Собрание сочинений. Том 10
Шрифт:
В предшествующих статьях мы показали, как сама революционная партия содействовала возбуждению и усилению старых народных предрассудков, рассчитывая использовать их как оружие против Наполеона. Мы видели, далее, как Центральная хунта в тот единственный период, когда возможно было сочетать социальные преобразования с мерами национальной обороны, делала все от нее зависящее, чтобы помешать этому и подавить революционные стремления провинций. Кадисские кортесы, напротив, лишенные на протяжении большей части своего существования всякой связи с Испанией, не имели даже возможности довести свою конституцию и свои органические декреты до сведения народа, пока французские армия не удалились. Кортесы явились, так сказать, post factum [с опозданием. Ред.]. Они нашли общество в состоянии усталости, истощения, немощи — естественный результат затянувшейся войны, которая велась исключительно на испанской территории, — войны, в которой армии были все время в движении, а сегодняшнее правительство редко доживало до завтра, тогда как кровь не переставая лилась почти шесть лет по всей Испании, от Кадиса до Памплоны и от Гранады до Саламанки. Нельзя было ожидать, что общество в таком состоянии окажется особенно чувствительным к абстрактным достоинствам какой бы то ни было политической конституции. И все же, когда конституция 1812 г. была впервые обнародована в Мадриде и других провинциях, очищенных от французов, ее приняли с «восторгом и ликованием», так как народные
Были также некоторые частные обстоятельства, особенно содействовавшие охлаждению народных симпатий к конституционному режиму. Кортесы издали строжайшие декреты против affrancesados, или josephites [сторонники французского влияния, или хозефиты (сторонники Жозефа Бонапарта). Ред.]. Они отчасти вынуждены были пойти на эту меру под давлением жаждавших мести народных масс и реакционеров, которые затем, лишь только декреты, вырванные ими, начали проводиться в жизнь, мгновенно обернулись против кортесов. Более 10000 семей, таким образом, отправились в изгнание. Целая туча мелких тиранов набросилась на провинции, оставленные французами, учредила в них свою произвольную власть, начались следствия, преследования, аресты, инквизиторские процессы против каждого, кто скомпрометировал себя связью с французами, принял от них должность, купил у них национальное имущество и т. д. Вместо того, чтобы попытаться всячески облегчить переход от французского режима к национальному, регентство сделало все от него зависящее, чтобы увеличить трудности и разжечь страсти, неизбежные при таких переменах власти. Но почему регентство действовало таким образом? Чтобы иметь повод потребовать от кортесов прекращения действия конституции 1812 г., которая, говорили они, оказывает столь вредное действие. Заметим, en passant [между прочим. Ред.], что все регентства, эти высшие исполнительные органы, назначаемые кортесами, неизменно состояли из самых отъявленных врагов кортесов и их конституции. Этот любопытный факт весьма просто объясняется: депутаты от американских колоний Испании всегда объединялись с сервилес при назначении исполнительной власти, так как ослабление этой власти они считали необходимым условием завоевания независимости американских колоний от метрополии. Они полагали, что для достижения этой цели простых разногласий между исполнительным органом и суверенными кортесами будет недостаточно. Введение кортесами единого прямого налога на земельную ренту, а также на доход от промышленности и торговли тоже вызвало большое недовольство в пароде. Еще большее недовольство вызвал нелепый декрет, запрещавший обращение всей испанской монеты, чеканенной при Жозефе Бонапарте, и предписывавший ее держателям обмен на национальные деньги; одновременно воспрещалось обращение французской монеты и объявлялся курс, по которому она подлежала обмену на деньги национального чекана. Так как этот курс сильно отличался от прежнего, установленного французами для сравнительной оценки французских и испанских монет в 1808 г., то множество частных лиц потерпело значительный материальный ущерб. Эта нелепая мора также способствовала росту цен на предметы первой необходимости, которые и так уже значительно вздорожали.
Категории населения, наиболее заинтересованные в ниспровержении конституции 1812 г. и восстановлении старого режима, — гранды, духовенство, монахи и юристы, — не упускали случая довести до высшей точки народное раздражение, уже вызванное несчастными обстоятельствами, которые сопровождали введение в Испании конституционного режима. Вот чем объясняется победа сервилес на общих выборах 1813 года.
Сколько-нибудь серьезного сопротивления король мог ожидать только со стороны армии, но генерал Элио со своими офицерами, нарушив присягу, данную ими конституции, провозгласил в Валенсии королем Фердинанда VII без всякого упоминания о конституции. Примеру Элио вскоре последовали другие военные командиры.
