Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
Приведём ещё один пример той информации, которая давалась властями о положении в примозельском крае. В 1838 г. один высокопоставленный представитель администрации объезжал примозельский край. На совещании с двумя ландратами в Писпорте он спросил одного из них об имущественном положении виноделов и получил ответ:
«Виноделы живут слишком роскошно, и уже поэтому их дела не могут идти плохо».
Однако уже к тому моменту роскошь стала преданием старины. Только мимоходом мы укажем здесь на то, что эта точка зрения, совпадающая с точкой зрения официального доклада, ещё и сейчас отвергается далеко не всеми. Напомним статью в приложении 1 к № 349 «Frankfurter Journal» (1842), представляющую собой голос из Кобленца; в ней говорится о мнимой нужде крестьян-виноделов примозельского края.
Приведённая официальная точка зрения нашла своё отражение также и в том недоверии, с каким высшие правительственные сферы относятся к заявлениям о «бедственном положении» примозельского края, о всеобщем характере бедствия, а следовательно — и об его общих причинах. Цитированные выше «Mittheilungen des Vereins» содержат, между прочим, следующие ответы министерства финансов на различные ходатайства:
«Хотя владельцы виноградников,
А в одном ответе на ходатайство об освобождении от уплаты налога за 1838 г. говорится:
«В ответ на ваше отношение, направленное к нам от 10 октября прошлого года, вы уведомляетесь, что ходатайство об общем освобождении от уплаты всего налога за 1838 г. не может быть удовлетворено, так как вы сами ни в коем случае не принадлежите к тому классу, который больше всего нуждается во внимании и тяжёлое положение которого объясняется не налоговой системой, а совершенно другими причинами».
Так как мы хотим строить всё наше изложение на одних фактах и стараемся только, по мере сил, выразить эти факты в обобщённой форме, то мы прежде всего раскроем тот общий смысл, который лежит в основе диалога между Трирским обществом поощрения виноделия и правительственным докладчиком.
Правительство должно поручить тому или иному чиновнику дать заключение по поводу указанной докладной записки. Правительство выбирает, конечно, такого чиновника, который возможно лучше знаком с вопросом, — скорее всего, следовательно, такого, который сам принимал участие в регулировании отношений в примозельском крае. Этот чиновник может усмотреть в жалобе, изложенной в записке, критику своего служебного разумения и своей прежней служебной деятельности. Он проникнут сознанием добросовестно исполненного им долга и основательного знакомства со всеми деталями тех официальных данных, которые находятся в его распоряжении, — и вдруг он наталкивается на противоположную точку зрения. Не естественно ли, что он выступает теперь по отношению к просителям как враждебная сторона, что их намерения, которые всегда, конечно, могут быть связаны с частными интересами, ему кажутся подозрительными, что он, следовательно, этих просителей в чём-то подозревает. Вместо того чтобы использовать сообщаемый ими материал, он старается его опровергнуть. К тому же, те виноделы, которые находятся в очевидном для всех бедственном положении, не имеют ни времени, ни необходимого образования, чтобы описать свою нужду, — выходит, что бедные виноделы не умеют говорить, а те виноделы, которые умеют говорить, не находятся в таком уж явно бедственном положении и их жалобы кажутся неосновательными. Но если даже образованному виноделу заявляют, что он не дорос до понимания мудрых взглядов бюрократии, то как сможет устоять перед лицом этой мудрости необразованный винодел?
