Собрание сочинений. Т. 17.
Шрифт:
— Выньте же, выньте его из воды!
Покойника вытащили и положили на носилки; жалкие отрепья облепили его тело. С волос и одежды стекала вода, заливая пол. А он как был, так и остался мертвым.
Все встали и смотрели на него в тягостном молчании. Затем его накрыли и унесли, а отец Фуркад пошел следом, опираясь на плечо отца Массиаса и волоча подагрическую ногу, о которой он на минуту даже забыл. Он уже обрел обычную ясность духа и, обратившись к умолкшей толпе, заговорил:
— Дорогие братья, дорогие сестры, бог не захотел вернуть его нам. В своей беспредельной благости он оставил его у себя среди избранных.
На этом дело кончилось,
Маркиз де Сальмон-Рокбер осторожно взял его на руки, отказавшись от помощи Пьера.
— Спасибо, он легенький, как птичка… Не беспокойся, голубчик, я опущу тебя в воду потихоньку.
— О, я не боюсь холодной воды, сударь, можете меня окунать.
Его погрузили в бассейн, куда только что окунали мертвеца. У дверей г-жа Виньерон и г-жа Шез снова опустились на колени и горячо молились, а отец, г-н Виньерон, которому разрешили остаться в зале, истово крестился.
Пьер ушел, его помощь была не нужна. Давно уже пробило три часа, Мария ждала его, и он заторопился. Но пока Пьер пробирался сквозь толпу, на пути его попался Жерар, который уже вез тележку молодой девушки к бассейну. Марии не терпелось поскорее окунуться в бассейн, — внезапно она прониклась уверенностью, что готова к принятию благодати. Девушка упрекнула Пьера за опоздание.
— Ах, мой друг, вы позабыли обо мне!
Он не нашел, что ответить; проводив ее взглядом, пока она не исчезла в женском отделении, Пьер упал на колени в смертельной тоске. Так, распростершись на земле, он решил ждать Марию, чтобы потом отвезти ее к Гроту исцеленную, воздающую хвалы святой Марии. Раз она так уверена, неужели она не исцелится? Взволнованный до глубины души, он тщетно пытался припомнить слова молитвы. Он был совершенно подавлен ужасным зрелищем, которое ему пришлось увидеть, утомлен физически и морально, не знал, на что смотреть и во что верить. Осталась лишь безумная нежность к Марии, побуждавшая его молиться и смиряться; ведь любовь и просьбы малых сих всегда доходят до небес, и эти люди добиваются в конечном счете от бога милостей. Пьер поймал себя на том, что неистово, от всей души, твердил вместе с толпой:
— Господи, исцели наших больных!.. Господи, исцели наших больных!..
Это продолжалось не более четверти часа. Мария появилась в своей тележке. Лицо ее побледнело и выражало полную безнадежность; прекрасные волосы, свернутые золотым узлом, были сухи. Она не исцелилась. Оцепенев в безграничном отчаянии, она молчала, стараясь не встречаться с Пьером глазами; у него щемило сердце, но он взялся за ручку тележки и повез Марию к Гроту.
А коленопреклоненные верующие, подстрекаемые пронзительным голосом капуцина, стояли со скрещенными руками и, целуя землю, повторяли, впадая в безумие:
— Господи, исцели наших больных!.. Господи, исцели наших больных!..
Когда Пьер привез Марию к Гроту, она лишилась чувств. Жерар, находившийся поблизости,
— Не приподнять ли ее немного, мадемуазель?
— Спасибо, сударь, у меня хватит силы… Я покормлю ее с ложечки, так будет лучше.
Мария пришла в себя и, упорно храня молчание, жестом отказалась от бульона. Она хотела, чтобы ее оставили в покое и не разговаривали с ней. Только когда Жерар с Раймондой ушли, улыбаясь друг другу, Мария спросила глухим голосом:
— Значит, отец не пришел?
Пьер, подумав секунду, вынужден был сказать правду.
— Когда я уходил, ваш отец спал, — по-видимому, он еще не проснулся.
Мария, снова впав в полузабытье, отослала Пьера тем же движением руки, показывая, что не нуждается в его помощи. Она больше не молилась и лишь пристально смотрела широко раскрытыми глазами на мраморную статую святой девы в Гроте, озаренную сиянием свечей. Пробило четыре часа, и Пьер с тяжелым сердцем отправился в бюро регистрации исцелений, вспомнив о свидании, назначенном ему доктором Шассенем.
Доктор Шассень ожидал Пьера около бюро регистрации исцелений. У входа теснилась возбужденная толпа и плотным кольцом окружала входивших туда больных, осыпая их вопросами; а когда распространялся слух о новом чуде: об исцелении слепого, который стал видеть, глухого, который стал слышать, паралитика, который вдруг пошел, раздавались восторженные крики. Пьер с большим трудом протиснулся сквозь толпу.
— Ну как, — обратился он к доктору, — будет у нас чудо, но только настоящее чудо, неопровержимое?
Новообращенный врач снисходительно улыбнулся;
— Как сказать! Ведь чудо по заказу не делается. Бог вступается, когда ему угодно.
Санитары строго охраняли двери. Но здесь все знали Шассеня и почтительно расступились перед ним и его спутником. Бюро, где происходила регистрация исцелений, находилось в неприглядной деревянной лачуге, состоявшей из двух комнат — небольшой передней и зала для заседаний, не очень вместительного. Впрочем, речь уже шла о предоставлении бюро более удобного и обширного помещения под одной из лестниц храма Розер; там шли подготовительные работы.
В передней, где стояла только деревянная скамья, сидели две больные, ожидая под присмотром молодого санитара своей очереди на прием. Но когда Пьер вошел в общий зал, его поразило количество находившихся там людей; ему пахнуло в лицо горячим воздухом, застоявшимся в деревянном строении, разогретом солнцем. Это была квадратная голая комната, окрашенная в светло-желтый цвет, с единственным окном, замазанным мелом, чтобы публика, толпившаяся на улице, не могла ничего разглядеть. Окно не открывали, даже чтобы проветрить комнату, — в него моментально просунулись бы любопытные головы. Обстановка была самая убогая: два сосновых стола разной величины, придвинутых вплотную друг к другу и даже не покрытых скатертью, тридцать соломенных стульев, загромоздивших все помещение, и два старых обтрепанных кресла для больных, что-то вроде большого шкафа, заваленного грудой неопрятных папок, делами, ведомостями, брошюрами.