Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Шрифт:
Но правда ли все то, что написано в письме двухсот? Тронет ли оно душу губителей рек? Все-таки надо попробовать доказать.
Начнем, пожалуй.
Передо мной почвенная карта Воронежской области. Документ неотразимый, в котором нет никаких эмоций, если не считать любовное переложение сюда трудов многих специалистов-почвоведов, тоже энтузиастов своего дела.
Пойма левого берега реки Икорец в тех местах, где проведено спрямление (уничтожение!) реки, состоит из слабо гумусированных песчаных почв (индекс 22) и песков бугристо-волнистых, развеваемых и слабо задернованных (индекс 23); кроме того, в части поймы среднего течения реки (на левом и правом берегах) — почвы лугово-черноземные с уровнем грунтовых вод в два — пять метров (индекс 12).
Однако же зачем я употребляю слова «тронь», «врежься», «понизьте»?.. Ведь уже тронули, врезались и понизили! Уже пойму в колхозе имени Кирова, Лискинского района, затягивает песком… Нет, раздумий над почвенной картой недостаточно для того, чтобы понять все. Я свертываю ее в рулон, откладываю в сторону и еду на реку Икорец взволнованный и потрясенный.
…Июнь 1964 года. Иду по берегу от села Хренище и выше. Грустно… Местами река почти перегорожена песчаными наносами. А вот песок наступает на реку слева, наступает неумолимо и безудержно. В голове вертится: «Тавровка. Тавровка… Развеваемые пески… Индекс двадцать три»… И вдруг врывается в мозг с болью, с неистовством: пре-сту-пле-ние!.. Вот обвалился берег, видимо, еще в прошлом году. Обхожу обвал, спускаюсь вниз, перехожу реку в коротких резиновых сапогах (не в охотничьих, а в обыкновенных) и возвращаюсь обратно. И это там, где несколько лет тому назад утонула лошадь.
Иду по пойме, вспаханной год тому назад. Дернина здесь уничтожена, за одно половодье почва пошла на смыв. Я агроном, знаю, что через три года здесь будет мертво, если вновь не залужить почву и не поднять уровень воды. Что же тут осушали! Иду, смотрю, шарю взглядом… Ага, вот оно! Болото есть, а из него ручеек: не река питала болото, а подземные воды… Так ради чего же изуродована в этих местах река? Здесь абсолютно нечего осушать. Ошибка? Не-ет! Напористость начальника «заинтересованного учреждения», заинтересованного в количестве кубометров. Где бы ни копать, лишь бы копать! В тот день я окончательно убедился в том, что Облводхоз «призван» не обводнять, а… копать и что его начальник тов. Дедин превратил это учреждение в облкопалку, а экскаваторы, как мы уже намекали отчасти, в деньгочерпалки.
Раз, два, три… семь… Восемь новых болот! Это оставшиеся после «регулирования реки» старицы. Неподалеку засыхающий лес. Немного надо времени, чтобы он окончательно погиб, если опять же не поднять вновь уровень воды…
И все оттого, что реке нанесена глубокая рана страшным прокопом.
Ни одной строки неправды нет в письме двухсот!
…Идут из школы ребятишки. От них я узнал, что Валентин Васильевич уехал в Лиски. Жаль — не повидались. Но что смог бы я ему сказать, если бы встретился? Ведь ничего утешительного. Ничего! Хотелось бы, конечно, чтобы он понял, что и мне тяжело «проверять» письмо своей болью. Вот добьюсь, чтобы это письмо оказало какое-либо действие, и тогда скажу: «Здравствуйте, Валентин Васильевич! Вам есть что сказать своим ученикам».
Надежда и еще раз надежда.
А с Тихой Сосны жалобы шли непрерывно, волнами. Дело дошло до того, что сам начальник районного производственного управления подписал письмо с просьбой о том, чтобы кто-то приехал и разъяснил проект. Прибыл уже знакомый нам тов. Дедин. Очень занятно было поведение этого товарища на заседании совета по осушению (есть даже и такая организация).
