Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
— Далеко вам? — спросил я, прощаясь.
— На Мурман.
— А она?
— Она в Калининграде, кажется… Прощайте и, как сказать, ни пуха вам ни пера!..
И, сутулясь, мой спутник повернул за мостик и стал подниматься улицей в сторону рынка, как поднимался все дни, расставаясь с той, что уехала.
1947
Голос в пути
Дорога из Соколиного в Ялту, через Ай-Петринский перевал, считается одной
На голой пустоши горного гребня холодно даже в летние дни. В низинах лежит зеленовато-рыжий, усыпанный хвойными иглами снег, и вечно ярится и, как пламя, шумно пышет плотный, сильный, однотонно ноющий вихрь. Все время кажется, что падает и несется, все по пути сотрясая, незримый воздушный поток.
Проезжие натягивают на легкие летние костюмы одеяла, плащи, кожухи, ватники, чтобы через час снова оказаться в тихом зное сухого крымского лета, — и каким тяжелым, утомительным и сонным кажется им после горного сквозняка стоячий, как омут, зной побережья!
Но вот уже позади ветреный гребень. Дорога, петляя, то и дело повисает над морем, которое кажется прильнувшим к скалам, хотя оно далеко от них, и открывается побережье от мыса Сарыч до Ялты, заслоненной горой Могаби, и еще дальше на восток, до тонких синих теней на небе, до самых гор Судака.
Огромный мир морского простора окружает горы. Голые, причудливой формы скалы, похожие на окаменевших орлов, глядят с южных склонов хребта на узкую береговую полосу, сжатую между стихиями гор и моря.
Сверху, с Ай-Петри, все крохотное, маленькое, все как-то сжалось в клубок, всего, кажется, можно коснуться рукою и до всего докричаться. Отсюда не видно ни многих поселков, ни их виноградных плантаций, ни крутых каменистых дорог, напоминающих высохшие ручьи.
Только самое крупное доступно обозрению с высоты, и не сразу угадываются отсюда, с этих птичьих позиций, даже очень знакомые места. Потом начинается петлистый спуск к Ливадии. Сосновый бор, наклонно бегущий вниз, заслоняет даль, и приближение к приморью чувствуется лишь дыханием: все теплее, плотнее и пахучее становится воздух.
И уж как-то совсем запросто, без неожиданностей, появляются навстречу первые строения санаториев, дорожных казарм и ливадийской слободки, за нею — Ялта.
Однажды осенью я возвращался из Бахчисарая в Ялту через Ай-Петри. Вечер застал наш автобус на северных склонах перевала, за Соколиным, до дому оставалось около двух часов езды на машине.
В глубокой чаще ущелья стояла свежая, тронутая тенями гор тишина и остро пахло чуть подогретой на солнце смолой. Но облака над хребтом сгущались, чернели, грозили быстрой переменой погоды, и оттуда, с гор, доносился сырой дровяной запах, будто где-то в горах прошел затяжной ливень.
Уже скрылось за бесчисленными петлями дороги Соколиное, замолк звонкий скрежет пил и перестали слышаться звуки баяна, дольше остальных провожавшие нас.
Дорога резко взбиралась наверх. И вдруг машина остановилась. Водитель объявил, что прихватило тормозные колодки, что мы будем стоять долго и что, которые торопятся, тем лучше всего надеяться на другую машину. Однако ожидать в этот час машины на южный берег не приходилось.
Мы, несколько случайных попутчиков, пошли пешком, рассчитывая, что вверху, на плоскогорье, можно будет встретить машины, грузящие лед для Ялты, и с ними спуститься с гор.
Где-то вверху, у перевала, высоко проносясь над нашими головами, безумствовал ветер. К нам доносился лишь его далекий отзвук, да треск ветвей, да скрип стволов.
Но вот дорога круто свернула, точно свалилась набок, и из глубокого ущелья, набитого туманом, хлынул такой поразительный ветер, что мы сразу остановились. Он несся, как водопад. Он захлестывал и валил с ног.
Кто-то предложил двигаться, держась рукой за кусты, окаймляющие дорогу, но они шли довольно высоко по склону горы и были отделены от дороги канавкой.
— Придется ждать машину, — сказал один.
— Надо возвращаться назад, — посоветовал другой.
Но девушка-подросток, не то работник, не то клиент какого-то детского учреждения, торопившаяся на утреннее дежурство, решила двигаться дальше. Я сказал, что пойду вместе с нею.
Ей, очевидно, не приходилось выбирать. Но почему решил итти я, до сих пор не могу понять. Вероятно, из стыда перед нею, такой маленькой и жалкой в своей легонькой, кургузой курточке и короткой юбке, с пестрым шарфиком в руках, которым она то аккуратно повязывала голову, то укрывала шею, то, наконец, сняв, несла в руках, идя со вздыбленными вверх кудряшками и напоминая ощетинившуюся кавказскую овчарку. Я довольно нехотя последовал за нею, надеясь на то, что мы, собственно, уже где-то близко от вершины. Ветер покачивал нас из стороны в сторону. Мы взялись за руки, но и это не помогло.
Лес постепенно редел и группами отходил в стороны, раскланиваясь почти до земли. Потом он стал исчезать в тумане. Туман был плотный и колючий, как снег на ветру. Он плясал над землею, волоча длинные космы. От него першило в горле и ослабевал слух.
— Где вы? — жалким, потерявшим всякую звучность голосом окрикнул я свою спутницу.
Она не ответила.
— Где вы? — повторил я и услышал издалека:
— Где вы?.. Я… Я…
Но был ли голос впереди или позади меня, я не мог определить и не знал, догонять ли мне девушку, или, наоборот, поджидать ее.
Бывают же в жизни такие безвыходно глупые положения, когда, поступив вопреки здравому смыслу, оказываешься во власти нелепых случайностей и вынужден действовать не так, как подсказывает тебе рассудок, а как диктует нелепость.
Конечно, рассуждал я, было бы куда правильнее отсидеться до утра в машине, чем, падая от усталости, сбивая в кровь ноги, вслепую брести по невидимой и неуловимой дороге, сотни раз рискуя свернуть себе шею.
Что за бессмысленное упорство! Зачем оно?
И уж как бранил я себя за то, что не убедил кудрявую упрямицу действовать логически и разумно! Горы не любят легкомысленных.