Собрание сочинений. Т.4.

Лацис Вилис Тенисович

— …в желательном нам направлении, — докончил Екельн. — Как вы на это смотрите?

Никур улыбнулся.

— Это очень интересно и… остроумно.

— Он понимает, — сказал Екельн.

Лозе кивнул ему.

— Чрезвычайно элементарная вещь. Каждому, у кого имеются мозги, понятно, что оккупационный режим не может не вызывать антагонизма. В Латвии этот антагонизм проявляется в довольно агрессивных формах. Сейчас он проявляется стихийно. Единственный организующий элемент, который направляет эту стихию, — коммунисты. У них есть свое партизанское движение, есть хорошо законспирированное подполье, нелегальные издания и активные диверсионные группы.

Латыши видят в них своих защитников против немцев, и все недовольные связывают свои надежды с ними. Если мы позволим действовать им одним, они останутся единственным ядром, идейным центром, который подчинит своему влиянию всех недовольных, всех, кому не по вкусу наша деятельность. Это серьезная и опасная сила, и нам надо с ней считаться. Мы не имеем возможности контролировать эту силу и направить сопротивление по безопасному руслу. Недовольные есть и будут, — с этим тоже придется считаться. И так как зло это неустранимо, его надо нейтрализовать. В противовес коммунистическому подполью надо состряпать националистическое подполье. Мы привлечем все буржуазные и националистические элементы, мы будем управлять ими и в то же время поддерживать иллюзию, будто они борются против нас во имя собственной цели. Пусть они порезвятся, пусть растратят излишек энергии на невинную игру в борьбу. Мы будем знать все, о чем они думают, чего они хотят, к чему стремятся. Если понадобится, самых буйных мы изолируем. В своей нелегальной газете и воззваниях вы можете даже немного покритиковать и поругать немцев, только в меру, конечно. Но больше всего ругайте большевиков. Если голова будет наша, руки станут делать то, что мы им прикажем. Как вы смотрите на этот проект?

— Хороший проект, — сказал Никур. — Нечто подобное, только в меньшем масштабе, когда-то придумал и я.

— Нам это известно, — сказал Екельн. — Поэтому выбор и пал на вас. У вас есть опыт в подобных делах.

— Мне только неясно, с чего начинать… — сказал Никур.

Екельн угрюмо посмотрел на Никура. Тому стало неловко под этим взглядом.

— Знаете что, обойдемся-ка без ломанья и кокетства, — сказал обергруппенфюрер. — Это будет рациональнее. Ведь в сороковом году вы здесь оставили большую организацию. Вы с ней связаны. Вот и воспользуйтесь ею. Остальное сделается само собой. Только помните, что мы всё будем контролировать и что каждый серьезный шаг вы должны согласовывать с нами. Этим будут заниматься особые лица.

— Понимаю, — пробормотал Никур.

— Вы согласны? — спросил Лозе.

— Да. Но сначала разрешите мне задать один вопрос. В успехе я не сомневаюсь. А когда первый этап будет окончен и игра в сопротивление станет ненужной, — какова будет моя дальнейшая роль? На что я могу рассчитывать?

— Вы будете одним из самых видных государственных деятелей в Латвии, может быть самым видным, — ответил Лозе. — Вы знаете, что мы своих людей не забываем.

— Конечно, конечно…

Через полчаса Никур ушел, договорившись, с чего начать работу.

— Кажется, нашли подходящего человека, — сказал Лозе.

— Он хитрый, но очень полезный, — сказал Екельн. — Главное, с ним просто. Деньги и положение — больше ему ничего не нужно.

— Это хорошо… С такими легче вести дела.

4

На вокзале Никур взял извозчика и отвез Гуну Парупе на прежнюю ее квартиру, а сам поехал на улицу Валдемара. На дощечке еще с 1940 года сохранилась надпись: «Мета Никур». Дом при покупке был записан на имя жены, чтобы меньше об этом болтали.

«Кошечка» чуть не покачнулась от неожиданности, когда в дверях показалась фигура Альфреда Никура.

— Не ожидала? — спросил он, сконфуженно улыбаясь. — Пропавший грош нашелся. Перелетные птицы, кошечка, возвращаются к старым гнездам.

Поставив чемоданы в угол передней, Никур широко раскрыл объятья, давая понять, что истосковавшаяся жена может броситься на грудь любимому спутнику жизни. Но Мета не поняла или не хотела понять этого жеста. Она уже оправилась от удивления и спокойно стояла перед Никуром, будто в его появлении не было ничего особенного.

— Теперь ты опять дома, — сказала она и неторопливо протянула ему руку.

Никур поцеловал и выпустил ее, потом, вспомнив, что этого недостаточно, обнял Мету и с минуту крепко прижимал к себе.

— Да, дома, кошечка. Что может быть лучше дома? Но по-настоящему это понимаешь только после того, как судьба погоняет тебя по чужим странам, где нет ни друзей, ни дома, ни уюта. И как же я соскучился по тебе, дружок…

Мета уже уловила запах крепких, приторных духов… «Это не мужские духи».

— Ты один приехал? — спросила она, освобождаясь от объятий Никура.

— Один, совсем один.

— А Гуна осталась в Швеции?

— Что еще за Гуна? — довольно естественно удивился Никур.

— Гуна Парупе… с которой ты… — Голос Меты задрожал.

— Право, не знаю такой, — пожал плечами Никур. — Вообще за границей я не встретил ни одного латыша. Жил как в ссылке.

Мета перестала задавать вопросы.

Никуру показалось, что она за эти два года очень постарела. Под глазами и возле рта появилось множество мелких морщинок. Старая, увядшая женщина… Никогда ее грудь не кормила ребенка, никто не целовал этих губ в порыве страсти…

Никур снял и повесил макинтош. Пока он стоял перед зеркалом и приглаживал волосы, Мета сбоку осмотрела его и установила, что годы ссылки не пошли ему на пользу: он похудел, постарел и вообще потускнел…

«Когда же ты уймешься? — подумала она. — Давно, давно пора».

После этого они вдвоем обошли квартиру, и Никур убедился, что все почти осталось на старом месте. Мета не особенно жаловалась на трудную жизнь, потому что в Рижском уезде у ее отца была большая усадьба, и хотя немцы следили за каждым крестьянином, который ехал в город, время от времени старику удавалось привезти окорок или кадочку масла.

Когда все было осмотрено и все сказано, Никур позвонил в секретариат Лозе. «Кошечке» стало ясно, что Альфреда ждут великие дела и, может быть, великие почести: он идет на прием к самому Лозе.

— Будь так добра, никому не рассказывай, что я в Риге, — предупредил ее Никур. — Может быть, мне некоторое время придется пожить под чужой фамилией. Наши враги не должны знать, что жив еще старый лев.

Принарядившись, он пешком отправился в рейхскомиссариат к Лозе — еще не вернулись те времена, когда у него была машина и шофер. Ну, ничего, ничего, еще вернутся.

Разговор с Лозе и Екельном продолжался с час. Выйдя из рейхскомиссариата, Никур не спеша пошел домой. Вернувшись к активной деятельности, он почувствовал, что в его сердце проснулись прежние склонности.

Гуна — эта никуда не денется. Недурно бы заглянуть к Лине Зивтынь… Или к Айне Перле — к маленькой поэтессе, которая умеет складывать такие нежные вирши и маленьким своим ротиком, как пчелка, сосет мед с твоих губ… и из кармана тоже… Ах, как бы кстати была конспиративная квартира, про которую не знали бы ни Мета, ни Гуна… Квартира с телефоном…