Собрание сочинений. Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице
Шрифт:
— Бесы, нехристи окаянные! — понеслось отовсюду.
— Не сдадим! Николи не сдадим!
— Тщатся нас укупити.
— Пусть кукиш выкусят!
— Мы не бояре-перелеты, Лжедмитриевы советники!..
Тут воевода Голохвастов злорадно сузил темненькие глазки, а князь Григорий неприметно вздрогнул; сердце в нем скверно ёкнуло: он числился в совете окольничьих при первом Лжедмитрии. Хотя и многие представители самых древних и знатных русских родов тоже служили самозванцу, однако при воспоминании о тех днях, когда Григорий Борисович — пусть даже и в числе прочих! — снимал высокую боярскую шапку перед поганым бродягою из Польши, — при этом воспонимании воеводе всегда становилось тошно, будто он поел дурной пищи.
Грамота архимандриту Иоасафу оказалась еще наглее.
«…И ты, святе божий, — читал князь Григорий, — старейшине мнихам, архимандрит Иоасаф, попомните жалование царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси, какову ласку и милость стяжал к Троицкому Сергиеву монастырю и к вам, мнихам, великое жалование, а вы, беззаконники, все то презрели…»
— О господи! — не выдержал тут архимандрит. — Нехристи нас, христиан православных, смеют обличать!.. Се диавол, там укрепясь, врагов наущает…
Потом, обратившись к воеводе, архимандрит почти умоляюще сказал:
— Чти, сыне, без протори [90] во сроке да лишних гласов не слушай.
«…учите во граде Троицком все воинство и народясь супротив стояти государя Дмитрия Ивановича, и его позоритн и псовати неподобно и царицу Марину Юрьевну, такожде и нас…»
— Клясти его, сатанинского сына, будем весь век — без домов, без хлеба осталися! — грозно и веско произнес Никон Шилов, — и будто взорвал десятки разноустных слов:
90
Задержки.
— Нищи и наги мы!
— Нищи и дети наши!
— Воры да изменники довели, окаянные!
— Лихолетье-е-е!
Архимандрит поднялся с бархатных подушек и беспомощно простер восковые руки:
— Чада мои! Чада мои!
«…Отворите град без всякие крови, — читал Долгорукой. — Аще ли не покоритеся и града не сдадите, и мы, зараз взяв замок ваш и вас, беззаконников, всех порубаем»…
— А-а-а! — вознесся к небу гневный вопль.
— Не сдадим града нашего!
— Ворам да нехристям не покоримся-я-я!
— Бей их, проклятых!
— Смертью побьем изменников!
Если бы военное и монастырское начальство заблаговременно не распорядилось об охране Безсона Руготина, посланцу Сапеги и Лисовского не быть бы живым.
Приказав отвести Руготина «в место надежное и сторожить наикрепше», Долгорукой громким голосом разъяснил всем:
— Пусть-ко ждет-пождет, пока мы свою грамоту напишем, коей ответствовати будем врагам нашим.
— Да чтоб тая грамота нам читана!.. — потребовал чей-то голос, подхваченный одобрительным гуденьем.
— Знамо, читана будет, — пообещал слегка растерявшийся воевода.
Вечером воеводы, Иоасаф и соборные старцы собрались в архимандритовых хоромах и, вызвав скорописца Алексея Тихонова, порешили, не откладывая, написать ответ врагам.
Алексей низко поклонился всем и, направляясь к своему столицу, шепнул старцу Макарию:
— Отче, Осип Селевин в сенях стоит, у него до тебя слово есть.
— Ну-кось? — недовольно проворчал Макарий, но все же вышел к своему любимцу, расторопному монастырскому «гостю».
Осип Селевин сидел около большого подсвечника, в котором горела целая восковая палица, разукрашенная сусалью и расписанная алыми и синими цветами.
Увидев Макария, Осип Селевин упал на колени и жалобно простонал:
— Внемли словесам моим, отче!
И тут же начал вспоминать, какая была хорошая жизнь, когда он, всегда так удачливо, торговал монастырским хлебом, лесом, медом, мехами…
— А ноне житье настало темное [91] , худость да скудость грядет великая… Ей, отцы наши преподобные, воззрите на силу ту, что противу нас восстала!.. Ой, неисчислима та сила — я все выглядел, все проведал… округ нас обступила, все пути-дороги заняла… ни пройти, ни проехать…
— Ведомо то и нам… зря тщишься ты, неразумной, — и отец Макарий повернулся к двери, но Осип, рухнув на колени, униженно обнял ноги старца.
— Отче преподобной… сгинем мы, пропадем в осажденном граде сем… Слышь, отче: отворим ворота без всякие крови: пошто народ губить?..
91
Тяжелое, трудное.
— Эй ты… не в свое дело вдался! — вскипел Макарий, стараясь высвободить ноги из цепких рук. — Да пусти-ко ты меня, что ты прилип, яко смола, прости господина шум голосов вышел воевода Голохвастов.
— Алексей Иваныч, сыне, ослобони ты меня от сего безумного… — взмолился Макарий.
— Чего ты, парень, взъярился? — сердито спросил воевода и ловким пинком развел Оськины руки, но Осип, не растерявшись (только этого вмешательства он и хотел!), быстро, как кошка, подполз к воеводе и завел скороговоркой:
— Батюшко, начальнице великой! За народ челом бью… не одолети нам вражью силу страшную… Коли ворота откроем, не взыщут с нас враги наши, а мы сохранимся, батюшко… За народ челом…
— Ну-ко, ты… — и младшой воевода неожиданно сильно оттолкнул от себя Оську. — Эко, тужильщик по народу выискался! Аль нашей заботы о нем нету?
— Сгинем мы все… — ныл и стонал Оська. — Народ-ат жалко…
— Эх… тревожлив трус, всякого шуму страшится… глас — что в тереме, а душа — что в венике! — и воевода, пропустив вперед старца Макария, крепко захлопнул за собой дверь.