Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Ковальский порылся в памяти и, не сразу решившись, прочитал:
Я тополёк за пазухой принёс.Я отогрел его в своей рубахе.И вот теперь меня он переросИ превзошёл и в силе, и в размахе.И я в густой тени его сижу,Перебирая жёлтый лист опавший.Стоп: я на него сейчас гляжу,Как на меня смотрел отец уставший.– Что за «стоп»? Александр! Вы же не на дрезине едете и не в машинном зале у компрессора стоите на вахте!
Было уже заполночь и на пустынной улице голос гремел раскатисто:
– Нет в поэзии такого слова «стоп»!
Ковальский посрамлённо молчал, досадуя, что прочитал именно это стихотворение.
– Если мои не нравятся, слушай те, которые лучше моих, – объявил Шостко и звучно начал:
Я уйду в заливные луга,Там братан рыжих тёлок пасёт,И над тёплой землёю дугаСемь цветов моей жизни несёт!– Иван Никульшин! Как и ты – деревенский! Каково, а?
– Хорошо, – убито отозвался Ковальский.
– У Ивана первая книжка выходит. И я – её редактор!
Когда ввалились в квартиру и включили свет, из приоткрытой спальни донеслось:
– Володя, ну сколько можно, ей-богу, второй час ночи!..
Они в одних носках быстренько проскочили на кухню и Шостко пояснил:
– Мы на днях у Иванова-Паймена хорошо одно событие отметили. Вот она и это самое…
Скворчала на сковородке колбаса. Хозяин достал рюмки. Ковальский думал, как же завтра пойдёт на работу, спать оставалось совсем ничего. «Пока вернусь…»
– Владимир Владимирович, а как вы относитесь к Михаилу Герасимову, воспевавшему железные цветы? – спросил, сидя за столом, Александр.
– Как я отношусь? Его ценили Валерий Брюсов и Владислав Ходасевич. Он был одним из основателей литературной группы «Кузница». Председательствовал во всероссийском Союзе писателей. Это много значит. В поэзии он – мастер!
– Но разве «мастер» – это не сомнительная характеристика для поэта, – не возразил, а скорее, подумал вслух Ковальский.
– Может быть. Но цветы, выращенные Герасимовым, цвели вызывающе и ярко!.. Там, где сталкиваются природа и индустрия, находится искусство. И я это понял!
Последняя фраза резанула. «И он говорит о пользе такого столкновения для искусства? Надо Герасимова перечитать… Но я ведь больше и не о Герасимове спрашиваю, мне важно знать: такое «железо» – смерть для человека будущего или спасение? Шостко не готов продолжить этот разговор или он ему кажется не главным?.. Если Герасимов находился именно там, где искусство: на столкновении природы и индустрии, – то почему его стихи почти никто не помнит? А есенинские, в которых боль и печаль по утрачиваемой гармонии с природой, стали народными песнями?..» – вопросы не давали успокоиться, но Ковальский не сказал об этом новому знакомому. Есть ответы, которые надо искать самому, – это он давно уяснил.
…Расставаясь, договорились, что Александр принесёт свою тетрадку со стихами на станцию «Скорой помощи», когда будет дежурить Владимир Владимирович.
– А как вам туда звонить?
– Ну, как? Обычно – «ноль три».
V
Сосед продолжал «выдавать». Оказывается, за пристальный, долгий и многозначительный взгляд на собеседника Свинарёв носил прозвище «глубокий глаз». Постоянно державший в некоем напряжении, помимо его воли, синдром не столько собственной ценности, сколько личной значимости присутствовал у Николая во всём.
– Мне бы институт какой, пусть завалящий, кончить. Либо, хотя бы, техникум. Диплом нужен! Я бы тогда пробился наверх. Так-то у меня язык в порядке. Подвешен неплохо.
Николай гладил брюки на столе около окна, шумно брызгая изо рта на пожелтевшую марлевую тряпку, которая покрывала и без того гладкую, вычищенную штанину. Аккуратист!
– Всё должно быть без пылинки и без соринки, – заявил он наставительно Ковальскому ещё при его новосельи.
И теперь он продолжал в том же духе:
– Каждый человек должен быть с будущим, а делать его надо каждый день.
Александр не возражал, хотя его интересовали куда более конкретные вещи. Шифоньер, например, стоял на трёх ножках, четвёртая была подвёрнута и оттого большой ящик наверху, называемый солидно антресолью, вполне мог рухнуть с высоты на любою умную и не очень голову. И не в каком-то отдалённом будущем, а прямо-таки сейчас. И не было ни одной свободной вешалки для одежды.
– Помоги мне.
– С брюками? – не понял Александр.
– С учёбой!
– А что я должен делать?
– Ну, контрольные эти разные, задачи… если поступлю в техникум…
– Тебе же некогда учёбой заниматься – одна общественная работа… И женщины. Как я понял, они у тебя не на последнем месте… Это дело вообще на регулярную основу поставлено, при мне уже нескольких приводил…
– Ну, не лигулярно, а так… – обнажив мелкие ровные зубы, довольно рассмеялся Николай.
– О чём ты с ними говоришь? – сказал Ковальский и подумал, что Николай страшно обидится. Но тот и вида не подал.
– Не о математике, конечно, – утробно засмеялся Свинарёв. – В постели они о многом разговаривают. Ты только слушай да на ус наматывай. Ключик надо иметь к ним. Ага. Это – искусство. Им ведь много-то не надо. Изучил я эту породу… Умение слушать они уважают…
«Профессор», – подумал Ковальский.
– Силёнки-то где берёшь, одни мослы…
– Не скажи. Ты, вот, не думая, берёшь в столовой еду. А я обязательно возьму, если есть, капусту, яйца, куриное мясо, свинину – они стимулируют это дело.