Собрание сочинений в трех томах. Том 3

Троепольский Гавриил Николаевич

Терентий Петрович даже не оборачивается к Гришке, а продолжает стоять против хаты и говорить в ораторском тоне:

— У тебя, Гришка, корова-симменталка дает двенадцать кувшинов молока. Хоть и говоришь «пером не мажу, а лью под блин масло из чайника», но, промежду прочим, на твои двенадцать кувшинов плевать я хотел «с высоты востока, господи, слава тебе!», как поется у попа, — Терентий Петрович передохнул маленько. — Та-ак! А где ты такую породу схапал?

Гришка решительно шагает к Терентию Петровичу и, останавливаясь перед ним, говорит зло:

— Уйди! Плохо будет!

Из группы молодежи выходят

Костя Клюев и Петя. Костя стал спиной к Терентию Петровичу, а лицом к Гришке. Он повел могучим плечом и говорит басовито:

— Не замай, Григорий Егорович. Выпил человек — спросу нет.

Гришка меряет взглядом Костю, оглядывается на Петю, пристально и зло смотрит на Шурова и Евсеича и, убедившись в своем бессилии, плюет и уходит, хлопнув калиткой.

— Правильно, Костя, — обращается Терентий Петрович к Косте. — Действуем, Петя, дальше!.. Нет, Гришка, ты будешь слухать. Так. Ты взял из колхоза корову, а отдал в обмен свою. Это точно: в колхоз — дохлятину, а себе — породу. Ты за что поишь Прохора Палыча Самоварова коньячком «три свеклочки»? За корову! Нет, Гришка, не пройдет! Этим самым мы колхозную породу переведем. У нас и так недодой молока, а ты махинируешь. Мошенник ты, Гришка, после этого. Точно говорю, товарищи! — заканчивает он и идет дальше.

Терентий Петрович стоит возле дома фельдшера; на крыльце — сам фельдшер Семен Васильевич.

— Здравствуйте, Семен Васильевич, — кланяется Терентий Петрович.

— Здорово, Терентий Петрович.

— Живем-то как?

— Помаленьку… Ничего себе.

— Ну как? Мухам теперь — гроб?

— Гибель. Смерть мухам! — серьезно отвечает Семен Васильевич, а сам нетерпеливо то закладывает пальцы за пояс, то вынимает их.

— Вот я и говорю, если ты есть врач-муходав, то это очень хорошо. Муха — она враг народного здоровья: где муха, там бескультурье. Точно. Муходав — это хорошо, но только зачем же ты кота отравил, Семен Васильевич? А? Кот — животное полезное для домашнего хозяйства. Вы ж сами читали лекцию, что кот — враг мышей, а мышь несет в себе… ту-ля-ре-мию. Так я сказал? Так. А сам кота отравил мышиным порошком. Нет, так нельзя.

— Так то ж случайно. Есть, конечно, вина и наша, неосторожность… На кошкину пищу попала повышенная дозировка.

— А кота-то у меня теперь нет! — восклицает Терентий Петрович. — Сам-то я ловить мышей не способен!

Семен Васильевич, видимо, обрадовался, что дальше кота дело не пошло. Он даже облегченно вздохнул и делает шаг по направлению к Терентию Петровичу.

— Не обижайтесь, Семен Васильевич! Человек выпивший, словам удержу нет. А что касается того, что вы лично с Матрены Щетинкиной взяли петуха, а с Акулины Степановны — окорок, а с Васильевны — гуся, жирного-прежирного, а Матрена Егоровна принесла вам за женские болезни миску сливочного масла, то об этом говорить не будем. В писании у попа так и записано два лозунга: «Дающая рука не оскудеет» и «Отруби себе ту руку, которая себе не прочит». Бабы действуют по первому лозунгу, а вы, значит, по второму. Прошу извинения, Семен Васильевич!.. Не будем об этом говорить. Бывайте здоровеньки!

Семен Васильевич пятится задом к двери, шевелит усами. А Терентий Петрович идет дальше.

Тося и Шуров идут по улице. Позади Алеша и Петя.

— Что за странный человек Терентий Петрович? — недоумевает Тося.

— Честнейший из всех, — говорит Шуров. — Трудолюбив до бесконечности. Он теперь обойдет те дворы, которые заслуживают общественного порицания. Но вот беда: как бы сделать, чтобы смелость приходила к нему трезвому? Я давно об этом думаю.

— И вы обязательно придумаете. Все придумаете! Вы всех насквозь видите.

— Нет, Тося. Я вот и самого себя, кажется, еще не вижу.

Петя толкает Алешу в бок:

— Давай уйдем. Видишь, разговорились.

Алеша стоит потупясь. Петя отходит, по Алеша смотрит вслед Тосе и не двигается с места.

— Ты что, окаменел? Пойдем! — зовет Петя. Он снова возвращается к Алеше. Смотрит на его лицо, сдвигает фуражку на глаза, смотрит вслед Шурову и Тосе.

Маленький, крытый железом, уютный домик Шурова. Палисадничек. Небольшая клумба разбита для посадки цветов.

Шуров и Тося подошли к палисадничку.

— Так. Завтра начинаются напряженные дни — сев. Давайте отдыхать, — Он подает руку Тосе.

Тося опускает глаза. Ей не хочется уходить. Но Шуров не замечает этого. Он пожимает ее руку и говорит:

— До завтра… Думаю закрепить вас на посевную в первую бригаду Пшеничкина. Он самый молодой из бригадиров — ему нужна постоянная агрономическая помощь.

— Вы так заботитесь о нем.

— Алеша вырос на моих глазах… Был в моей роте на фронте… Алеша хороший. Вам с ним будет хорошо.

— А я думала… — Тося запнулась. — Да… Алеша хороший.

Тося смотрит на домик Шурова и спрашивает:

— Может быть, вам моя помощь потребуется? Я бы…

— Не стоит, Тося… Я привык… До свиданья!

Тося уходит. Уже вечереет. Шуров один на том же месте.

У телеграфного столба стоит Терентий Петрович. Он прицеливается на следующий столб, мотает головой, еще раз прицеливается и говорит:

— Дойду. Точно дойду. Ну, Терентий Петрович, смелее! И-их! — И он, выписывая кривую, идет к следующему столбу.

У следующего столба повторяется то же самое. Против Шурова он останавливается. Тот все стоит у палисадника. Терентий Петрович пристально смотрит на него и поворачивает к нему от столба приговаривая:

— Прямо, прямо, на Петра Кузьмича! — Но «прямо» у него не выходит, и он той же кривой подходит к Шурову. — Петр Кузьмич! Дорогой мой! Сказать тебе правду?

— Скажите, Терентий Петрович.

— Любим мы тебя все. Ты человек справедливый. За то и любим. Точно. Трезвый я не позволил бы так сказать, а пьяный сказал. Смелый я сейчас до бесконца. Во! Что в душе есть, то и скажу. Все скажу! Точно говорю.

— Выходит, смелая-то водка, а не вы!

— Но?! — вопросительно восклицает Терентий Петрович.

— Пьяный человек — всегда… по-лу-ум-ный, — говорит отчетливо Шуров.

Терентий Петрович поправляет картуз, сдвигая козырек с уха в надлежащее положение, и уже в полном удивлении ужасается:

— Полоу-у-умн-а-ай! — Он даже чуть протрезвел, отдаленно понял, что Шуров прочел ему своеобразную нотацию так же, как «на обходе» делал Терентий Петрович другим.

— Вам помочь дойти, Терентий Петрович? — с оттенком теплой иронии спрашивает Шуров.