Собрание сочинений. Том 3. 1961–1963
Шрифт:
Постышева встала и, закрыв лицо ладонями, вышла. Марк вопросительно посмотрел на Джину.
– Ну, разумеется, – сказала она.
Марк одернул куртку, строго посмотрел на Матвея, поклонился Джине и тоже вышел. Матвей расслабленно махнул рукой.
– Отрекусь, – сказал он. – Никакой дисциплины. Вы понимаете, что вы делаете, Джина?
– Понимаю, – сказала Джина, подходя к столу. – Вся ваша физика и вся ваша энергия не стоят одной Алиной слезинки.
– Скажите это Ламондуа. Или Пагаве. Или Форстеру. Или, к примеру, Канэко. А что
– Да, хватит, – сказала Джина. – Я знаю, что вы столь же упрямы, сколь и добры. А следовательно, упрямы бесконечно. Матвей, мне нужны люди. Нет-нет… – Она подняла маленькую ладонь. – Дело предстоит очень рискованное и интересное. Мне стоит только поманить пальцем, и половина физиков сбежит от своих зловещих руководителей.
– Если поманите вы, – сказал Матвей, – то сбегут и сами руководители…
– Благодарю вас, но я имею в виду охоту на кальмаров. Мне нужно двадцать человек, чтобы отогнать кальмаров от Берега Пушкина.
Матвей вздохнул.
– Чем вам не понравились кальмары? – сказал он. – У меня нет людей.
– Хотя бы десять человек. Кальмары систематически грабят рыбозаводы. Чем у вас сейчас заняты испытатели?
Матвей оживился.
– Да, верно! – сказал он. – Габа! Где у меня сейчас Габа? Ага, помню… Все в порядке, Джина, у вас будут десять человек.
– Вот и хорошо. Я знала, что вы добры. Я пойду завтракать, и пусть они меня найдут. До свиданья, милый Леонид. Если захотите принять участие, мы будем только рады.
– Уф!.. – сказал Матвей, когда дверь закрылась. – Прелестная женщина, но работать я предпочитаю все-таки с Ламондуа… Но каков твой Марк!
Горбовский самодовольно ухмыльнулся и налил себе еще соку. Он снова блаженно вытянулся в кресле и, молвив тихо: «Можно?» – включил проигрыватель. Директор тоже откинулся на спинку кресла.
– Да! – мечтательно произнес он. – А помнишь, Леонид, – Слепое Пятно, Станислав Пишта кричит на весь эфир… Да, кстати! Ты знаешь…
– Матвей Сергеевич, – сказал голос из репродуктора. – Сообщение со «Стрелы».
– Читай, – сказал Матвей, наклоняясь вперед.
– «Выхожу на деритринитацию. Следующая связь через сорок часов. Все благополучно. А н т о н». Связь неважная, Матвей Сергеевич: магнитная буря…
– Спасибо, – сказал Матвей. Он озабоченно обернулся к Горбовскому. – Между прочим, Леонид, что ты знаешь о Камилле?
– Что он никогда не снимает шлема, – сказал Горбовский. – Я его однажды прямо об этом спросил, когда мы купались. И он мне прямо ответил.
– И что ты думаешь о нем?
Горбовский подумал.
– Я думаю, что это его право.
Горбовскому не хотелось говорить на эту тему. Некоторое время он слушал тамтам, затем сказал:
– Понимаешь, Матюша, как-то так получилось, что меня считают чуть ли не другом Камилла. И все меня спрашивают, что да как. А я этой темы не люблю. Если у тебя есть какие-нибудь конкретные
– Есть, – сказал Матвей. – Камилл не сумасшедший?
– Не-ет, ну что ты! Он просто обыкновенный гений.
– Ты понимаешь, я все время думаю: ну что он все предсказывает и предсказывает? Какая-то у него мания – предсказывать…
– И что же он предсказывает?
– Да так, пустяки, – сказал Матвей. – Конец света. Вся беда в том, что его, беднягу, никто-никто не может понять… Впрочем, не будем об этом. О чем это мы с тобой говорили?..
Экран снова осветился. Появился Канэко. Галстук у него съехал набок.
– Матвей Сергеевич, – сказал он, чуть задыхаясь. – Разрешите уточнить список. У вас должна быть копия.
– О, как мне все это надоело! – сказал Матвей. – Леонид, прости меня, пожалуйста. Мне придется уйти.
– Конечно, иди, – сказал Горбовский. – А я пока прогуляюсь обратно на космодром. Как там мой «Тариэль»…
– К двум часам ко мне обедать, – сказал Матвей.
Горбовский допил стакан, поднялся и с удовольствием увеличил громкость тамтама до предела.
Глава третья
К десяти часам жара стала невыносимой. Из раскаленной степи в щели закрытых окон сочились терпкие пары летучих солей. Над степью плясали миражи. Роберт установил у своего кресла два мощных вентилятора и полулежал, обмахиваясь старым журналом. Он утешал себя мыслью о том, что часам к трем будет гораздо тяжелее, а там, глядишь, и вечер. Камилл застыл у северного окна. Они больше не разговаривали.
Из регистратора тянулась бесконечная голубая лента, покрытая зубчатыми линиями автоматической записи, счетчик Юнга медленно, незаметно для глаза наливался густым сиреневым светом, тоненько пищали ульмотроны – за их зеркальными окошечками зловеще играли отблески ядерного пламени. Волна развивалась. Где-то за северным горизонтом, над необозримыми пустырями мертвой земли били в стратосферу исполинские фонтаны горячей ядовитой пыли…
Заверещал сигнал видеофона, и Роберт немедленно принял деловую позу. Он думал, что это Патрик или – что было бы страшно в такую жару – Маляев. Но это оказалась Таня, веселая и свежая; и было сразу видно, что там у нее нет сорокаградусной жары, нет вонючих испарений мертвой степи, воздух сладок и прохладен, а с близкого моря ветер приносит чистые запахи цветников, обнажившихся при отливе.
– Как ты там без меня, Робик? – спросила она.
– Плохо, – пожаловался Роберт. – Пахнет. Жарко. Потно. Тебя нет. Спать хочется невыносимо, и никак не заснуть.
– Бедный мальчик! А я славно вздремнула в вертолете. У меня тоже будет трудный день. Летний праздник – всеобщее столпотворение, столоверчение и светопреставление. Ребята носятся как ошалелые. Ты один?
– Нет. Вон стоит Камилл и не видит нас и не слышит. Танек, я сегодня жду тебя. Только где?
– А ты разве сменяешься? Жалко. Полетим на юг!