Собрание сочинений. Т.4.
Шрифт:
«Красота, тишина, спокойствие…» — думала Рута. Но ей снова хотелось тревоги, трудностей, опасностей. Рана в боку зажила, но продолжала болеть другая рана — в сердце, — которую никто не видел и которую не могли унять никакие лекарства… — разве только вечное беспокойство и беспрерывная деятельность.
— Нас, наверно, выпишут в одно время, — сказала Рута. — Давай поедем вместе, Марина. В дивизию. И постараемся попасть в одну часть: ты — радисткой, я — санитаркой.
— Мне бы тоже очень хотелось, Рута! Если только выйдет. Тогда тебе придется учить меня латышскому языку. А что — трудно научиться?
— Говорят. Но ничего нет невозможного. Если попадешь в нашу дивизию, то в каких-нибудь полгода научишься свободно говорить. А когда мы дойдем до Латвии, ты посмотришь, у нас тоже есть поля и березовые рощи. Но что ты обязательно должна увидеть — это море. Я уверена, ты его полюбишь. Море нельзя не любить. В мире нет ничего прекраснее моря.
— А море на каком языке разговаривает? — смеясь, спросила Марина.
— На всех, какие только есть на свете. Вы поймете друг друга с первого слова. Ты расскажешь ему, какой далекий и трудный путь прошла до него, а оно принесет к твоим ногам желтые зерна янтаря и скажет: «Это тебе в дар за твой великий труд и за то, что у тебя смелая, героическая душа». Когда только это будет?
Она вздохнула и с такой тоской посмотрела на горы, как будто увидела в глубокой дали лицо своей родины — милой, печальной Латвии, которая ждет возвращения своих детей. Марина погладила Руте руку и прижалась щекой к ее плечу.
— Не горюй, Руточка. Это непременно будет. Еще немного надо потерпеть.
В парке раздался звонок, созывающий больных на обед.
…В начале июня Руту с Мариной выписали из госпиталя. Им еще предстояло окончательно поправить здоровье в доме отдыха, и обе девушки очень обрадовались, узнав, что направляют их в одно место, куда-то под Москву.
Отметившись у коменданта, они решили посмотреть город, так как до отхода поезда оставалось около двух часов. Потом уж Рута пожалела, что пошла: на улице она столкнулась с Эрнестом Чундой.
Чунда шел с базарной площади, начинавшейся в конце улицы, и пустой мешок, который он держал подмышкой, доказывал, что он успешно отделался от своего товара. Он был в сапогах, бриджах, гимнастерке и пилотке — ни дать ни взять командир, только что демобилизовавшийся по инвалидности. Даже планшет висел на боку, только отличный цвет лица и гибкость движений не соответствовали этому впечатлению. Нет, на инвалида он ничуть не походил.
Довольный собой, он бодро шагал по деревянным мосткам, поглядывая по сторонам. Две молодые женщины в военной форме, идущие навстречу, вначале не привлекли его внимания, — такие встречались на каждом шагу. Но когда одна из них засмеялась и что-то сказала подруге, — он услышал удивительно знакомый голос и уже внимательно взглянул на говорившую. Он ее сразу узнал и остановился посреди мостков, так что нельзя было разминуться. Тогда женщины взглянули на него.
Лицо Чунды расплылось в радостную улыбку. Он протянул Руте обе руки и на всю улицу закричал:
— Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда встретится! Здравствуй, Рута…
В первое мгновение Рута растерялась и машинально подала Чунде руку. Заметив ее смущение, Марина что-то шепнула ей на ухо и быстро повернула обратно. Овладев собой, Рута без улыбки посмотрела на Чунду:
— Что ты здесь делаешь? Я думала, ты в Ташкенте…
Чунда улыбнулся.
— Для моих легких там слишком неподходящий климат. Врачи посоветовали более умеренный пояс. В марте я приехал сюда и теперь работаю начальником ОРСа на оборонном заводе. У меня на снабжении две тысячи человек. Можешь себе представить, как приходится крутиться! Все равно что целый полк снабжать.
«В марте… — думала Рута. — После того как на фронте произошел перелом и немецкую армию отогнали от Москвы. Да, конечно, тогда он решил, что смело можно работать даже на Урале».
— У тебя, конечно, броня? — спросила она.
— Ну, а как же. На нашем заводе все ответработники забронированы. — Тут он понял, что Рута над ним издевается, однако счел за лучшее не замечать этого. — Очень ответственное дело. На мне лежит забота о материальном благополучии всего коллектива. По нынешним временам это нелегко. А ты как здесь очутилась?
— Лечилась в госпитале после ранения.
Незаметно для Руты они свернули с шумной главной улицы к бульварчику, разбитому на высоком берегу реки. Там было несколько скамеек.
— Присядем, — предложил Чунда. — У тебя найдется время поговорить со мной?
Рута присела на краешек скамьи и положила вещевой мешок между собой и Чундой.
— Ты уже поправилась? — спросил он.
— Да, — ответила Рута, глядя на тот берег.
— И что теперь думаешь делать?
— Вернусь на фронт. Сначала в дом отдыха, потом опять в дивизию.
Чунда разглядывал с головы до ног свою бывшую жену. «Какая интересная, и незаметно, что была ранена… Даже пополнела за это время… вполне оформившаяся женщина». Странное беспокойство зашевелилось в его сердце.
— Когда ты собираешься ехать?
— Сегодня, московским поездом. Литер уже в кармане.
— Какой же это отдых будет? Одна, без друзей, ты там только измучаешься. А здесь прекрасные места, ты погляди только. — Он показал на реку. — У меня отдельная комната, с обстановкой. Можно будет иногда доставать легковую машину, чтобы прокатиться в горы. О питании тебе беспокоиться не придется…
— Так. А дальше что?
— Мне кажется, тебе лучше остаться у меня. За время отпуска успеешь обо всем подумать, может быть передумаешь. Вдруг тебе здесь понравится. Я устрою тебя на нашем заводе, ведь у тебя есть опыт комсомольской работы. Где это сказано, что ты всю войну должна провести на фронте? Ты свой долг выполнила, у тебя даже ранение есть. Подумай-ка.
— Нет, я здесь не останусь. Я дала воинскую присягу и принадлежу Красной Армии. И потом я вовсе не желаю жить с тобой.