Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое
Шрифт:
Министр просвещения, только что набивший рот куриной грудинкой, поперхнулся и нечленораздельно промямлил:
— М-гм… конечно… наука свидетельствует…
— И, конечно, я думаю, что одного мужа я смогу осчастливить. По что, если бы от меня потребовал темперамента весь народ? Бр… это ужасно!
Госпожа Аткин торжественно встала, президент раскрыл рот, чтобы прочесть научно обоснованное нравоучение свободомыслящей дочери, и неизвестно, чем кончился бы президентский завтрак, если бы на террасу не вбежал из дома красный и взволнованный личный секретарь президента.
— В чем дело? Что такое? Я, кажется, просил не беспокоить меня во время завтрака? — недовольно
— Виноват… По телефону… комендант порта… Эскадра лорда Орпингтона!..
Все происшедшее в следующее мгновение на террасе можно было бы, без натяжки, сравнить с паникой, происходящей в любой квартире при начале пожара от взорвавшейся керосинки.
Президент Аткин вскочил, отбросив салфетку, и нервно одернул штаны.
Лола метнулась к лестнице террасы и оттуда простонала воркующим голосом секретарю:
— Гри!.. Тащите сюда немедленно морской бинокль, иначе я умру.
Софи увела упирающегося наследника, а мадам Аткин быстро мяла угол скатерти, но оставалась такой же прямой и неподвижной. Профессор спешно дожевывал осетрину, кидая взволнованные взгляды на море.
— Моя милая, — сказал президент супруге, — сейчас подадут машину. Мы отправимся в порт для встречи его превосходительства. Только я просил бы вас не надевать белого платья, а что-нибудь серое или темное.
— Это почему? С какого времени вы стали контролировать мои туалеты? — ответила президентша зловещим тоном.
Президент сжался, но имел твердость сказать:
— Я, как лицо ответственное за церемониал встречи, должен следить, чтобы все было в порядке, и самая встреча должна носить как можно более жизнерадостный и яркий характер. Вы же, дорогая, в белом платье производите впечатление… простите за библейский пример… Лазаря в саване… Я лично этим доволен, но в данном случае интересы государства… — добавил он поспешно, взглянув в лицо президентши.
Она встала, величественная и грозная.
— Я нахожу ваше поведение беспримерным, мой друг! И я никуда не поеду, — я больна и считаю лишним принимать участие в ваших политических махинациях. А если вам нужно для этой встречи что-нибудь жизнерадостное и круглое, вы можете взять Софи… О, я все знаю, все знаю! — бросила она пророческим тоном и удалилась с террасы, высоко подняв голову.
Господин Аткин беспомощно пожал плечами, втайне, однако, обрадованный таким поворотом событий.
Профессор, покончивший наконец с осетриной, откланялся, чтобы заехать домой и одеться надлежащим образом.
А в эту минуту Лола и секретарь президента вели на выступе лестницы следующий разговор, причем глаза Лолы не отрывались, сквозь стекла бинокля, от кубовой полосы, сквозившей между кипарисами.
— Ах, как я рада, как я рада!.. Эскадра Орпингтона. Сколько молодых офицеров, и каких! Мне ужасно надоели наши. И потом у них такие чудесные названия: лейтенанты, коммодоры, а у наших… какие бессмысленные чины! Подпоручик… поручик — что-то плебейское, похожее на «приказчик». А эти, — подумайте, Гри! Сколько свежих впечатлений!.. О, я чувствую, что я начинаю закипать!..
Секретарь грустно взглянул на тонкие обнаженные руки дочери патрона. Как всякий секретарь, он был неизлечимо влюблен и теперь безнадежно грустил при виде возбужденного радостью лица девушки.
— А вам не жаль тех, кто любит вас здесь? — осмелился он сделать осторожный намек и томительно вздохнул.
Лола оторвалась на минуту от бинокля и облила его недоумевающим сожалением.
— Милый Гри! Моя массажистка говорит, что женщине нельзя жалеть, потому что это чувство вызывает преждевременные морщины. Я совсем не хочу
И сейчас же вскрикнула в восторге:
— О!.. Я вижу, вижу! Шесть больших кораблей и много маленьких. Вот будет весело!
Сзади подошел президент.
— Дочь моя! Ты еще успеешь насмотреться вблизи. Беги одеваться. Машина подана, и нам нужно торопиться. Запомните, мой друг, это зрелище! — сказал он секретарю по уходе дочери, указывая классическим жестом на дымы подходящей эскадры. — Это приближается слава и величие нашего отечества. Отныне история совершает грандиозный поворот. Вберите в свою память эту синеву нашего родного моря (хотя президент Аткин и родился в трех тысячах верст от территории Итля и в первый раз попал в пределы республики после революции, разрушившей Ассор, но считал море родным и остро ощущал свою итлийскую национальность), — запомните эти дымы флота наших могущественных союзников, несущих нам в жерлах своих пушек защиту права и порядка, выгравируйте в своем сердце, как можно глубже, ликование сегодняшнего дня, — вам будет о чем рассказывать внукам. Эти корабли несут нам счастье, свободу, независимость… развитие промышленности и торговли, широкий простор приложению энергии и капитала. Такие дни не часто бывают в мире. Вся республика в едином порыве будет приветствовать сегодня своих друзей.
Президент замолчал, но рука его еще оставалась вытянутой в сторону моря, как будто он ждал кинематографического оператора.
Из близоруких глаз секретаря выкатились две жемчужные слезинки. Президент заметил это и прочувствованно пожал руку подчиненному.
— Вы можете далеко пойти, молодой друг. Кто может так принимать к сердцу дело своей родины, тот достоин звания гражданина. Скажите начальнику канцелярии, что я приказал удвоить вам оклад с завтрашнего дня.
Секретарь смешался и малиново покраснел, ибо он ничего не слышал из сказанного президентом, слезы же его были результатом сердечной боли от жестоких слов недоступной Лолы. Но прибавке жалованья он был рад, она открывала ему кое-какие возможности.
Он бросил ободренный взгляд на виновницу своих терзаний, появившуюся на террасе в ослепительном наряде, и почтительно пошел сопровождать президента с дочерью к ожидающей у подъезда машине.
Перенесемся теперь с мраморной террасы президента, от опустелого стола, сверкающего хрусталем и серебром, от теплых солнечных отсветов, играющих радужными зайчиками по полу, — в гущу нации.
Ибо хороший читатель должен всегда выслушать и другую часть.
На самом конце мола, опустив лохматые головы к переливающей изумрудами воде и подставив солнцу лохмотья, просвечивающие сквозь многочисленные прорехи телами, смуглыми, как хорошо подрумяненный пирог, лежали два черномазых оборванца и глядели на растущие в море дымы и очертания кораблей.
Старший сплюнул в воду и, подрыгав в воздухе голыми пятками, пробормотал:
— Какие это дьяволы плавают, Коста? А?
Младший лениво покосился.
— А это, наверное, заморские черти, о которых кричат все газетчики. Город взбесился. Сегодня утром я проходил по парадной набережной, так какие-то идиоты мыли ее песком и мылом. Умора! А все городские девки сошли с ума. Они целые дни моются в банях и раскупили последние запасы пудры и помад. И добро бы только кабацкие шлюхи, так нет! Даже эти самые девчонки, которые ездят в машинах и похожи на сливочное бламанже и от которых так воняет розой и еще какой-то дребеденью, — они тоже ополоумели. Можно подумать, что все женское население готово раскинуть копыта врозь перед этими иностранными олухами.