Собрание сочинений. Т. 1. Повести
Шрифт:
Игорь Александрович достал из стола папку.
— Заметки отца. Его завещание… Просил передать вам. Если вы подтвердите то, что он записал, на научном небосклоне грянет гром. Возьмите.
Александр принял папку.
— Хорошо… А сейчас… Я бы попросил…
— Все что угодно.
— Я бы попросил показать фотографию вашей матери.
Игорь Александрович вскинул взгляд — голубой, острый, понимающий, вскинул и опустил, порывшись в альбоме, достал большую карточку.
Цветной портрет, снятый недюжинным художником-фотографом.
Для него только год назад читались эти стихи. Год назад всего! Помнил их, повторял про себя. Что знал, открыл коллегианам, все отдавал с радостью. Великое счастье поделиться тем, что знаешь. Но эти слова он прятал, это было его, личное, вряд ли чужой мир понял бы их, как он понимал.
Камень, кинутый в тихий пруд Всхлипнет так, как тебя зовут…Год назад, а ее давно уже нет в живых… И все люди теперь кругом новые. Все знакомое, все родное отошло в прошлое. Вернулся на родину. А на родину ли? Его родина на восемьдесят с лишним лет позади, не вернуть ее. Странник, заблудившийся во времени.
Нет ее в живых, а она была единственная, она-то не повторится!
Александр глядел на портрет, пальцами, сложенными в щепоть, поглаживал висок.
Игорь Александрович невольно содрогнулся: «Отцовский жест!» Не умом, а всем нутром он только теперь почувствовал, что перед ним стоит его, им похороненный отец, с другим лицом, в другом теле, но его отец, моложе старика сына на пятьдесят лет.
Он включил телеэкран. В узкой рамке — сад, заполненный крикливо-веселыми цветами и солнцем.
— Галочка, где ты? — спросил Игорь Александрович.
— Здесь, дедушка.
— Приготовила — я просил?
— Да, дедушка.
— Неси.
Через минуту озорно-звонкий стук каблуков под дверью, робеющий голос:
— Можно?
— Входи, входи.
Сначала в дверях огромный букет цветов, жаркие астры, от них влажно-землистый запах по всей комнате. Из-за букета вынырнуло лицо — мягкий овал подбородка, тонкий нос, тень от потупленных ресниц, под ними влага глаз, таящая непобедимое любопытство.
— Да что ж ты стоишь? Отдай!
Ресницы вскинулись, глаза открылись — и куда же делось любопытство зверька? — постновато-доверчивые глаза, без хитрости, вся душа нараспашку, читай в ней.
— Возьмите.
Обронила слово, уронила ресницы, смущенный румянец пополз по щекам.
— Спасибо.
Неуклюжие, широкие, сильные руки задели ее пальцы. Оба одновременно вздрогнули.
— Спасибо, — повторил он, не зная, что сказать, как поблагодарить.
— Иди, Галя. И мы сейчас выйдем.
Галя… Мелькнули темные волосы, плечи, покрытые загаром, захлопнулась дверь. Остался оглушающий своим горячим цветом букет и сложный залах влаги, земли, травы, той потайной ароматной прохлады, которая всегда держится у корней. Эта не похожа на ту. Ну и что ж! Нет повторения, но прекрасное не умирает на Земле. Ничто не теряется совсем.
А старик сын от житейской мудрости не заметил смущения своего слишком молодого отца, сказал деловито:
— Возьмите этот букет, он вам пригодится сейчас.
Столетние дубы, корявые, в тупых наростах стволы — наглядное воплощение пролетевшего времени. Столетние дубы и массивные скамейки, густая тень и нервно дрожащие солнечные пятна.
Под деревьями в этом глухом углу парка людно; вооруженные до зубов фоторепортеры, операторы кино и телевидения, ученые.
Посреди пестрой цветочной клумбы — могильная плита. Александр остановился над ней:
БАРТЕНЬЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ
Он не бог, но он возродится!
Александр опустил букет горячих астр на гладкий, нагретый солнцем камень, на могилу, в которой, собственно, лежал он сам. А со всех сторон щелкали нацеленные на него аппараты.
Постоял, кивнул головой и пошел к институту, где с разных материков собрались ученые, корреспонденты, общественные деятели слушать его первую лекцию.
1963
Находка
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Старший инспектор рыбнадзора Трофим Русанов, по прозвищу Карга, возвращался с Китьмаревских озер.
Стояла гнилая осень, машины не ходили. Пришлось шагать прямиком, восемнадцать километров до Пушозера через лес — не впервой.
На берегу Пушозера живет знакомый лесник. Он перевезет его на другой берег — на веслах каких-нибудь километра два и того меньше, а там — обжитой край, не эта дичь несусветная. Там — село Пахомово, гравийная дорога среди лугов и полей до самого райцентра.
День, заполненный промозглой сыростью, так и не разгорелся. С самого утра тянулись унылые сумерки. Сейчас, к вечеру, он не угасал, а скисал.
Тупой равнодушной свинцовостью встретило Трофима озеро. Хилые облетевшие кусты, темный хвостец у топких берегов и где-то за стылой, обморочно неподвижной гладью — мутная полоса леса на той стороне.
В сыром воздухе запахло дымом. Трофим сначала заметил черный раскоряченный баркас, до бортов утонувший в хвостеце, и через шаг, на берегу у костра, — людей в брезентовых плащах и рыбацких, мокро лоснящихся робах.