Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы
Шрифт:
Еще час езды по Добельскому шоссе, и Айя добралась до расположения части Юриса. Они встретились на краю поросшего чахлым кустарничком луга. Пасмурное небо, под ногами слякоть и лужи. Почти каждую минуту слышалось буханье орудий, взрывы мин или автоматная очередь. Небольшая землянка в кустах, из которой с утра до вечера, через каждые час-два, приходилось вычерпывать по нескольку ведер воды — иначе можно было утонуть. Топчан из необтесанных жердей был покрыт тонким слоем соломы, на маленькой полочке коптило самодельного устройства осветительное приспособление — фитиль, вставленный в сплющенную гильзу зенитного снаряда.
Айя и Юрис рассказывали друг другу обо всем, что случилось с ними со дня расставания, а иногда умолкали — глядели друг на друга и улыбались, точно виноватые в своем счастье.
Юрис успел уже раза три побывать в тылу врага. Один из его лучших разведчиков наскочил на немецкую мину и потерял ногу. Но «языка» они все же достали.
— Скоро, наверно, пойдем в наступление… В отпуск никого не увольняют, только в особых случаях, с разрешения штаба армии. Новый год придется тебе, Айюк, встретить без меня, я, по всей вероятности, не смогу…
В обед поели из одного котелка, потом вышли погулять. А когда стало темнеть, Юрис проводил Айю до шоссе.
— Сегодня у меня настоящий праздник… — сказал он прощаясь.
— Если кто поедет в Ригу, ты, конечно, черкнешь мне несколько строчек, — сказала Айя. И они долго-долго не разнимали соединенных в пожатии рук.
Всю дорогу до дома Айе было грустно. «Друг мой милый, когда уж мы будем вместе?» — думала она.
Мокрый снег летел навстречу машине, залеплял стекло и, как рой белых мошек, плясал в светлых лучах фар, когда шофер на мгновенье включал их.
Когда театр возобновил представления, для Мары не сразу нашлось дело, потому что брать роль в какой-нибудь старой постановке ей не хотелось. Зато она получила главную роль в новой, советской пьесе, которую недавно начали репетировать. Последние дни проходили у нее в напряженной работе.
Однажды, в конце декабря, была как раз суббота, — Мара сидела на очередном совещании, которое созвал директор театра Калей. Яундалдер докладывал о двух новых пьесах — одной переводной, другой оригинальной. По ходу обсуждения было видно, что совещание затянется до начала спектакля. Мара все время сидела как на иголках и больше следила за часами, чем за выступлениями. Никто, даже всегда такой проницательный Калей, не мог понять причину ее нетерпения. В три часа она уже начала нервничать, и как раз в это время Калей дал слово новому помощнику режиссера, Кукуру, который обладал способностью говорить пространно и подробно, с неиссякаемым терпением прирожденного аналитика. В Москве он многое видел, многому научился и говорил очень интересно и красочно. В другой раз Мара и сама бы с удовольствием приняла участие в обсуждении, но сегодня даже самые оригинальные высказывания пролетали мимо ее ушей.
Когда Кукур, проговорив с полчаса об отдельных образах и развитии сюжета, перешел, наконец, к идейному содержанию пьесы, Мара так грустно вздохнула, что Калей услышал и оглянулся на нее с удивленным видом.
— Что такое? — шепотом спросил он ее, перегнувшись через спинку стула. — Ты устала?
— Нет. Просто мне через четверть часа надо быть в одном месте, — еле слышно ответила она.
— Что же не уходишь? Кончим без тебя.
— Я должна отлучиться до понедельника, — добавила еще Мара, но Калей уже слушал Кукура. Она тихо поднялась, на цыпочках дошла до двери и постаралась открыть ее без скрипа. Но дверь все-таки заскрипела и несколько лиц повернулось в сторону Мары. Посмотрел и Кукур, да так, что Маре стало совсем неловко от его недовольного взгляда. Она с виноватой улыбкой кивнула ему и вышла. «Наверно, обиделся. Подумал, что мне скучно слушать. Ну, ничего, потом, когда узнает причину, простит…»
Мара зашла в свою уборную, поправила прическу, провела пуховкой по раскрасневшимся щекам и вышла из театра. В условленном месте ее встретили два человека — подполковник Карл Жубур и капитан Петер Спаре. Они только приехали на машине прямо с фронта, и в их распоряжении было не больше двух часов. Они так старательно вытянулись при появлении Мары, как будто она была генералом.
