Собрание сочинений. Т. 8. Накипь
Шрифт:
Но тут неприятная сцена испортила весь завтрак. Г-жа Жоссеран внезапно окликнула служанку:
— Что это ты там ешь?
Она уже несколько минут наблюдала за Аделью, которая терлась возле стола, тяжело передвигаясь в стоптанных башмаках.
— Ничего, сударыня, — ответила та.
— Как ничего? Ты что-то жуешь, я же не слепая! Да у тебя еще полон рот. Не втягивай щеки, все равно заметно… И это лежит у тебя в кармане, не так ли, то, что ты ешь…
Адель смутилась, хотела отойти в сторону, но г-жа Жоссеран ухватила ее за юбку.
— Я уже целых четверть часа смотрю,
Она запустила руку в карман служанки и извлекла из него горсть вареного чернослива, с которого еще стекал сок.
— Это что такое? — яростно закричала она.
— Чернослив, сударыня, — сказала служанка. Видя, что ее уличили, она стала дерзка.
— Ах, ты ешь мой чернослив! Вот почему он у нас так быстро выходит! Недаром он больше не появляется на столе… Как вам это нравится, чернослив! В кармане!
Госпожа Жоссеран стала заодно винить служанку в том, что она выпивает хозяйский уксус. Все исчезает, картофелину и то нельзя оставить — потом ни за что не найдешь!
— Знаешь, моя милая, ты какая-то бездонная бочка!
— Кормите меня, — напрямик отрезала ей Адель, — я и не взгляну тогда на вашу картошку…
Это уже переходило все границы. Г-жа Жоссеран поднялась со стула, величественная и грозная.
— Молчи, ты только и знаешь, что грубить! Мне все известно, тебя портят другие служанки. Стоит появиться в доме какой-нибудь деревенской дурехе, как эти дрянные девки со всех этажей начинают обучать ее всяким пакостям… Сначала перестала ходить к обедне, а теперь уже принялась воровать!..
Адель, которую действительно все время подстрекали Лиза и Жюли, не сдавалась.
— Если я дуреха, как вы говорите, нечего было пользоваться моей глупостью… А теперь хватит, довольно!
— Вон отсюда! Можешь получить расчет! — воскликнула г-жа Жоссеран, трагическим жестом указывая на дверь.
Она села, вся дрожа, а служанка не спеша направилась в кухню, шаркая башмаками и проглотив по дороге еще одну сливу. Ее выгоняли таким манером не меньше одного раза в неделю; подобные разговоры больше не действовали на нее. За столом воцарилось тягостное молчание. Наконец Ортанс сказала, что это ни к чему не приводит — то и дело выгонять служанку, а потом все равно оставлять ее. Конечно, она ворует, а теперь начала и дерзить, но уж лучше эта, чем какая-либо другая, по крайней мере она соглашается прислуживать им, тогда как другая не выдержала бы и недели, даже если бы пила уксус и совала в карман чернослив.
Тем не менее завтрак закончился в атмосфере трогательной задушевности. Жоссеран, сильно взволнованный, заговорил о бедном Сатюрнене, которого вчера опять пришлось увезти, в отсутствие отца; старик поверил в рассказанную ему историю, будто с Сатюрненом случился там, в магазине, припадок буйного помешательства. Затем Жоссеран пожаловался, что давно не видит Леона; г-жа Жоссеран, которая в это время опять сидела, не говоря ни слова, сухо заметила, что ждет его как раз сегодня; он, может быть, придет завтракать. Молодой человек уже неделю тому назад порвал с г-жой Дамбревиль, сватавшей
— Как обстоят дела с женитьбой? — осторожно спросил Жоссеран.
Мать ответила ему, выбирая слова, — из-за присутствия Ортанс. Теперь она преклонялась перед сыном, преуспевающим юношей, и даже иногда попрекала отца, ставя в пример Леона, который, слава богу, пошел в нее, — уж его-то жене не предстоит нищенская жизнь. Г-жа Жоссеран распалялась все больше и больше.
— Одним словом, он сыт по горло! В свое время это было не так плохо, какую-то пользу это ему принесло. Но если тетушка не отдаст племянницы, — прощайте, всего хорошего! Пускай остается на бобах… Я не возражаю.
Ортанс из приличия принялась пить кофе, стараясь совсем скрыться за чашкой, а Берта, которой можно было теперь слушать всякие разговоры, узнав об успехах брата, скорчила легкую гримаску отвращения. Семейство собиралось уже встать из-за стола, и Жоссеран, подбодрившись, чувствуя себя гораздо лучше, сказал, что, может быть, он все-таки пойдет в контору. Но тут Адель принесла визитную карточку. Дама дожидается в гостиной.
— Как, это она! В такое время! — воскликнула г-жа Жоссеран. — А я-то без корсета! Тем хуже! Я должна выложить ей всю правду!
То была действительно г-жа Дамбревиль. Отец остался поболтать с дочерьми в столовой, а мать направилась в гостиную. Прежде чем открыть дверь, она остановилась, с беспокойством оглядела свое старое платье из зеленого шелка, попыталась застегнуть его, очистила подол от приставших к нему с пола ниток и засунула в лиф выпиравшую из него грудь.
— Извините меня, дорогая госпожа Жоссеран, — улыбаясь, сказала г-жа Дамбревиль. — Я случайно проходила мимо и заглянула узнать, как вы поживаете.
Она была затянута в корсет, элегантно причесана, одета в плотно облегавшее фигуру строгое платье и держалась непринужденно, как благовоспитанная женщина, заглянувшая на минутку проведать приятельницу. Но губы ее дрожали, когда она улыбалась, за ее светскими манерами угадывалась мучительная тревога, от которой трепетало все ее существо. Сначала она заговорила о разных пустяках, избегая каких бы то ни было упоминаний о Леоне, затем все же решилась вынуть из кармана только что полученное от него письмо.
— О, это такое письмо, такое письмо… — едва выговорила она изменившимся голосом, в котором слышались слезы. — За что он так ополчился на меня, дорогая госпожа Жоссеран? Ведь он пишет, что не желает больше бывать у нас.
Она взволнованно протянула матери дрожавшее в ее пальцах письмо. Г-жа Жоссеран взяла его и хладнокровно прочла. Леон сообщал о разрыве в трех строчках, жестоких своей краткостью.
— Что ж, — сказала мать, возвращая письмо г-же Дамбревиль, — может быть, Леон и прав…