Собрание сочинений. Переводы: Евангелие от Матфея. Евангелие от Марка. Евангелие от Луки. Книга Иова. Псалмы Давидовы

Аверинцев Сергей Сергеевич

9. «…Quanquam et in Vetere Novum lateat, etin Novo Vetus pateat» (S. Augustini Quaestiones in Heptateuchum, in: J. P. Migne, Patrologiae cursus completus, ser. Latina XXXIV, col. 623).

10. Бультман успел, разумеется, как-то прореагировать на их открытие; но очень важно, что его концепции складывались в пору, когда ученый мир еще не мог них знать.

11. Что касается специально таргумов, важной помехой для адекватного введения их в научный оборот при изучении становления концептуального языка начального христианства была ложная постановка вопроса о столь часто возникающих там словосочетаниях «слово Господне» и «дух Господень»: понимались ли они «ипостасно», или функционировали просто как вводящая благочестивую дистанцию замена имени Божия? Слишком очевидно, что «ипостасного» (т. е. готового христианского!) понимания в этом обороте еще нет и быть не может (как, кстати, перевести на иврит или на арамейский термин «ипостасный»?); поэтому они выводились за пределы горизонта размышлений о становлении самого языка начально-христианской проповеди, что было уже неосмотрительно. Но об этом мы собираемся говорить пространно в другой работе.

12. Дерзнем сказать, что важная задача для православного богословия, которому свойственно эмфатически подчеркивать важность Священного Предания, — разработка хотя бы

в самых общих чертах вопроса о Священном Предании Ветхого Завета во времена земной жизни Христа (богатство которого невозможно редуцировать к более позднему талмудическому Establishment'y). В одном пункте между самой строгой православной догматикой и самым фактографически научным анализом есть совершенно очевидное согласие: Откровение, как оно живет в жизни народа Божия, не сводимо к одним только каноническим книгам, иначе мы приходим к уничижившей Предание формуле Лютера «sola Scriptum» («одно только Писание»), — а заодно теряем контакт с элементарными историческими реалиями. Никогда не забуду, как одна убежденная лютеранка, выдающаяся специалистка по теологии, сказала мне в доверительном разговоре: «Факты заставляют и наших [т. е. протестантских] теологов признать, что Писания без Предания никогда не было и быть не {стр. 471} может». Вся логика православной мысли повелительно требует того же самого, к чему приводит анализ новозаветных текстов: сформулировать вышеназванное понятие. Тогда просвещенно-консервативный апологет здравого традиционализма поймет, что факты вербальных совпадений некоторых речений Христа с языком еврейской традиции вокруг Него, — когда мы встречаем в послебиблейских текстах и совет говорить вместо клятвы «да, да» и «нет, нет» (2 En. 49:1, ср. Мт 5:37), и заверение, что «для многих людей уготованы многие обители» (2 En. 61:2, ср. 1 En. 39:4-5, ср. Ио 14:2), и многое другое, — для него не помеха, а подмога, ибо они конкретно локализуют Того, Кто, по догматическому определению Халкидонского Собора, в своем Воплощении есть «воистину Человек» , в земной жизни живший, как всякий человек, внутри пространства определенной культуры и говоривший совершенно новые вещи не на произвольно творимом, а на ее установившемся языке: «и да не рекут еретики, яко мечтанием воплотися» (из песнопений на праздник Обрезания Господня). — Я отдаю себе отчет в технической трудности понятия, котором я говорю, для школьного богословия; если границы Священного Писания в обоих случаях совпадают с границами канона ВЗ и НЗ, а границы Священного Предания Новозаветной Церкви устанавливаются, хотя и не без трудностей, по системе наличных правил, то вопрос границах Священного Предания Ветхого Завета должен каждый раз решаться сугубо конкретно. Однако эвристически важен сам концепт, дающий возможность реально соединить богословский и исторический подходы. Совершенно необходимо понять, что факты, свидетельствовавшие глубокой укорененности словесного облика проповеди Христа в этом Предании, вплоть до упомянутых выше вербальных совпадений, при их правильном понимании работают никоим образом не против православной истины, а в ее пользу, не только представляя серьезные доказательства конкретной историчности евангельского повествования, но и давая — в полном соответствии с духом тех же богослужебных текстов праздника Обрезания Господня, а также авторитетных высказываний старых экзегетов (начиная с Отцов Церкви!) — пример верности Самого Христа живому наследию Предания. Вспомним, как блаж. Феофилакт Болгарский замечает по поводу возгласа Распятого «Элои, Элои! ламма савахфани?» (Мк 15:34): «Пророческое изречение Господь произносит по-еврейски, показывая, что Он до последнего дыхания чтит еврейское» (Св. Евангелие от Марка с толкованием блаж. Феофилакта, Архиепископа Болгарского, М., 1997, с. 258).

13. Как известно, привычный terminus technicus раннехристианской словесности.