В декрете от 4 мая 1814 г., которым Фердинанд VII распускал мадридские кортесы и упразднял конституцию 1812 г., он в то же время декларировал свое отвращение к деспотизму, обещал созывать кортесы в старых законных формах, установить разумную свободу печати и т. д. Он выполнил свое обещание тем единственным способом, какого заслуживал оказанный ему испанским народом прием: он отменил все акты кортесов, восстановил в прежнем виде все учреждения, воскресил святую инквизицию, призвал обратно иезуитов, изгнанных его дедом, осудил наиболее видных членов хунт, кортесов и их приверженцев на галеры, на заточение в африканские тюрьмы или на изгнание из Испании и приказал расстрелять наиболее известных вождей герильерос Порльера и де Ласи.
VIII
В течение 1819 г. в окрестностях Кадиса сосредоточивалась экспедиционная армия, которая должна была вернуть Испании ее восставшие американские колонии. Командование было поручено Энрике О'Доннелю — графу Лабисбалю, дяде теперешнего министра Испании Леопольда О'Доннеля. Прежние экспедиции против испанской Америки, поглотившие с 1814 г. 14000 человек и проводившиеся самыми гнусными и беспощадными методами, внушали армии величайшее отвращение и обычно рассматривались как хитроумный способ отделаться от недовольных полков. Несколько офицеров, в том числе Кирога, Лопес Баньос, Сан-Мигель (нынешний Лафайет Испании), О'Дали и Арко Агуэро, решили воспользоваться недовольством солдат, сбросить иго деспотизма и провозгласить конституцию 1812 года. Лабисбаль, посвященный в тайну заговора, обещал стать во главе движения. Совместно с ним вожди заговора назначили на 9 июля 1819 г. общий смотр экспедиционной армии, во время которого должен был быть нанесен решающий удар. Лабисбаль, действительно, явился на смотр, но вместо того, чтобы сдержать слово, приказал разоружить участвовавшие в заговоре полки, арестовал Кирогу и других вождей и отправил курьера в Мадрид с хвастливым донесением, что предупредил ужаснейшую катастрофу. Он был повышен в чине и награжден орденом, но позже, когда двор получил более точную информацию о событиях, его отставили от командования и приказали вернуться в столицу. Это тот самый Лабисбаль, который в 1814 г. при возвращении короля в Испанию отправил своего штабного офицера к Фердинанду с двумя письмами. Находясь на слишком большом расстоянии, он не мог следить за действиями короля и сообразовывать свое поведение с его поведением, поэтому в одном письме Лабисбаль высокопарно восхвалял конституцию 1812 г. на тот случай, если король принесет присягу на верность ей. Во втором письмо он, напротив, изображал конституционную систему как режим анархии и хаоса, приветствовал намерение Фердинанда уничтожить ее и предлагал себя и свою армию для борьбы против бунтовщиков, демагогов и врагов трона и алтаря. Офицер передал второе послание, которое было сердечно принято Бурбоном.
Несмотря на симптомы мятежа, обнаружившиеся в экспедиционной армии, мадридское правительство, во главе которого стоял герцог Сан-Фернандо, тогдашний министр иностранных дел и председатель кабинета, упорно пребывало в состоянии необъяснимой апатии и бездеятельности и ничего не предпринимало, чтобы либо ускорить экспедицию, либо разбросать армию по различным портовым городам. Между
Все силы революционной армии, высшее командование которой было поручено Кироге, не превышали 5000 человек, и, после того как ее атаки на ворота Кадиса были отбиты, она сама была заперта на острове Леон.
«Наше положение», — говорит Сан-Мигель, — «было необычно; революция, которая в течение 25 дней топчется на месте, не теряя и не захватывая ни дюйма почвы, представляла одно из самых странных явлений в политике» [272] .
Провинции, казалось, погрузились в летаргический сон. Так прошел январь. В конце января Риего, опасаясь, как бы пламя революции не погасло на острове Леон, образовал, вопреки советам Кироги и других вождей, подвижную колонну в 1500 человек и двинулся по Андалузии, находясь все время на глазах у преследовавшей его вдесятеро более сильной армии, и провозгласил конституцию в Альхесирасе, Ронде, Малаге, Кордове и других городах; жители всюду встречали его дружелюбно, но нигде ему не удалось вызвать серьезного восстания. Между том его преследователи, потратив целый месяц на бесплодные марши и контрмарши, казалось, хотели только одного — по возможности избежать столкновения с его маленькой армией. Поведение правительственных войск было совершенно необъяснимо. Экспедиция Риего, начавшаяся 27 января 1820 г., окончилась 11 марта, когда он был вынужден распустить немногочисленных людей, еще следовавших за ним. Его маленький отряд не был рассеян решительной битвой, но растаял, теряя людей в результате истощения, постоянных мелких стычек с неприятелем, болезней и дезертирства. Между тем положение восставших на острове складывалось отнюдь не благоприятно. Их блокада с моря и суши продолжалась, а всякое движение в их пользу в самом городе Кадисе подавлялось гарнизоном. Как же случилось, что Риего распустил свой боровшийся за конституцию отряд в Сьерра-Морене 11 марта, а 9 марта в Мадриде Фердинанд VII был вынужден присягнуть конституции, так что Риего в действительности достиг своей цели ровно за два дня до того, как окончательно отчаялся в успехе?
