Собрание сочинений. Т. 10. Жерминаль
Шрифт:
— На, получай! — завопил Шаваль. — Переломаю тебе все кости.
И в самом деле, взмахнув длинной рукой, словно цепом, он обрушил кулак на плечо Этьена. Тот едва не застонал от боли, но сдержался; слышно было, как глухо шмякнул кулак, ушибив ему мышцы. Этьен ответил прямым сокрушительным ударом в грудь и сбил бы Шаваля с ног, если б тот не отскочил в сторону, так как, увертываясь, прыгал все время, словно коза. Все же его задело по левому боку так сильно, что он зашатался, не мог перевести дыхание, от боли у него вдруг обмякли руки. Тогда его охватило бешенство, он ринулся на Этьена, как зверь, и попытался ударить его ногой в живот.
— А я тебя
Этьен увернулся. Но такое нарушение правил честной драки возмутило его, и он крикнул:
— Молчи, скотина! Черт бы тебя побрал! Не смей лягаться, а то возьму стул и оглушу тебя.
Поединок стал ожесточенным. Раснер, в негодовании, снова попытался вмещаться, но жена суровым взглядом удержала, его: разве два посетителя не имеют право свести счеты в их заведении? Тогда Раснер встал перед камином, боясь, что противники свалятся прямо в огонь. Суварин с обычным своим спокойным видом свернул папиросу, но так и не закурил ее. Катрин неподвижно стояла у стены, только поднесла бессознательно руки к поясу и судорожными движениями дергала складки платья. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не закричать, не убить одного из противников, выдав своим возгласом, кто ей дороже; впрочем, в эту минуту она в смятении своем даже не знала, кого хотела бы спасти.
Вскоре Шаваль выдохся и, обливаясь потом, бил наугад. Этьен даже и в ярости не забывал прикрываться, отбивал почти все выпады; некоторые удары слегка задели его. У него было надорвано ухо, содран лоскуток кожи на шее, и ссадина эта вызвала такую жгучую боль, что он тоже выругался и ответил ударом в грудь. Шаваль успел отскочить, но Этьен слегка присел и кулаком хватил его по лицу, разбил нос, подшиб глаз. Из носу брызнула и полилась кровь, глаз украсился синяком и сразу заплыл… Шаваль ослеп, оглох, обливался кровью, в голове у него гудело; он без толку размахивал кулаками, и вдруг страшный удар под ложечку доконал его. В груди у него что-то хрустнуло, и он упал навзничь, рухнув, как мешок с алебастром, сброшенный с телеги.
Этьен выждал.
— Вставай! Если хочешь еще получить, давай продолжим.
Шаваль лежал пластом, ничего не соображая, потом зашевелился, потянулся всем телом, с трудом приподнялся на колени и, сжавшись в комок, постоял так секунду, что-то отыскивая в кармане правой рукой. Наконец встал на ноги и с диким воплем вновь бросился на Этьена.
Но Катрин все видела, громкий крик вырвался у нее, словно невольное признание сердца, удивившее ее самое, крик, выдавший то, чего она сама еще не ведала:
— Берегись! У него нож!
Этьен едва успел поддать предплечьем под руку, нанесшую первый удар. Его вязаную шерстяную фуфайку раскроил нож с толстым лезвием, острый нож с деревянной самшитовой рукояткой, которую скрепляло с клинком медное кольцо. Схватив Шаваля за руку, Этьен стиснул ему запястье; началась ужасающая борьба; один знал, что погибнет, если выпустит эту руку, другой дергал руку, вырывался, чтобы ударить и убить. Рука с ножом постепенно опускалась, напряженные мышцы обоих противников ослабевали; два раза Этьен ощущал, как холодная сталь касалась его кожи; собрав все силы, он так больно сдавил запястье противника, что тот не выдержал, разжал руку и выронил нож. Оба бросились на пол. Этьен первым успел схватить нож и замахнулся. Он опрокинул Шаваля, прижал коленом к полу и грозил перерезать ему горло.
— Ах ты сволочь проклятая! Зарежу!
Какой-то голос звучал в его ушах, оглушительно громко
— Убирайся!
На этот раз Раснер бросился к противникам. Но все еще не решался встать между ними, опасаясь попасть им под руку. Он заявил, что не допустит смертоубийства в своем заведении, он сердился, возмущался. Жена, наблюдавшая за поединком из-за стойки, заметила ему, что он всегда кричит раньше времени. Суварин, которому отлетевший нож чуть не угодил в ногу, решился наконец закурить папиросу. Так все, значит, кончено? Катрин смотрела на противников, не веря своим глазам. Неужели оба живы?
— Убирайся! — повторил Этьен. — Уходи, а не то прикончу тебя.
Шаваль поднялся, вытер тыльной стороной руки кровь, все еще лившуюся из носа по подбородку, и, ничего не видя заплывшим глазом, еле волоча ноги, поплелся к выходу в бешенстве от своего поражения. Катрин машинально последовала за ним. Тогда он выпрямился во весь рост, разразился потоком грязной ругани.
— Ну нет! Нет! Раз ты его выбрала, так и спи с ним, шлюха поганая! И чтоб твоей ноги у меня не было, если хочешь жива быть!
И он вышел, громко хлопнув дверью. В жарко натопленной комнате опять стало тихо, слышно было только легкое гудение огня в камине. На полу валялся опрокинутый стул; песок, покрывавший каменные плитки пола, впитывал капли крови, дождем окропившей его.
Выйдя от Раснера, Этьен и Катрин долго шли молча. На дворе начиналась оттепель, а все же было холодно; грязный снег, потемневший от промозглой сырости, еще не таял. В белесом небе сквозь большие облака тусклым пятном проглядывала полная луна; черные обрывки туч неслись с бешеной быстротой, гонимые ветром, бушевавшим в высоте; а на земле стояла полная тишина, слышны были только звуки капели да с глухим, мягким стуком падали с крыш белые комья снега. Этьен был полон тяжелого смятения и не знал, что сказать женщине, которую любовник отдал ему. Мелькнула было мысль увести ее в Рекильяр и спрятать в своем тайнике, но он счел это нелепостью. Он предложил Катрин отвести ее в поселок к родителям, — она отказалась, и в голосе ее слышался ужас. Нет, нет, что угодно, но только не это! Разве она может просить у них помощи, после того как бессовестно покинула их! Оба умолкли и, не проронив ни слова, шли куда глаза глядят по дорогам, обратившимся в реки жидкой грязи. Сначала спустились к Воре, потом свернули вправо, на тропинку, пролегавшую между терриконом и каналом.
— Надо же тебе где-то переночевать, — сказал наконец Этьен. — Будь у меня комната, я бы, конечно, повел тебя туда…
И вдруг в приливе какой-то странной робости оборвал свою речь. Вспомнилось прошлое: грубое вожделение и душевная борьба, стыдливость, помешавшая их сближению. Быть может, его все еще влечет к ней; а иначе почему же он так взволнован и в сердце как будто вновь зажглось желание? Мысль о пощечинах, которыми она наградила его в Гастон-Мари, теперь не только не вызывала в нем злобы, но возбуждала его. И опять он поймал себя на мысли, что было бы так просто, так естественно увести ее с собой в Рекильяр. Там он мог бы обладать ею.