— Мы уже были там и убедились, что все в порядке, — сказал Жубур. — Нас ждут. Можно хоть сейчас ехать.
— Сейчас? — Мара посмотрела на него и лукаво покачала головой. — А вдруг я забыла дома паспорт, что тогда?
— Тогда давайте заедем на квартиру, возьмем паспорт, — ответил Жубур. — В пять там закрывают.
— За паспортом заезжать не будем, — сказала Мара. — Я вовсе не такая забывчивая.
— В таком случае едем прямо туда, — предложил Петер Спаре и, не дожидаясь ответа, подошел к машине и открыл дверцу. Первой усадили Мару, затем в руках Жубура неизвестно откуда появился букет живых цветов, и он галантным, несколько деланым жестом поднес его Маре. Он сел рядом с Марой, Петер — рядом с шофером, и машина тронулась.
Через полчаса, когда было закончено с формальностями и Мара Павулан стала Марой Жубур, машина отвезла их на Цесисскую улицу, в довоенную квартиру Мары, которую она недавно получила обратно и даже успела прибрать на скорую руку. Конечно, их не ждал там роскошный свадебный стол, а приглашенными были только Петер Спаре и Екаб Павулан, встретивший их в дверях. В честь такого события старик нарядился в праздничный костюм и повязал галстук. Взволнованно и удивленно он наблюдал за происходящим и сам не знал, что ему делать: не то радоваться, не то сердиться. Впервые за свою долгую жизнь он видел, что такое важное событие, как свадьбу, справляли по-обыденному, просто и быстро, и не кто-нибудь ведь, а родная дочь, Мара, которая кое-что знала о хороших обычаях. Где же торжественность, где благоговейный трепет перед будущим, который должен испытывать человек, отправляясь в далекий, неизведанный путь? Как будто они сами распоряжаются жизнью, а не она ими. Или это во всем так при новом строе? Нет, Екаб Павулан не мог уразуметь это, а спрашивать о таких вещах он почел неудобным. Да и трудно было бы ему передать ход своих мыслей. Даже дочь казалась ему в этот час новой, не похожей на прежнюю Мару. Когда все подняли рюмки и чокнулись за здоровье новобрачных, странно стало на душе у Павулана и глаза увлажнились. Но никто этого не заметил.
За столом новобрачные сидели недолго: выпили несколько рюмок вина, подкрепились холодными закусками, заранее приготовленными Марой, и стали собираться в путь. По-настоящему свадьбу должны были праздновать в штабе полка Жубура. Мара оделась потеплее, обула фетровые сапожки, натянула толстые узорчатые варежки, связанные ей покойной матерью. Попрощавшись с Павуланом, который остался сторожить квартиру, сели в машину… По темным уже улицам доехали до райкома комсомола, так как Петеру надо было передать Айе письмо от Юриса.
— Может быть, и Айю уговорим поехать? — сказал Жубур, когда машина остановилась перед райкомом.
Эта мысль всем понравилась. Жубур пошел вместе с Петером, чтобы пригласить Айю от своего и Мариного имени. Все им благоприятствовало: за несколько дней до этого Айе прислали второго секретаря райкома, и он уже приступил к работе. Созвонившись с секретарем горкома комсомола и получив согласие на однодневный отпуск, она оделась и вышла вместе с Петером и Жубуром. По дороге заехали на несколько минут к ней домой и подождали, пока она соберется, затем машина, переехав по временному, понтонному мосту через Даугаву, покатила с предельной скоростью по Елгавскому шоссе. Сидеть было тесно, зато тепло, а в ветреный зимний вечер, когда в поле мела и заносила снегом дорогу метель, это имело немаловажное значение.