272
Е. San Miguel. «De la guerra civil en Espana», Madrid, 1836 (Э. Сан-Мигель. «О гражданской войне в Испании», Мадрид, 1836).
Поход колонны Риего вызвал новый интерес, приковав к себе всеобщее внимание; провинции были полны ожидания и жадно следили за каждым его движением. Умы, пораженные смелостью Риего, быстротой его действий, энергичным отпором врагу, приписывали ему воображаемые триумфы, прибытие подкреплений и присоединение масс народа, чего в действительности не было. Слухи о походе Риего, достигая самых дальних провинций, приобретали преувеличенные размеры, и эти наиболее отдаленные от места действия провинции первые высказались за конституцию 1812 года. Испания до такой степени созрела для революции, что даже ложных вестей оказалось достаточно, чтобы вызвать ее. Но ведь совершенно так же ложные известия вызвали ураган 1848 года.
В Галисии, Валенсии, Сарагосе, Барселоне и Памплоне одно за другим вспыхнули восстания; Энрике О'Доннель, он же граф Лабисбаль, призванный королем для борьбы с Риего, предложил не только выступить против него с оружием, но и уничтожить его маленькую армию, а его самого захватить. Он только просил назначить его командиром частей, стоявших в Ламанче, и отпустить денег на его личные нужды. Король сам вручил ему кошелек с золотом и соответствующие приказы частям в Ламанче. Но по прибытии в Оканью Лабисбаль стал во главе войск и провозгласил конституцию 1812 года. Весть об его переходе на сторону повстанцев взволновала общественное мнение в Мадриде, где тотчас по получении этого известия вспыхнула революция. Тогда правительство вступило в переговоры с революцией. В декрете от 6 марта король предложил созвать древние кортесы, собранные in Estamentos (посословно), но декрет никого не удовлетворил — ни партию старой монархии, ни партию революции. Ведь по возвращении из Франции он дал такое же обещание, но не выполнил его. В течение ночи 7 марта в Мадриде происходили революционные демонстрации. «Gaceta» в номере от 8 марта опубликовала декрет Фердинанда VII с обещанием присягнуть конституции 1812 года. Он гласил:
«Пусть все мы, и я первым, вступим с честными намерениями на путь конституции».
9 марта народ овладел дворцом, и король спасся только тем, что восстановил мадридский аюнтаменто 1814 г. и в его присутствии принес присягу конституции. Он не задумываясь давал ложную клятву, ибо всегда имел под рукой исповедника, готового дать ему полное отпущение всех возможных грехов. В то же время была созвана консультативная хунта, первый декрет которой освободил политических заключенных и призвал обратно на родину политических эмигрантов. Из тюрем, теперь раскрывших свои двери, направилось в королевский дворец первое конституционное министерство. Кастро, Эррерос и А. Аргуэльес, образовавшие первое министерство, были мучениками 1814 г. и депутатами 1822 года [273] . Истинным источником энтузиазма, проявленного при восшествии Фердинанда на престол, была радость, вызванная отречением его отца, Карла IV. Точно так же при провозглашении конституции 1812 г. источником общего ликования была радость по поводу удаления Фердинанда VII. Что касается самой конституции, то, как мы знаем, по окончании ее составления не оказалось территории, где можно было бы ее провозгласить. Для большинства испанского народа она была подобна тому неведомому богу, которому поклонялись древние афиняне.
273
В Испании, после возвращения Фердинанда VII, с мая 1814 г. установилось господство реакции, уничтожившей все завоевания буржуазной революции 1808–1814 годов; революционные деятеля были брошены в тюрьмы, часть из них казнена.
1 марта 1822 г. в ходе буржуазной революции 1820–1823 гг. открылась сессия кортесов, избранных на основании конституции 1812 года; большинство в них получили представители эксальтадос (см. примечание 189).