Миша Стрешинский, Семен Полесьев, Женя Ногинский, Давид Славентантор…
Зачем-то мы все вместе сфотографировались — так, на всякий случай. Потом пошли обедать. Кормят!.. Должно быть, и члены Государственного совета так не харчились… Отличный, видать, в Мариинском дворце повар.
Кстати говоря, здесь, в редакции «На защиту Ленинграда», я узнал и о том, где же находится 2-я ДНО, утерянная было нами на фронтовых дорогах. Оказывается, она не пошла по шоссе Кингисепп — Красное Село. Она геройски сражается в районе Котлов, то есть севернее нашего Ополья. С нею рядом еще одна или две дивизии и сошедшие на сушу моряки-балтийцы.
Таким образом, удалось установить наконец, куда же нам с Михалевым держать путь дальше.
5
Дорога эта была для нас новой, незнакомой. Мы проехали Кировский завод, миновали Автово, психиатрическую больницу имени Фореля. Обычно так начинался наш путь и в район Кингисеппа. Но за больницей Фореля мы не стали сворачивать к станции Лигово, за которой шоссе шло на Красное Село, а двинулись прямо — на Стрельну и Петергоф.
Справа от нас все время был Финский залив.
Куда мы ехали? Куда-то в район Копорья — Котлов, где должны отыскать 2-ю ДНО и действующих там же моряков-балтийцев.
Не доезжая Ораниенбаума, когда в заливе огромным линкором, с трубами и башнями, уже возник Кронштадт, мы увидели за деревьями и кустами деревянные причалы, к каким обычно на Малых и Средних Невках пристают спортивные лодки. Но тут, возле этих причалов, стояли не лодки, или, точнее, лодки, но летающие — гидросамолеты. Мы сунулись было к ним — нас остановили краснофлотцы с винтовками. Пришлось искать штаб морских летчиков. Он был расположен в Ораниенбауме.
— Летаем вот, летаем, — немногословно сказал нам начальник штаба. — На разведку летаем, в тылы противника. Бомбим. По ночам, конечно. Да и ночью, случается, сбивают. Вот так! — Он сидел, крутил пальцы на животе. Он, видимо, сказал все, что считал нужным сказать. А теперь, дескать, летите сами и на собственной шкуре испытывайте, как оно летается над сушей на морском, тихоходном гидросамолете.