Собрание сочинений. Том 3.Свидание с Нефертити. Роман. Очерки. Военные рассказы
Шрифт:
— Мастак, едрена Матрена!
— Сердит кот, да и мышка ловка.
— Опять, гад, круто берет.
— Авось с маху врежется.
— Вот ба…
Но в землю врезался прижатый «кукурузник», видно было, как он игрушечно перекувыркнулся среди степи. «Мессер» с победным ревом низко прошел над жертвой, не подымаясь вверх, косо пересек степь, завис впереди над дорогой. В моторный гул вплелась длинная ожесточенная очередь.
— Наломает дров, сволочь!
Кони последней батареи невозмутимо тянули пушки, качались длинные зачехленные стволы. Никто не тронулся,
— Напакостил и смылся.
— Чего наши молчали? На бреющем шел, в упор бей.
— Из трехлинеек? У него брюхо бронированное.
— А «кукурузник»-то не горит. Не видать дыму.
— Поди, и летчик цел.
— Гляньте, не оттуда ли спешат?
По степи к дороге, то исчезая, то выныривая, прыгал «виллис», болотно-зеленый, пятнистый, сумасшедшая лягушка.
— Давят вовсю.
— Раненого спасают.
— Шибко раненного с бережением бы везли.
— Ужо увидим. Похоже, мимо проскачут.
— Пошли, братцы, догонять пушки.
Прошли совсем немного, впереди показался «виллис», требовательно сигналя, обойдя по обочине порожнюю полуторку, проскочил мимо, обдав пылью. На заднем сиденье, втиснутый между двух ярко-зеленых гимнастерок, человек в кожанке, белым марлевым лбом вперед. Из широкого марлевого обруча мечущаяся на ветру волна волос.
— Дев-ка!.. Летчик-то — дев-ка, ребята!
— Фриц с бабой воевал.
— Ловко она с ним танцевала.
— На одинаковых бы машинах им встретиться, кто б сверху был, кто б внизу лежал?
— Умотала молодца с брюхом бронированным… на спичечной коробке.
— Жива, любушка, жива! Сидит, не валится.
— Женский пол, что кошки, живуч.
И долго не могли успокоиться. Огневики, связисты, разведчики спешили за удалившимися пушками, оживленно беседовали, на ходу творили легенды:
— Шибко-то худо про «кукурузник» не думайте, он вроде волка воздушного, по ночам охотится. Вылетит вот такая Дуняша, когда потемней, мотор выключит и планирует над немецкими окопами, а сама фонари вешает…
— Фонари? Куда?..
— На воздух, дерево, на воздух. На парашютиках фонарики. Спускаются себе и светят, хоть иголки собирай внизу. А что выше их, не проглядишь, глаза слепят. Летит себе поверху Дуняша, выглядывает огневые точки противника. Каски торчат, пулемет на бруствере — все видно. Белой ручкой Дуняша кап на них противотанковую гранатку — были да нет, мокрое местечко на память.
— Ну и брехлив. Тебе б вместо собаки дом стеречь.
— Поползаешь по передовой, поверишь и не в такое.
— Эй, чтой-то дымит впереди!..
Вдали лениво полз в небо неопрятно черный дым.
— А гад с бронированным брюхом пустил-таки петуха, — подосадовал рассказчик о Дуняше с белой ручкой.
Никто ему не ответил, лишь прибавили шагу.
Горел танк «КВ», один из тех, что шли мимо меня, и земля дрожала. Он теперь не выглядел мощным — ходячая крепость, — посреди дороги громоздилась гора копотно-черного металла, из щелей сочился грязный дым, в его жирных клубах купалось тускло-красное солнце. Угарно воняло жженой резиной.
Солдаты топтались, отстраненно разглядывали, было известно, экипаж спасся, а сам горящий танк явно не вызывал сочувствия.
— Из пушки, что ли, «мессер» шарахнул иль от пули загорелся?
— Эти «КВ», жестяные хоромины, от спички горят.
— Велика Федула, да дура.
— Новые танки, вот те хвалят.
— Хорошие кони в заводе, да на пашне их нет.
В стороне от чадящего танка убитая лошадь, рыжая и ребристая, на обочине перевернутая повозка, по щетинистой пыльной траве раскидано армейское барахло — коробки с пулеметными лентами, сиреневое трикотажное белье… Были, наверное, и убитые, и раненые, их успели прибрать. Поразбойничал молодец с бронированным брюхом.
На лоснящемся жеребце вырос возле пушек командир дивизиона майор Пугачев в косо сидящей каске, автомат на шее, бронзовое лицо, широкие плечи, зычный голос.
— Вправо с дороги! Побатарейно в степь! Интервал триста метров!
Сворачиваем не только мы, но и машины, и обозы — подальше от опасной дороги.
Буро-ржавая степь до удушья пахнет распаренной полынью. Сквозь подметки сапог чувствую, как круто спеклась земля. Давно уже сорвал с головы накаленную каску, пилотка насквозь мокра от пота, пытаюсь поймать лбом ветерок, но воздух недвижим, лишь плавится от зноя, колеблет степные дали. И режет плечо ремень вдруг потяжелевшего карабина.
Горящий «КВ» и солдатские осуждающие разговоры нежданно-негаданно отравили меня. Всегда свято верил в нашу силу, с восторгом смотрел в кино, как слитно маршируют наши войска: одна нога шагает вперед — тысячи с ней, подымается одна рука — с ней в едином взмахе тысячи. И я, мальчишка, незаметно живущий в далеком от Москвы, ничем не прославленном селе, всей душой там, в общем марше. Тысячи таких сел, миллионы таких, как я, весь советский народ, как один человек. Мои войска шагают, мои танки идут. Самые мощные, самые грозные из них — «КВ», больше всех ими восторгался, больше всех в них верил. Счастье было встретить их на дороге — идут к фронту, будут там раньше нас, надежно прикроют, со мной сила! А не прошло и получаса, как один «КВ» вышел из строя, горит, не дошел до фронта. Мои старшие товарищи, оказывается, ничуть не удивлены: грозные «КВ» от спички горят, «велика Федула…». Немцы здесь, в глубине страны. Мы сильны, верю в то, не могу сомневаться, но какая же сила тогда прет на нас?..
Мучительные мысли — «КВ», моя надежда, мой старый кумир, подвел меня. Без мучений с кумирами не расстаются.
— Воз-дух!
Мучительные мысли разом вылетели из головы.
Одни ездовые закричали, заулюлюкали, нахлестывая лошадей, без нужды заворачивали их в сторону. Другие скатывались с конских спин на землю, растерянно приседали, задирали головы. Огневики рассыпались по степи, стаскивали карабины. Я тоже сорвал карабин, припал к горячей полынной земле, жадно вглядываясь в небо. Лишь один майор Пугачев не покинул седло, замер на жеребце посреди степи.