«Вы не тешьте себя надеждами, что вы будете нас контролировать!» Так он обратился к председателям колхозов, из которых и состоит такой совет. Председателя комитета партгосконтроля при парткоме производственного управления, выступившего с объективной речью, высокий начальник назвал коротким словом «критикан». Все это, конечно, вызвало бурю: председатели вежливенько и довольно-таки строго «поговорили» с ним и решили «сначала очистить реку», а потом уж и так далее, о чем районная газета и поместила статью. Правда, протокол впоследствии оказался «несколько» сглаженным, в нем появилось даже «требование о форсировании», но… газета-то осталась.
В конце этого примечательного совещания секретарь парткома М. М. Мамонов тоже вежливо обратился к областному руководителю с просьбой, чтобы тот хотя бы извинился перед некоторыми товарищами за грубость. И что же вы думаете? Промолчал! Не извинился.
Не было бы смысла приводить этот прямо-таки позорный эпизод, если бы он не наводил на размышления. Ведь есть еще товарищи, которые, приезжая в район, забывают, что перед ними сидят люди совсем уже не такие, как пятнадцать — двадцать лет назад, что добрая половина руководителей района и колхозов имеет высшее образование, хотя и не разбирается в «тайнах» мелиоративных упражнений на сухих местах. Этот случай убеждает также и в том, насколько отдельные руководящие товарищи отстали во внутренней культуре от тех, кого они считают «массой», что крики и постуки кулаком по столу отжили свой срок как приемы руководства.
Но на том же самом совещании выяснилось, что в осушение включены и площади, не требующие никакого осушения.
В общем, я пришел к выводу: надо анализировать проект и писать, обязательно писать, иначе погибнет и Тихая Сосна.
С первых же шагов мне дали понять, что я не специалист и что проект достать трудно. Но научили друзья: проект есть… в отделении Госбанка, в городе Острогожске. Там и пришлось заниматься ознакомлением. Читатель уже отчасти знает, что получилось в результате исполнения проектов, и мне нет уже смысла утруждать его внимание воспоминаниями об изучении этого документа. Лишь замечу одно: после этого и появился фельетон «Липа на Тихой Сосне». Я не мог не написать, стыдно было не написать.
Итак, кроме писем жителей прибрежных селений появился еще и фельетон. Но… если бы я знал, какой канцелярско-бюрократический оборот примет все это дело!
В одно прекрасное утро приехала комиссия из Москвы. Отлично! Меня пригласили «для беседы»… в гостиницу.
И вот передо мной стоит подвижной, со снисходительной улыбкой, невысокого роста человек. Он представился:
— Главный инженер управления мелиорации Госводхоза РСФСР Водославский.
Затем он разъяснил, что он «представитель комиссии ЦК». Потом уж, после его отъезда, мне стало известно по материалам комиссии, что он «чуть ошибся», что он не был представителем ЦК, а прибыл «в соответствии с приказом Госводхоза». Милая шутка!
Правда, и я тогда пошутил:
— Трудновато мне будет беседовать.
— Почему? — ласково улыбаясь, спросил собеседник.
Опять шучу:
— Мелиоратор мелиоратору глаз не выклюет… Вы понимаете шутку, надеюсь, и прошу вас не принимать это за чистую монету.
Лицо его преобразилось, оно стало строгим, он даже как-то вырос в моих глазах за одно мгновение и сказал с явной обидой:
— Прежде всего я — коммунист!.. А вы… член партии?.. Нет. Та-ак…
Мне стало немножко холодно, потом немножко жарко. Но немножко, потому что впервые в жизни услышал такое противопоставление и таким тоном. Потом вдруг стало интересно: ведь передо мной совершенно новый для меня человек! Ведь человеки, они разные, и в каждом из них есть все — и плохое и хорошее; больше хорошего — мы говорим «хороший человек», несмотря на недостатки, а если больше плохого — «плохой человек», несмотря на некоторые достоинства. «Будем надеяться, что больше хорошего», — такой была моя мысль перед беседой, невзирая на резкое разграничение нас моим собеседником в самом начале.
Но он с удивительной настойчивостью внушал мне, что я «против целесообразности мелиорации». Дважды я повторял:
— Дело не в том, надо или не надо осушать, а в том, как надо осушать, чтобы сохранить степные реки.
И дважды он ставил вопрос:
— Итак, вы против целесообразности мелиорации?
Пытаюсь разъяснить ему, что мною внесено было предложение через печать о том, чтобы при осушении пойм степных рек использовать опыт старожилов, а не шаблонно переносить методы осушения, разработанные для районов избыточного увлажнения.