14. Пер. Н. Л. Трауберг («Мир Библии», 1994, 1 [2], с. 29).

15. А. Weiser, Psalmi, I, Brescia, 1984 (цит. по изданию: G. Ravasi, Psalmi, Biblioteca Universale Rizzoli, Bologna, 1986, p.168).

16. В вопросе о метаполитическом смысле поэзии Вергилия в целом и специально о ее предхристианских импликациях см. некогда нашумевший эссеистический труд немецкого католического мыслителя, впоследствии участника Сопротивления: Th. Haecker, Vergil, Vater des Abendlandes, Frankfurt a. M. und Hamburg, 1931. К этому же типу эссеистических медитаций относится статья Т. С. Элиота: Virgil and the Christian World (на основе радиопередачи 9 сентября 1951 г.). У французских христианских авторов XX в., прежде всего у Ш. Пеги, также можно найти немало ярких высказываний на ту же тему, не терявшую, как мы видим, своей остроты. — Особый вопрос о IV эклоге Вергилия представляет во многих отношениях аналогию вопросу о «царских» псалмах. (Проблеме современного христианского прочтения вергилиевского текста посвящена наша статья: «Новых великих веков чреда зарождается ныне…» о воздухе, повеявшем две тысячи лет назад, в журн.: «Наше наследие», № 52, 2000, с. 28-33.) — Оглядка на этот знаменитый казус заставляет подумать об очень важной проблеме: о нашем отношении к древней идее внебиблейских, языческих «прообразований» образа Христа, включая, скажем, упоминаемый в той же работе Льюиса пассаж из Платона (De re publ. 361е-362а2) об умученном и распятом Праведнике — и столь многое другое. (Льюис замечает: «…Если же я, читая Платона, размышляю о Страстях, […] я знаю, в чем тут связь, Платон — не знал, но она есть, я ее не выдумал», — ibid., c. 31). Какими бы наивными ни были конкретные детали средневековых представлений о Сивиллах и тому подобных сюжетах, какими бы сомнительными ни были более ученые фантасмагории новоевропейских интеллектуалов позднеромантического типа, сама по себе идея участия также и языческого мира — при совершенно исключительной роли Библии! — в чаяниях евангельского Свершения свойственна всему православному Преданию в целом, начиная от св. Иустина Мученика, сказавшего на эту тему чрезвычайно выразительные слова, и, скажем, до преп. Серафима Саровского, говорившего: «He c такою силой, как в народе Божием, но проявление Духа Божиего действовало и в язычниках, не ведавших Бога Истиннаго, потому что и из их среды Бог находил избранных Себе людей..». (Беседа преп. Серафима Саровского о цели христианской жизни, Клин, 2001, с. 32). К сожалению, испуг перед синкретизмом, столь характерным для оккультистских групп и вообще для постромантических веяний, вытеснил из сознания многих ревнителей Православия эту компоненту наследия Предания. Между тем, только на фоне вселенской панорамы человеческих чаяний, в средоточии которой как исполнение всех этих чаяний, стоит образ Христа, христианское прочтение Ветхого Завета перестает быть простой данью двухтысячелетней конвенции и получаег шанс настоящей внутренней серьезности, а постольку и убедительности.

17. Отметим интересную попытку интеллигентной защиты традиционных поисков «преобразования»: G. W. Н. Lampe, The Reasonableness of Typology, in: Studiea in Biblical Theology No.l1, Oxford, 1957, p. 9-38.

18. См. примечание к псалму 109/110. [*]

19. Известная аббревиатура (евр. ???), составленная из первых букв слов «Тора», «Пророки» (Невиим) и «Писания» (Кетувим), является нормальным обозначением Библии в еврейском обиходе.

20. «Мессия от Аарона» и «Мессия от Израиля», см. 1QS 9, 10-11. Стоит вспомнить, с какой эмфазой Мк 1:1-5 начинает отсчет мессианского времени от выхода на проповедь Иоанна Крестителя, а Лк 1:5 подчеркивает ааронидское происхождение обоих его родителей.

21. Лев 8:12: «И возлил [Моисей] елей помазания на голову Аарона, и помазал его, чтобы освятить его».

22. понятию диглоссии см. G. Huttl-Folter, Диглоссия в Древней Руси, Wiener Slavistisches Jahrbuch, Bd. XXIV, 1978; Alexander Issatschenko, Geschichte der russischen Sprache. I. Band. Von den Anfangen bis zum Ende des 17. Jahrhunderts, Heidelberg, 1980; Б. A. Успенский. вопросу о семантических взаимоотношениях системно противопоставленных церковнославянских и русских форм в истории русского языка. Wiener Slavistisches Almanach, Bd. XXII, 1976; его же, История русского литературного языка (XI-XII вв.). Мunchen, 1987 (Segners Slavistische Sammlung, Bd. 12); его же, Краткий очерк истории русского литературного языка (ХІ-ХІХ вв.) Москва, 1994.