Со своей стороны, частные лица, которые наблюдают действительную, достигшую крайней степени нищету у других, которые видят, как эта нищета подкрадывается к ним самим, и, кроме того, сознают, что защищаемый ими частный интерес в такой же мере является и государственным интересом и отстаивается ими с точки зрения государственных интересов, — эти частные лица не могут тогда не считать себя задетыми в своём чувство чести; более того: они считают, что под влиянием односторонней и произвольно притянутой точки зрения действительность извращена. Они, следовательно, выступают против высокомерной бюрократии и вскрывают противоречия между действительной картиной мира и той его картиной, которая складывается в бюрократических канцеляриях; они противопоставляют доводам официальным такие доводы, которые почерпнуты из практической жизни. У них неизбежно возникает подозрение, что абсолютное игнорирование их заявлений, основанных на глубоком убеждении, подкреплённых очевидными фактами, — что это игнорирование вытекает из корыстного намерения, а именно, из намерения противопоставить рассудок бюрократа разуму гражданина. Они делают отсюда также и тот вывод, что сведущий чиновник, сталкивающийся в силу своей деятельности с условиями их жизни, не даст беспристрастной характеристики этих условий именно потому, что эти условия отчасти и были созданы им; с другой стороны, свободный от предвзятого мнения чиновник, который мог бы дать достаточно беспристрастную оценку положения, не обладает необходимым знанием дела. Но если чиновник бросает частным лицам упрёк в том, что они свои частные дела возводят до уровня государственного интереса, то частные лица бросают чиновнику упрёк, что он государственный интерес низводит до уровня своего личного дела, так что все прочие смертные оказываются устранёнными от участия в государственной жизни. Поэтому даже ясная как день действительность кажется чиновнику иллюзорной по сравнению с действительностью, засвидетельствованной в актах, — следовательно в официальном, следовательно в государственном порядке, — а также по сравнению с той точкой зрения, которая опирается на эту официальную действительность.
Частные лица упрекают чиновника в том, что он считает государством только свою непосредственную сферу деятельности, а весь тот мир, который лежит вне этой сферы деятельности, является для него только объектом государства, лишённым государственного образа мыслей и государственного разумения. Когда, наконец, чиновник, в случае явного для всех бедствия, большую часть вины возлагает на частных лиц, которые будто бы сами являются причиной своих невзгод, — не позволяя, с другой стороны, подвергать сомнению совершенство тех принципов управления и тех установлении, которые сами представляют собой продукт бюрократического творчества, и не желая поступиться хоть каким-либо из них, — то в противовес этому частное лицо, знающее цену своему трудолюбию, своей бережливости и той тяжёлой борьбе, которую ему приходится вести с природой и с социальными отношениями, требует, чтобы чиновник, который один-де обладает властью творить государственную жизнь, устранил бы, в таком случае, его бедственное положение. А так как чиновник утверждает, что он способен исцелять любые недуги,
Тот же взгляд, будто начальство всё лучше знает, и то же противопоставление администрации объекту её управления существуют и внутри самого бюрократического мира. Подобно тому как в своей оценке положения примозельского кран бюро кадастров главным образом отстаивает непогрешимость кадастра; подобно тому как министерство финансов утверждает, что корень зла лежит не в «налоговых» причинах, а «в совершенно других», — так и администрация вообще находит причину бедствия не в своей деятельности, а вне её. Отдельному чиновнику, ближе других стоящему к виноделу, положение вещей представляется лучшим или иным, чем оно есть в действительности, — и это происходит не преднамеренно, а с неизбежностью. Чиновник думает, что вопрос о том, всё ли обстоит благополучно в его крае, есть прежде всего вопрос о том, хорошо ли он управляет краем. Хороши ли вообще самые принципы управления и самые учреждения, — этот вопрос не входит в его компетенцию, об этом могут судить только высшие сферы, обладающие более всесторонними и более глубокими знаниями об официальной природе вещей, т. е. об их связи с государством в целом. В том, что он сам хорошо управляет, он может быть убеждён добросовестнейшим образом. В силу всего этого он, с одной стороны, будет находить положение далеко не таким бедственным, а с другой стороны, если он даже и находит его бедственным, то будет искать причины этого вне сферы управления, — отчасти в явлениях природы, не зависящих от человеческой воли, отчасти в условиях частной жизни, не зависящих от администрации, отчасти в случайностях, ни от кого не зависящих.
