Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
«Ковальский Александр Михайлович г. рожд. 1919
Ковальская Екатерина Ивановна г. рожд. 1918
Ковальский Александр Станиславович, сын, 1944 г.»
– Как же так, ведь известно же, что отца звали не Александр, а Станислав.
Ему пояснили:
– Это ж похозяйственная книга, записи в неё вносились при обходе дворов. Ходили чаще всего школьники. Их приглашал сельсовет. Они спрашивали. Что слышали, то и записывали. Бабулька какая-нибудь сказала, вот и всё… И всех на одну фамилию записали, хотя не были зарегистрированы…
– Ничего
– Время военное. Что взять? А кто из нас, сейчас живущих, думает о том, что будет через тридцать-пятьдесят лет? Кто кого искать будет? Мы все на глазах живём. Всё, вроде, знаем. Раз он иностранец, наверное, о нём в других местах сведения искать надо, а не тута, – деловито говорила седовласая женщина. – Старшая моя сестра хорошо его помнит. Симпатичный такой, говорит, был.
Ковальский долго не выпускал книгу из рук. В ней был след людей, которые, возможно, не видели отца, но жили с ним в одно и то же время.
– А можно найти тех, которые сделали эту запись?
– Ну, где же их искать-то? Их было много таких… Да и что скажут нового? Ничего…
В марте он узнал, что в профкоме завода есть туристические путёвки в Польшу. Александр загорелся съездить.
«Пускай у меня нет никаких достоверных сведений об отце, но я знаю, что поляки регистрируют родившихся в костёлах. Варшава сильно разрушена во время войны, но бывает же чудо! Один шанс из тысячи, а в данном случае, один костёл из тысячи, может, уцелел. В нём-то вдруг и окажется запись об отце! Надо постараться объездить все сохранившиеся старинные костёлы и проверить документы за 1918–1919 годы. Вот и вся стратегия поиска», – так он думал, сознавая, что его намерения наивны. Но другого пути не видел.
Ковальский подал все необходимые бумаги в профком завода. Ему говорили, что всё в порядке. Но в самый последний момент, когда сделать было уже ничего невозможно, оказалось, что каким-то образом пропала часть его документов. Уклончиво пояснили: теперь уже не успеть, пустые хлопоты… Александр понял, что кто-то просто не хочет брать ответственность на себя, узнав, что у него за границей могут быть родственники. Ватную стену прошибить казалось невозможным…
– Не верю я, что Станислав мог что-нибудь сделать худого. Добрый был, да и молоденький совсем ещё… – успокаивала после этого Катерина сына. – Всё равно объявится, я верю всё больше и больше…
IX
…И началась у Ковальского в цехе, куда он пришёл, такая же стажировка, как и полтора года назад.
Сразу попросил, чтобы его направили в смену.
Исполняющий обязанности заместителя начальника Новиков оказался хорошим практиком – знал цех превосходно. Начинал слесарем, закончил нефтехимический техникум. Теперь – на третьем курсе вечернего института. Запасной вариант, если не потянет Ковальский. «Знание и умение должны работать, тогда они полезны, иначе легко превратиться в резонёра и завалить дело», – вспомнил он напутствие Самарина.
Через полгода Ковальский уже работал самостоятельно начальником смены.
…Всё бы ничего, да любил начальник цеха Ганин пошуметь. Это в кабинете главного инженера он был тихий, а в цехе его голос держал всех в напряжении. Если вызывал к себе в кабинет, то оттуда частенько приглашённый выходил красный, как варёный рак. А если это были женщины, то порой – в слезах.
Ковальский понял, что стычки не избежать и ему.
Шло самое обычное сменное собрание. Ганин вошёл в красный уголок и сел в первом ряду.
Ковальский уже заканчивал, когда оттуда громыхнуло:
– Нет! У вас всё спокойно так! А во вторую смену захожу в операторную, смотрю: нет обоих старших аппаратчиков одновременно. А вдруг что случится?
Наступила пауза. Ковальский посчитал, что надо ответить.
– Но я пояснил тогда, что Алексей ушёл в буфет, а Ирина Владимировна отлучилась в бытовку, предупредив меня, – напомнил Ковальский, совсем не ожидая дальнейшего бурного развития разговора.
– А зачем мне ваши пояснения, пусть сами скажут.
– Но я веду собрание. Я – начальник смены, – спокойно возразил Ковальский. – Знаю ситуацию.
– Ситуацию он знает! – почти закричал Ганин. – Много слишком знаете! В следующий раз накажу и вас, и их!
Ковальский оторопел. В зале двадцать человек подчинённых и на глазах у всех на него кричат.
– Вам бы лучше не защищать, а спрашивать с персонала!
– А вы бы троекуровщину не разводили, а в суть вникали: Ирине просто плохо стало. В бытовке задержалась. Мы потом «скорую» вызывали, – ответил Ковальский и удивился своему спокойствию и тому, что попалось на язык это слово «троекуровщина». Можно было и без него.
Ганин вскочил:
– После собрания – ко мне в кабинет! – и порывисто вышел.
«Разве ему к лицу так горячиться, он же первый руководитель в цехе», – невесело думал Ковальский.
Когда рабочие расходились, старший аппаратчик Николай Румянцев, с которым он быстро подружился и уже несколько раз съездил на рыбалку, приблизившись, вполголоса под шумок обронил:
– Не горячись. Начальника не выбирают. Пойдёшь к нему – больше слушай. Он – отходчивый.
– Но к чему всё это?
– Я тоже думаю, что, если бы криком можно было что-нибудь сделать, осёл каждый день строил бы по семь домов! Народная мудрость.
Ковальский не ожидал такого от Румянцева.
Они взглянули друг на друга и рассмеялись.
«Действительно, отходчивый, – думал Ковальский, сидя у начальника цеха. – Но странная какая-то отходчивость».
А хозяин кабинета, не глядя на приглашённого на ковёр, тусклым голосом монотонно поучал:
– Все итээровцы цеха должны проводить политику своего начальника, в противном случае, дисциплины не будет… и бучу на людях устраивать ни к чему…