23. Как известно, не владельца по отношению к рабу, но, например, главы семьи по отношению к ее членам, опекуна по отношению к тому, кто состоит под его опекой, и т. п.

Мудрость равновесия

{стр. 481}

Перечисляя дарования Святого Духа, Апостол Павел среди прочих дарований называл харизму перевода (hermeneia) (1 Кор 12, 10; 14, 13). Разумеется, речь шла не просто о способности или специальности переводчика, но именно о харизме (charisma), то есть, на языке Нового Завета, о даре благодати Божией (charis), о боговдохновенной деятельности для устроения Церкви как Тела Христова. Провиденциально и типологически такой харизмой обладали уже древние ветхозаветные переводчики священных книг с еврейского на греческий язык. Их перевод, известный как Септуагинта, LXX, Перевод Семидесяти, во все времена существования христианской Церкви считался именно боговдохновенным. Понятно, что таковым он был и остается не в каждой своей букве, не в каждом слове, но боговдохновенен он по своему замыслу, по своей святой цели и, главное, по успеху в достижении этой цели. Начало священного перевода, положенное Септуагинтой, имело величественное продолжение в дальнейшем появлении множества национальных переводов Священного Писания, без которых просто не было бы современного христианства. Рецепция Церковью, вся история Церкви подтвердила харизматичность и греческой Септуагинты, и латинской Вульгаты, и других влиятельных переводов. Не в последнюю очередь боговдохновенным был труд святых Солунских братьев, великих просветителей славян Кирилла и Мефодия, без которых не было бы не только церковно-славянской Библии, но и того русского языка, которым мы имеем счастье обладать.

Собственно, путь, проложенный прежними переводчиками Слова Божия, ведет по постоянно изменяющемуся лингвистическому и культурно-историческому пейзажу, горизонт которого теряется в эс{стр. 483}хатоне. Соответственно, никогда не иссякнет и переводческая харизма, хотя временами переводческое творчество и отступало перед более насущными церковными задачами.

XX век вызвал к жизни огромное количество библейских переводов, в том числе на русский язык. Однако уже сейчас очевидно, что большинству из последних не суждено не только выдержать испытание временем, но даже быть прочитанными.

Харизма, по определению, — не следствие профессиональной выучки, волевого усилия или труда человека. Это дар Божий, на который можно ответить лишь благодарностью и трудом. Таким даром в полной мере обладал С. С. Аверинцев. И был благодарен, и трудился. Трудился много и неустанно. Многогранность его литературного творчества, в том числе как переводчика с древних и новых языков, поражает воображение. При этом, когда пытаешься взглянуть на его творчество со стороны как на нечто цельное, то видишь, что в нем все частности и детали связаны между собой, подчиняясь какой-то единой внутренней форме. Все образует как бы единое здание, воздвигнутое во славу Божию, а потому и пронизанное «тихим светом» славы Божией. Это невозможно рационально доказать, ибо очевидно.

Одно время был в ходу наивный взгляд на Библию как на собрание текстов, которые были понятны «простым» древним читателям и слушателям, а потому должны быть понятны современному «простому» человеку. Такой взгляд находил себе идеологическую опору в благом миссионерском стремлении. Если бы все было так просто! Реальность бесконечно сложнее. Да, «вера от слышания» (Рим 10, 17). Но вряд ли Апостол Павел заставлял оглашаемую им аудиторию читать или слушать книги Священного Писания. Да и не существовало еще в те времена Священного Писания последующих христианских миссионеров. И когда Апостол говорит себе, что он «насадил» (1 Кор 3, 6), то, надо полагать, сделал он это не декламацией Библии, но каким-то иным способом. И произведенное им «насаждение» потребовало от него предварительного взрыхления и посильного удобрения почвы для посева в нее Слова Вести. вот «поливал» и иным способом культивировал насажденное, как известно, ученый «Аполлос, родом из Александрии, муж красноречивый и сведущий в {стр. 484} Писаниях» (Деян 18, 24). Упомянутое «орошение» включало в себя и научение Священным текстам, и их герменевтику, то есть перевод в самом широком смысле. И работа эта требует мудрого такта.

Переводы почти никогда не бывают полностью адекватными оригиналу. И если в случае удачного светского перевода мы все же говорим о конгениальности переводчика автору, то кто же посмеет говорить о таковой в случае перевода Слова Божия? Но даже если мы будем рассматривать Слово Божие с точки зрения его «воплощения» в человеческой речи, то и тогда за словом каждого священного автора мы услышим не один голос, а хор голосов. Это голоса, пришедшие из множества слоев специфического религиозного Предания. Сквозь почти все библейские тексты просматривается история становления языка веры. Эта история вплетена в текст, формирует его. Бережность к Преданию, чуткость к терминологической специфике должна быть присуща переводчику Библии.