Высшие административные коллегии должны, естественно, доверять своим чиновникам больше, чем управляемым ими лицам, у которых нельзя предположить равного официального разумения. Высшая коллегиальная инстанция имеет, кроме того, свои традиции. Она имеет также и в отношении примозельского края свои раз навсегда установленные положения, она имеет в кадастре официальную картину края, она располагает официальными данными о доходах и расходах; наряду с реальной действительностью высшая коллегиальная инстанция везде имеет перед собой бюрократическую действительность, которая сохраняет свой авторитет, как бы ни менялись времена. К этому присоединяется ещё следующее: оба эти обстоятельства, а именно закон бюрократической иерархии и теория, согласно которой граждане государства делятся на две категории — на категорию активных, сознательных граждан, которые управляют, и пассивных, несознательных граждан, которыми управляют, — оба эти обстоятельства взаимно дополняют друг друга. В силу того принципа, по которому сознательное и активное бытие государства воплощено в органах управления, всякий представитель власти будет рассматривать состояние какого-нибудь края, — поскольку речь идёт о государственной стороне дела, — как результат деятельности своего предшественника. По закону иерархии, этот предшественник в большинстве случаев будет занимать к тому времени уже более высокий пост, а нередко явится даже непосредственным начальством своего преемника. Наконец, правительственная власть в том или ином округе руководствуется, с одной стороны, действительно государственным взглядом, что государство имеет законы, которые оно обязано проводить в жизнь вопреки всем частным интересам; с другой стороны, она, в качестве отдельной административной власти, призвана не создавать законы и установления, а только применять их. Администрация может поэтому пытаться реформировать не само управление, а только объекты управления. Она не может приспособить свои законы к особенностям примозельского края, она может только, в пределах установленных норм управления, пытаться способствовать благу этого края. Чем усерднее и искреннее поэтому какая-нибудь администрация стремится, — в пределах уже принятых, над ней самой властвующих принципов управления и установлении, — устранить то или иное бедствие, охватившее целый край; чем упорнее это бедствие не поддаётся воздействию, принимая, несмотря на хорошее управление, ещё более широкие размеры, — тем сильнее, искреннее и глубже будет убеждение администрации, что недуг неисцелим, что управление, т. е. государство, ничего изменить не может, что всякое изменение должно, напротив, исходить от самих управляемых.
Но если низшие административные власти доверяют бюрократическому разумению вышестоящих, признающих общие принципы управления совершенными, и сами отвечают за добросовестное применение их в каждом отдельном случае, — то высшие административные власти непоколебимо уверены в правильности своих общих принципов и доверяют своим подчинённым органам в том, что те имеют правильное, вытекающее из их служебного опыта суждение о каждом случае в отдельности, о чём, впрочем, свидетельствуют вдобавок их служебные официальные донесения.
Таким вот путём и может правительство, даже при самых добрых намерениях, прийти к тому принципу, который был сформулирован в отношении примозельского края правительственным референтом в Трире: «Государство должно будет ограничиться только тем, чтобы соответствующими мерами облегчить теперь населению этот переход»».
Если мы рассмотрим некоторые из ставших известными средств, применённых правительством с целью смягчить господствующее в примозельском крае бедственное положение, то мы найдём подтверждение нашим суждениям, по крайней мере, в той части истории административных мероприятий, которая получила огласку; что же касается её тайной части, то она, разумеется, не может служить предметом нашего суждения. В числе этих средств мы находим: освобождение от налогов в годы плохого урожая винограда, совет перейти к другой культуре, например, шелковичной, и, наконец, предложение ограничить дробление землевладения. Первая мера может, очевидно, только несколько облегчить положение, но не может устранить бедствие. Это — временное средство, при котором государство делает исключение из своего правила, притом исключение, которое ему обходится недорого. Да и облегчение это касается не самого бедствия, принявшего постоянный характер, а исключительных форм его проявления, — не хронической болезни, к которой привыкли, а острого заболевания, которое застигло врасплох.