Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
От комбайна еще дышало жаром, как от паровоза. Тракторист и комбайнер копошились где-то внутри комбайна. Несколько сельских ребят безмолвно наблюдали за их работой.
Полевод бросил вожжи ближайшему мальчугану.
— А у горючего сторож есть? — сразу спросил он.
— Есть, есть, Курочкин стоит, — ответили ему.
— Эй, хозяева невезучие! Вылезайте кто-либо для переговоров! — насмешливо сказал старик, подходя к костру и устало присаживаясь на чью-то разостланную одежонку. — Кони в порядке? — спросил он у ребят.
— В порядке, Александр Васильевич, —
— Ну, спасибо вам от души… Вот, смотрите, — обернулся он к Вольтановскому, дремавшему всю дорогу и, наверное, ничего не слышавшему из его рассказов. — Вот, смотрите: невелики человечки, а ведь какая от них богатая помощь делу! Я любого из них на самого себя не сменяю. Послал я их в ночное с конями, а они контрпроект вносят: «Мы, говорят, заодно и горючее будем охранять и машины, когда комбайнеры уснут». А ведь оно и в самом же деле — не оставишь. Оно как бы и ничего, а с другой стороны, нежелательно… Вылезай, вылезай, Светланушка, рассказывай! — закончил он, похлопывая рукой по траве рядом с собою.
Смуглая спокойная девушка, отряхиваясь, подошла к костру.
За нею следом, буркнув себе что-то под нос, появился тракторист.
— А Яков Николаевич где же? — сразу встревожился полевод.
— А Якова на медпункт увезли, приступ язвы, — сказала Светлана с таким виноватым видом, будто она-то и была виновницей его болезни. — Я, Александр Васильевич, полдня в МТС протолклась: кое-чего нужно было привезти, горючее на завтра заказала, сводки наши сдала. А он все один да один. Я приехала — он прямо зеленый, едва стоит. Мучился, мучился, а час назад с водовозкой и уехал.
— Тут, значит, вы и остановились? — догадался Вольтановский, только сейчас окончательно проснувшийся.
— Тут, значит, мы и остановились, — в тон ему ответила девушка, скользнув по лицу Вольтановского гордым взглядом своих огромных, ярко сияющих глаз.
— Что, сами определяете? — спросил Светлану отец.
Взяв в рот соломинку, она недоуменно пожала плечами.
— А ну, дайте-ка свет, — строго сказал тогда отец, как говорят врачи, когда приступают к осмотру больного.
Комбайн красиво, загадочно светился, похожий на маленький корабль.
— Ты, Петро, обследуй очистку, — сказал отец, — а я режущий аппарат посмотрю.
— Мадам, с вас сто грамм! — ни с того ни с сего подмигнул Вольтановский Светлане и, кряхтя, полез на комбайн.
Светлана виновато последовала за ним.
Полевод сидел у костра, всем туловищем повернувшись к машине, и лицо его выражало радостное недоумение. Когда Емельянов и Вольтановский, осмотрев машину, вернулись к костру, он ни о чем не спросил их — он только следил за ними, молча шевеля губами.
— Режущий аппарат не зарывался в землю? — поинтересовался отец. — Очень уж на низкий срез поставили. Ну, а полотна отказали из-за сырости. Вы что, в первый раз сами ведете?
Светлана смутилась, и соломинка снова появилась у нее на губах.
— Да нет, она с весны работает! — Загалдели мальчишки. — Она наша вожатая была, она все здорово понимает… устала просто…
— А загонку свою хорошо знаете? Ночью-то на свет полагаться нельзя, на память надо вести. Полотно-то сменили?
— Сменила.
— Сырое положите просушить, часа через два снова смените… У тебя что, Петро?
— Передние и задние подвески первой очистки надо было подогнать, — небрежно ответил Вольтановский, и Сергею показалось, что все это он сейчас выдумал, а что на самом деле никаких оплошностей он не нашел. Очень не хотелось, чтобы Вольтановский торжествовал над нею, такой тихой и спокойной.
— Пройди с ней разок, — сказал отец.
Затарахтел трактор, дым и пыль хлынули на огонь костра, взметнув его. И Вольтановский запел с мостика:
Про-ща-ай, люби-и-мый го-род, Ухо-о-дим но-чью в мо-ре…Привстав на колени, полевод долго следил за комбайном.
— Волнующая машина, — сказал он, блестя глазами. — Я, товарищ Емельянов, в основном городской человек, но повлекло меня в деревню не что иное, как машина. Тогда еще только-только трактора появились. Увидел я их в работе — и все в городе бросил. Это, думаю, что ж такое, это ж переворот истории! Какое ж это земледелие, а? Это ж индустрия! И какие тут могут быть мужики? Разве вот они — мужики? — показал он на ребят, слушавших его, затаив дыхание. — Вот возьмите хоть этого, Ваську Крутикова. Если он через три года на комбайн за помощника не станет, я его из колхоза выгоню. — И полевод погрозил пальцем парнишке такого могучего сложения, что трудно было угадать, сколько ему лет. — Так, считаете, обошлось? — вдруг спросил он, ища вдали огненный след комбайна.
— Думаю, обошлось, — сказал отец, тоже глядя вслед комбайну. — Вы поезжайте, мы тут с сынишкой поспим у костра.
— Вот и прекрасно, — охотно согласился старик и сейчас же заторопился. — А это мы засчитаем особо, починку-то, вы не беспокойтесь. Поеду, Наталью Ивановну, председателя нашего, успокою. Да и зерновозки надо подослать.
Отец нахлобучил на голову куртку и придвинулся к огню.
— Спи, сынок, завтра у нас с тобой трудный день…
Но как же спать, когда так сладостно-приятно горит костер, а ночь темным-темна, и в глубине ее, как в отдаленной пещере, движется огненное видение комбайна, и пахнет простором, мазутом, травами, и как-то свежо-свежо на сердце, точно оно впервые бьется ради своего удовольствия.
Только взрослые люди способны спать в такие ночи.
Едва Андрей Емельянов заснул, как ребята вполголоса заговорили. Их было трое: могучий, с энергичным лицом Вася Крутиков, носатенький, похожий на вороненка Алеша и пухлый, с лукавым и смешливым личиком Женька. В темноте, у бочек с горючим, дежурил еще Алик Курочкин.
Алеша и Женька только что сменились с ночной пастьбы, Крутиков же и Курочкин состояли связными при комбайне.
— А у нас ночью не пасут скот, — для начала сказал Сергей, давая понять, что он не новичок в хозяйственных делах.