Собрание сочинений. Т. 3
Шрифт:
Он с ненавистью тыркнул ее в колючую, зеленую лапу елки. В глазах у него просто потемнело от внезапного помрачения общего настроения и обострения дурных предчувствий. Рука по-прежнему не желала сгибаться в локте.
НН была в некотором замешательстве. Она предложила гостю посошок на дорожку, но тот вновь чрезвычайно виновато попросил у нее прощения, сказал, что внизу его ждут, вручил какие-то вынутые из сумки бумаги и удалился.
Любовники – они, надо заметить, еще не перешли той черты, за которой возникает истинно дружеская близость и мгновенность взаимопонимания, – сели за стол. Гелий, не в состоянии
Все ж таки понимая, как нелепа интимная трапеза в столь мрачной атмосфере, он искренне хотел заставить себя улыбнуться. Хотел шутливым тостом снять нараставшее в душе НН смятение, готовое – он чуял это, он это знал! – перейти во вполне резонную обиду, а при замечательном своенравии хозяйки дома – в ничем и никак не снимаемую холодрыгу раздражительной отчужденности.
И он уж рот раскрыл, чтобы высказать нечто примирительное, чтобы тост поднять за нее, за ее красоту, за тепло, за уют, за легкомысленную и свободную их связь, как черт дернул его за язык выдохнуть бешеное:
– Га-ав-нюк! Ни-и-чтожество! Гни-и-да!
На елке с картавеньким криком «шагом марш из-под дивана!», заложив копытце за копытце, вновь возник в золотом полумесяце тот самый отвратно зелененький чертик.
У Гелия сердце заныло от приближения призрака непоправимой, ужасной, невообразимой беды. Но даже собрав все силы, он не смог взять себя в руки и по-хамски заорал:
– Ебарь? Да-а?
– Это мой фиктивный муж. Он сваливает с семьей в Южную Африку. Крах карьеры и так далее. Денег у него – ни копья. Мы как бы съезжаемся за приличные бабки. Я хочу ребенка, а эта квартирка мала.
НН говорила холодно и как бы в пустоту, но все же оставляя Гелию шанс на спасение отношений.
И снова он хотел было отнести свою грубость с неотесанностью ко вполне понятной вспышке ревности, ужесточенной… кошкой… почему кошкой?… почему кошкой?… то есть ужесточенной тем, что Зеленкова этого он знает. Сей известный биофизик славословит хаос в природе вещейи проповедует существование Творца, некорректно используя махровые данные квантовой теории. Пришлось, что, в общем, мне несвойственно, поставить этот вопрос на Старой площади и в президиуме Академии… не думай, что стучал… действую только в открытую…
Гелий хотел все это сказать и добавить, что грех ей не делиться с ним разными своими житейскими планами и мазохистски копить в себе гордыню дамской обиды, что он не ревнивец, не стукач, как, очевидно, полагает этот тип, обросший ложью, а рыцарь научного атеизма, которого даже Ватикан считает ин-тел-ли-гент-ней-шим оппонентом… что сам бы он мог с радостью и по-отцовски купить НН не только квартиру, но и дачу… впрочем, дача имеется… у гробового входа… желательно мальчика… пусть зеленеет… нет – розовеет и играет младая…
Он хотел все это сказать, хотел, хотел! Хотел он и добавить ко всему этому слова признания и многое другое.
Но вдруг, с ужасом убеждаясь, что в нем не осталось ни пузырька собственной воли, как тогда в бассейне,перед жутким мигом смерти любви, – вдруг, даже всхлипнув в душе по-детски от полного бессилия совладать с целой группкой чертей, зеленевших в красной икорке и в золотце лососинки, застучал он по столу руками, хрипло вдруг, хамски и передразнивающе, вроде бы и не своим вовсе голосом завопил, точнее говоря, завыл:
– Ре-ебенка-а? А я буду платить алименты за твоего Зеленкова? Да-а?
– Выйди вон. Как можно быстрей. Вон! – сказала НН, резко встав из-за стола и отвернувшись к окну, спиной к Гелию.
Он безжизненно побледнел. В груди была тягостная пустота. Руки его тряслись от всего происшедшего. Губы растерянно дрожали.
Если бы НН обернулась на миг, если бы только скользнула она взглядом по его искаженному мукой лицу и по затравленно ищущим помощи больным глазам, то чувство безраздумного сострадания к фигуре Гелия мгновенно пересилило бы в ней чувство, мужчинам незнакомое, – чувство унижения и оскорбления женской страсти зачать.
– Я, кажется, велела тебе выйти к чертовой матери – вон! – повторила она не истерически, но все же начиная выходить из себя.
Гелию показалось, что сейчас он бросится на колени перед НН – умолять о прощении и просить защиты от бесов. «Неужели ты не видишь, что это не я? Милая, спаси меня… это они… опять они… спаси…»
И он действительно, чуть не опрокинув стол с яствами, кинулся к ней через комнату, к окну, но вовсе не упал на колени, а лишь вцепился в блузку, бешено тряс растерявшуюся женщину и изрыгал ей в лицо такие немыслимо грязные вещи, что они убили в нем способность остановиться, опомниться, повиниться, спрятать на ее груди лицо и глаза, обезумевшие от повторения того самогоужаса.
Потом он отпустил ее так же неожиданно, как и напал, накинул пальто и с явно самоубийственной ухмылкой уставился на очень дорогой нож для разделки мяса, который он купил для НН в Мюнхене. Собственно, уставился он не на острое лезвие, а на двух каких-то типчиков, зеленевших от отсвета елки на красном фоне фирменного знака и дрыгавших ножками и ручками.
И не злодейская идея, как полагала НН, привлекла бесноватый взгляд Гелия к тому ножу, а ручка его в виде ножки горного козла с раздвоенным на конце копытцем, похожим на копытца чертика с елки.
НН не могла не перехватить эту ухмылку и этот взгляд. И тут началось нечто трудноописуемое.
15
Однако ж никак нельзя не попытаться описать происшедшее хоть вкратце. Первой же попавшейся под руку вещью, а это была бутылка шампанского, стоявшая в судке со льдом на маленьком столике, НН метнула в неслыханного хама и попала ему прямо в скулу, чуть ниже виска. Гелий пошатнулся, защищаясь, выставил вперед руки, но было уже поздно.
В НН, видимо, взыграли роскошные гены многих национальных характеров, унаследованных ею от предков. Она бешено кидала в Гелия тарелки с разнообразной закуской и ломти студня. Размазала по лицу и сорочке любимую его свеклу с черносливом и майонезом. Разбила о голову блюдо с пирожками. Выплеснула в лицо хрен знает что со сметаной. Хлестанула по нему огромным, с чистою слезой срезом чуть ли не последней кремлевской ветчинки, сходящей со сцены истории партии. Шмякнула в ухо красную холодную икорку из хрустальной шайбочки.