Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович

Коптяева Антонина Дмитриевна

— Зачем же! — горячо отвергла его намерение Ольга. — Я очень люблю смотреть, когда играют! И сама стану играть, не в городки, конечно, а в теннис, волейбол. Но… — В глазах ее дрогнуло беспокойство. — Я обещала жене Пряхина, что мы будем у них сегодня…

Иван Иванович поморщился.

— Прасковья поплясать любит, — заметила с усмешкой Елена Денисовна. — Пава-то Романовна, — пояснила она, поймав недоуменный взгляд Ольги. — У них все вечеринки-складчины. Она сама ничего не вкладывает, кроме хлопот. А на хлопоты горазда. Вообще активистка: ни

одного спектакля в клубе не состоится без ее участия. Бедовая!..

— Мне вообще не хочется идти, — заговорила Ольга, принимая за скрытый намек последнее выражение Елены Денисовны. — Но ведь надо же.

— Конечно, надо, — уже серьезно сказала Елена Денисовна. — Вместе ведь придется жить и работать.

15

— Ты понимаешь, как у нее трудно получается?

Иван Иванович сидел у стола, положив перед собою сильные руки, и молча смотрел в окно. Брови его были насуплены.

— Я понимаю только одно: это мерзость, — сказал он наконец. — В мерзостях же я никогда не участвовал. Ты можешь не мучиться тем, что выдала мне чужой секрет. Этот секрет давно известен: тут все живут на виду, точно под стеклянным колпаком. И трудных переживаний у Павы Романовны нет. У людей ее склада все легко.

— Нет, она очень переживает и раскаивается, — промолвила Ольга, вспоминая простодушную искренность Павы. — Она говорила, что готова умереть.

— Вряд ли!..

— Она плакала! — пыталась оправдаться Ольга за взятую на себя миссию посредницы.

— Слезы у таких женщин — рефлекс условный, выработанный годами притворства. Я очень прошу: не вмешивайся ты в это грязное дело. Есть у них протеже — мой коллега Гусев, пусть к нему и обращаются.

Дом, в котором жил главный бухгалтер приискового управления Пряхин, был построен в виде коттеджа и обнесен невысокой сквозной оградой. От ворот к террасе желтела широкая дорожка со следами автомобильных шин на песке. В круге, очерченном ею, зеленел дерн и чернели пустые еще клумбы. За тонкими ветвями молодых лиственниц виднелись в углу ограды новенькие сараи. Новизна всего сразу напомнила Ольге чистенького Пряхина.

На террасе Ольгу и Ивана Ивановича встретила Пава.

— Ах, как я рада! — заговорила она, бойко повертывая от одного к другому красивую головку, блестя каштановыми кудрями. — Пряхин тоже будет рад. Очень! Очень! — И она пошла вперед, яркая, словно только что вылупившаяся бабочка, в своем платье из пестрого шелка. Никаких следов слез, грусти, раскаяния не замечалось на ее сияющем лице.

— Вот познакомьтесь! Это жена нашего уважаемого Ивана Ивановича, — обратилась она к группе мужчин в столовой, среди которых Ольга узнала секретаря райкома Скоробогатова и Пряхина, подтянутого даже в домашней обстановке.

Все встали, подошли здороваться, и трое, в том числе сам хозяин, поцеловали Ольге руку.

— Игорь Коробицын, — представился один из этих трех, выпрямляясь перед ней.

Она вспомнила о том, что он хороший механик, и поглядела на него с любопытством. Может

быть, он учился в одном институте с ней? По виду Игорь был типичный маменькин сынок: тонкий, впалогрудый, захоленный до хрупкости. Бледным лицом и темными, лихорадочно горевшими глазами он больше походил на поэта-неудачника, чем на хорошего механика.

— Пойдемте, я покажу вам свое потомство, — предложила Пава Романовна и, подхватив Ольгу под руку, потащила ее в другую комнату.

В нарядно убранной спальне, с розовыми абажурами и розовыми бантами на никелированных кроватях, с пышно взбитыми постелями под кружевными покрывалами, она с неожиданной силой повернула к себе Ольгу и, тормоша ее, вся побледнев от волнения, спросила:

— Ну, как?

— Он сказал… — Ольга растерянно посмотрела в гладкий лобик Павы Романовны.

— Да не тяните! Ну, ради бога…

— Он сказал: это невозможно.

Руки Пазы Романовны сразу ослабели. Слезы хлынули из глаз. Она поднесла ладонь к лицу, точно защищаясь от удара, провела ею по мокрой щеке и, вцепившись в свои мягкие кудри и теребя их, опустила голову.

— Как же мне быть? — прошептала она, делая усилие, чтобы не разрыдаться вслух.

«Нет, она все-таки очень страдает, — подумала Ольга, глядя на нее, — и похожа теперь на красивого зверька, попавшего в ловушку».

Она хотела сказать что-нибудь утешительное, но пока раздумывала, Пава Романовна уже перестала плакать, сдернула со стула косынку, быстрыми, мелкими движениями осушила глаза, а вместе со слезами как будто стерла злое выражение с лица и стала прихорашиваться перед большим зеркалом.

Когда они вернулись в столовую, так и не повидав «потомства», Пава Романовна потребовала музыки для танцев…

— Я хочу плясать, — заявила она, выходя на середину комнаты. — Игорь, включите электролу! Дайте мне гопака.

И начала плясать… Она точно летела по кругу, отчаянно сверкая глазами и белозубым ртом, радостно вскрикивала, взмахивала руками, с увлечением выбивала ногами невиданные Ольгой коленца, и все у нее плясало: и плечи, и разлетавшиеся кудри, и нитка гранатов на шее.

«Вот бешеная! — подумала Ольга, невольно восхищаясь ее бурной пляской. — Ведь, наверное, страшная тяжесть на сердце…»

Отступая в сторону, она увидела у двери толстую старуху в черном платке и темном платье. Разительное сходство ее с Павой Романовной поразило Ольгу. Казалось, сама Пава, вдруг постаревшая, стояла за портьерой.

— Ох, бесстыдница! Ох, хулиганка! — шептала старуха увядшими губами, покачивала головой, вздыхала сокрушенно, а еще огневые глаза ее так и светились озорным сочувствием.

«Видно, ты тоже не отличалась раньше степенностью», — мысленно сказала ей Ольга и снова обернулась к плясунье; потом взглянула на мужа.

Иван Иванович сидел на диване, сдвинув брови, угрюмо и чуть растерянно смотрел на цветной вихрь, носившийся по комнате.

«Как можно веселиться с такой нечистой совестью?» — прочла Ольга на его лице.