Собрание сочинений. Т.4.
Шрифт:
— Ничего, освоитесь. Прямо счастье, что вас сюда прислали, а то мне подчас за всех работать приходится. А это трудновато. Где вы в последнее время служили?
— В латышской дивизии комиссаром батальона. Под Тугановым меня прошлым летом ранило в плечо. Латал свою рану в Кирове и там попался в руки штаба партизанского движения.
— Знатная добыча, — засмеялся Ояр. — Я очень рад, что так получилось, а мы с вами поймем друг друга.
— Не хватало только, чтобы два коммуниста не поняли друг
После Вимбы зашел капитан государственной безопасности Эзеринь, старый опытный чекист и участник гражданской войны. Его назначили начальником особого отдела полка.
— Могу сказать, что работа у вас будет, товарищ Эзеринь, — познакомившись с ним, сказал Ояр. — Надеюсь, что ни одному предателю не удастся пробраться в наши ряды. В последнее время к нам приходит много новых людей. Их надо проверять. Однажды был уже неприятный случай, пролез один негодяй, подосланный Араем. Мы, правда, скоро его разоблачили и повесили, но бед он успел наделать. Погибла одна хорошая девушка.
Затем Ояр поговорил с комсомольским организатором Валдисом Рейнфельдом, участником боев латышской дивизии под Москвой.
— А найдутся у вас ребята комсомольского возраста? — первым долгом спросил Рейнфельд. — Я пока таких что-то не видел.
— Не волнуйтесь, товарищ Рейнфельд, — улыбнулся Ояр. — Да я сам готов второй раз вступить в комсомол. А подходящие парни найдутся. Советую, например, познакомиться с Имантом Селисом — он уже комсомолец. Потом Эльмар Аунынь, ну и еще есть молодежь. Они ребята славные, золотые ребята.
Пришел лейтенант Мазозолинь, присланный для пополнения командного состава. Он тоже получил боевое крещение под Москвой как рядовой боец, потом учился на курсах и у Ловати стал командиром взвода. Ояр решил назначить его начальником штаба.
«Золотых людей мне прислали, — радовался он, когда ушел Мазозолинь. — Мы с ними так воевать будем, только держись. Теперь моих деревенских пареньков можно понемногу обучать строевой мудрости, и уставом подзаймемся, — чтобы в Ригу с честью войти».
Хорошее впечатление произвела на Ояра и Марина Волкова. Держалась она серьезно, на вопросы отвечала коротко и толково. Ояр было забеспокоился, узнав о приезде на базу девушек, но сейчас все его сомнения рассеялись. Пусть только кто-нибудь начнет надоедать ей со своими чувствами, — каждого сумеет поставить на место. Ну, а если кто проявит излишнюю настойчивость, можно перевести его подальше от базы. Ояр уже решил про себя оставить Марину в штабе полка, а другую радистку послать с Акментынем за Даугаву.
Марина вышла. Ояр подошел к полочке и стал рыться в брошюрках: Имант уже несколько раз просил почитать стихи Райниса. Надо найти, пока не забыл.
— Прошу садиться, — не оборачиваясь, сказал он, услышав скрип двери и шаги. — Болят, наверно, ноги после такого пути?
Ояр стоял в профиль к Руте. Он несколько месяцев не стригся, и волосы у него уже закручивались довольно своеобразными завитками, лицо было бронзово-красное от солнца, ветра и мороза, но голос… голос Ояра Сникера Рута узнала с первого звука. Она заморгала, губы у нее задрожали…
— Ояр!.. Жив?.. Ты не погиб?..
Ояр так стремительно обернулся, что ударился головой о потолок землянки. Прищурив глаза, будто силясь увидеть что-то в страшной дали, посмотрел он на Руту, и его бросило в жар.
— Рута… — с трудом проговорил он. — Ты? Рута?
Ничего более осмысленного он не мог сказать. Радость бушевала в нем еще где-то глубоко, он еще не осознал ее, не успел в нее поверить.
Он держал в своих руках руки Руты, то принимаясь трясти их, то гладить, а взгляд не в силах был оторваться от ее глаз, от ее лица.
…Марина ждала Руту полчаса, час. «Странно, что же это значит?»
Она сидела на пеньке и наблюдала за утренней жизнью лагеря, время от времени оглядываясь на дверь землянки. А когда там было рассказано все, что в таком взволнованном состоянии могут рассказать друг другу безгранично счастливые люди, — Рута сама вспомнила о Марине.
— Мне надо идти, Ояр, — вздохнула она. — Очень не хочется уходить, но ведь мы еще поговорим с тобой, правда?
— Я настоящий осел! Ты от усталости, наверно, с ног валишься, а я трещу, как трещотка. Прости меня, Рута, и давай спасать, что еще можно спасти.
Он надел полушубок и ушанку и сам пошел проводить девушек до женской землянки. Дорогой Марина вопросительно смотрела сбоку то на Руту, то на Ояра. С серьезными лицами, спокойно шагали они рядом, снег хрустел под ногами, и первые лучи солнца, проникавшие сюда сквозь ветви деревьев, били им в глаза.
«Разберись тут, — думала Марина. — Но, кажется, что-то есть».
У маленькой, стоящей в стороне землянки Ояр остановился, тихонько постучался в дверь и, когда изнутри раздались голоса, с хитрой улыбкой подмигнул девушкам.
— Мамаша Аунынь, откройте-ка нам. Я вам привел двух дочек. Любите и балуйте их, как родных.
Он посмотрел, как они вошли в землянку, кивнул им и пошел к себе. Что-то бушевало у него в груди. Ему хотелось сразу и запеть, да так, чтобы весь лес дрожал, и кувыркаться по нетронутому еще в лесу снегу, и потрясти за плечи идущего навстречу партизана, чтобы тот запросил пощады. Или отправиться сейчас со своими людьми в опасный рейд, в уездный город например, выгнать всех немцев на улицу: пусть попляшут под автоматами в честь приезда Руты. Иначе говоря, Ояр был счастлив.