Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы
Шрифт:
— Что угодно? Вы ко мне?
— Нет, к себе… Я здесь раньше жил… Хочу вот посмотреть свою квартиру.
— Ошибаетесь. Это моя квартира, и я здесь живу три года.
— Вы меня не поняли, — добродушно объяснил Имант. — Я здесь раньше жил, до двадцать второго июня сорок первого года, а моя мать и после этого несколько месяцев прожила…
— Ах, тогда ясно. Вы — из эвакуации?
— Нет, с войны.
— Вон как получилось… — Одутловатое лицо нервно передернулось. — Но только вашей семьи здесь больше нет. Дворник, может быть, знает, где они. Я сам ничего не знаю, ничего не могу сказать.
— Вы мне только разрешите войти, посмотреть комнаты, — попросил Имант. — Ведь это-то можно?
— Пожалуйста, если вам угодно. — Мужчина открыл дверь шире и отступил в сторону, дав Иманту дорогу. — Я сомневаюсь, найдете ли вы здесь что-нибудь интересное. Позвольте узнать, с кем имею честь.
— Мое имя Имант Селис…
— Очень, очень приятно, молодой человек. А я — Антон Фрей, бухгалтер управления городского транспорта. До войны жил в Московском районе, а в сорок втором году оккупанты приказали переселиться сюда, потому что там устроили гетто. Что мне было делать?
Где-то жить надо…
Он почти оправдывался, он просительно заглядывал Иманту в глаза.
— Я вас ни в чем не виню. Здесь хватит места и для меня и для вас.
Конечно, хватит. Неужели два латыша не поймут друг друга? Да, так вы были на фронте?
— Нет, в партизанах.
— Чудесно. Так сказать — борец за свободу. Тогда, конечно, вам нечего беспокоиться. Городской совет даст вам лучшую квартиру. Таким, как вы, — вне очереди.
Имант медленно переходил из комнаты в комнату. Нигде он не нашел следов прежней жизни, только вешалка в передней осталась старая. У бухгалтера управления городского транспорта мебель была получше и поновее, чем у прачки Анны Селис. Дорожки, занавески, посуда на полках в кухне — все было незнакомое.
— Когда я сюда въехал, квартира была совершенно пустая, — рассказывал Фрей. — Немцы все вывезли. Возможно, дворник знает, куда делись вещи — он здесь служил еще до войны.
На том месте, где раньше был простой, закапанный чернилами стол Иманта и Ингриды, стояла зеленая плюшевая кушетка, а вся стена над нею была увешана фотографиями киноактеров и вырезанными из журналов картинками.
— Это комната моей сестры, — объяснил Антон Фрей. — Она в кино контролершей работает. Если захотите, может без билета провести. Вот это ее фотография. Я холостяк, она тоже еще не замужем.
Он засмеялся мелким, угодливым смешком.
Имант не стал здесь больше задерживаться. Антон Фрей проводил его до лестницы с таким подчеркнутым вниманием, будто тот был хозяином города.
— Товарищ Селис, позвольте спросить: могу я быть уверенным, что мне не надо искать другую квартиру? — спросил он, выйдя на площадку. — Знаете, неприятно жить как на колесах. Я знаю, что по закону вы имеете право потребовать квартиру обратно.
— Для меня она все равно велика, живите, пожалуйста.
— Большое спасибо! — повторял Антон Фрей, кланяясь вслед Иманту, пока тот сходил по лестнице.
Имант постучался в дверь дворницкой. Маленького мужчину с рыжеватой бородкой, который открыл ему, он хорошо помнил.
— Ну, в чем дело? — грубо спросил дворник. — Чего вам надо? В этом доме свободных квартир нет.
— У меня к вам дело, товарищ Свикул. Мое имя Имант Селис. До войны я жил в этом доме с матерью и сестрой. Может быть, помните?
Дворник испуганно-недоумевающе посмотрел на Иманта, потом торопливо схватил его руку и стал с силой трясти.
— Вспоминаю, вспоминаю… Так вы уцелели, значит! Такое счастье! Ах, сколько бед на ваше семейство… ах, эти немецкие кровожадные псы только и знали, что губить людей. У вас такая красивенькая, приветливая сестричка была… ужас, что эти немцы делали с невинными людьми. Заходите, заходите ко мне. Я вам расскажу, как все случилось.
Он ввел Иманта в кухню и пригласил сесть. Дверь в комнату плотно прихлопнул и все время оглядывался на нее, будто чего-то опасаясь.
— Про вашу сестру… — начал Свикул, сев напротив Иманта. — В начале июля, сразу как пришли немцы, дело было. Однажды ночью гестаповцы окружили наш дом — с проверкой пришли. Вашу сестру нашли на лестнице — не могла попасть в квартиру, ключа, видно, не было. И не знаю, почему она, бедняжечка, не зашла ко мне. Я бы ее впустил и спрятал как следует. Наверно, не хотела беспокоить так поздно. За свою стеснительность поплатилась жизнью. А месяца через три арестовали и вашу мамашу. Что стало с ней, не могу сказать, меня самого гестаповцы так гоняли, так допрашивали… Почему мой дом полон коммунистов? Почему я не заявил в полицию? Стану я им заявлять, когда сам всей душой за коммунистов и советской власти сочувствую. Немцы, слава богу, про это не знали. Допрашивали, грозили в тюрьму засадить, если, мол, такие вещи повторятся. Как собаку, выгнали из участка. Тяжело нам было, молодой человек. Все время жизнь на волоске висела. Да, у вас действительно большое горе — все семейство погибло.
— Не знаете вы, куда делись наши вещи? — спросил Имант. — Ценного там ничего не было, но я бы хотел что-нибудь найти. Вы мне не поможете? Каждая мелочь мне дорога, все-таки память.
— Понимаю, как не понимать, милый, — ответил дворник и задумался. — Значит, как арестовали вашу мать, немцы в ту же ночь все ваше имущество вывезли. Наверно, роздали тем, которые помогали им арестовывать и убивать — они ведь так делали. Последнюю тряпку, щепку и ту забирали, — удивительно, до чего жадные были. После нам с женой приказали убрать вашу квартиру. Не оставили ни единой вещички — одни голые стены. Прямо и не знаю, где же вам их искать. Может, в милицию заявить?
Когда Имант поднялся уходить, Свикул стал у двери в комнату, точно боялся, как бы тот по ошибке не отворил ее.
Поблагодарив Свикула, Имант ушел, решив больше сюда не возвращаться.
Он долго бродил по улицам Риги, мимо обгоревших развалин, по загаженным паркам, где еще не успела вырасти трава на истоптанных лужайках, по Зоологическому саду и вечнозеленому сосновому бору Межа-парка, который так горделиво смотрится в тихие воды Киш-озера. В лесу везде валялся железный лом, везде виднелись сгоревшие и взорванные армейские машины. И тут же рядом мирно паслись коровы, играли дети.
«Я буду работать всю жизнь, — говорил сам себе Имант, — буду участвовать в осуществлении великих дел своего народа. Мертвым не нужны жалостные слова и грустные вздохи. Они требуют, чтобы ты строил жизнь и чтобы никогда больше не повторились эти ужасы… Клянусь, всегда буду помнить, что сказал мне однажды Роберт Кирсис: „Что может быть, Имант, прекраснее, благороднее нашей борьбы!“»
Поздно вечером он пришел в Чиекуркали к Ансису Курмиту. И Курмит и его жена Зельма так обрадовались, увидев Иманта живым и здоровым, что у него выступили слезы на глазах. Он рассказал о своих сегодняшних мытарствах и попросил Курмита посоветовать, как быть дальше.