Собрание сочинений. Том 4. Рикша-призрак. Сказки и легенды. Труды дня
Шрифт:
— Не забывайте нас, — лепетала мама. — Милый мой маленький сынок, не забывай нас и смотри, чтобы Юди помнила нас.
— Я говорил Юди, чтобы она помнила, — сказал Понч, отворачиваясь от бороды отца, которая щекотала его шею. — Я говорил Юди десять, сорок, тысячу раз. Но Юди еще очень маленькая, совсем крошка, правда?
— Да, — сказал папа, — совсем еще крошка, и ты должен быть добр к ней. Ты должен также поскорее выучиться писать и… и…
Понча положили опять в постель. Юди ужезаснула, а внизу ужеслышался стук колес экипажа.
Папа и мама уехали. И не в Нассик, который был за морем, а куда-нибудь ближе, вероятно, и без сомнения, они должны были вернуться. Они всегда возвращались
Взрослый человек, увидевший себя покинутым Богом и людьми, лишенный помощи, привычной обстановки и симпатий, в чуждом и новом для него мире, может дойти до отчаяния, встать на ложный путь или даже кончить самоубийством. Ребенок при подобных обстоятельствах не может охватить сознанием всей глубины постигнувшего его несчастья, проклясть Бога и умереть. Он будет выть до головной боли, до тех пор пока не опухнут глаза, пока его нос не сделается совершенно красным. Понч и Юди, брошенные на произвол судьбы, вдруг очутились вне родного им мира. Они сидели посреди комнаты и плакали. Черноволосый мальчик смотрел на них издали. Модель корабля не помогала, хотя седой человек уверял Понча, что он может катать корабль сколько угодно, вниз и вверх. Так же не помогало Юди позволение быть в кухне, сколько захочет. Они знали только, что папа и мама уехали в Бомбей, за море, без них, и горе их было безутешно.
Когда прекратились крики, в доме было все тихо. Антироза решила дать лучше детям выплакаться, а мальчик ушел в школу. Понч поднял голову от пола и мрачно сопел. Юди почти засыпала. Три года жизни не научили еще ее переносить горе с полным сознанием. Где-то на расстоянии прозвучал удар колокола, оставив за собой тяжелый, продолжительный гул в воздухе. Понч слышал такой звук в Бомбее во время муссонов. Это было море — то море, которое нужно переехать, чтобы быть в Бомбее.
— Вставай, Ю! — закричал он. — Здесь близко море! Я слышу его! Слушай! Они там. Может быть, мы еще догоним их. Они не хотели уехать без нас. Они только позабыли.
— Да, — пробормотала Юди. — Они только забыли. Пойдем к морю.
Дверь комнаты была открыта, садовая калитка также.
— Это очень, очень большое место, — говорил Понч, опасливо всматриваясь в лежащую перед ними дорогу. — Но я найду какого-нибудь человека и скажу ему, чтобы он отвез нас домой, — я так делал в Бомбее.
Он взял Юди за руку, и оба побежали без шляп по направлению к морю, откуда доносился звук колокола. Вилла, где они жили, была почти последняя в ряду новых домов, подходивших к полю, окруженному каменным валом и кустарником, где располагались обыкновенно табором цыгане и проводила учения роклингтонская артиллерия. Кругом почти ничего не было, и дети могли быть замеченными только солдатами, строившимися вдали. Более получаса бродили маленькие усталые ножки среди кустарников, картофельных гряд и песчаных дюн.
— Я устала, — сказала Юди. — И мама будет бранить нас.
— Мама никогда не будет бранить нас. Я думаю, она просто у моря, пока папа покупает билеты. Мы их найдем и поедем вместе с ними. Не садись, Ю. Еще немножко, и мы придем к морю. Ю, если ты сядешь, я брошу тебя, — сказал Понч.
Они вскарабкались еще на одну дюну и спустились затем на отлогий берег бесконечного серого моря. Сотни крабов копошились в ловушках на берегу бухты, но никакого следа папы и мамы, не было и корабля на море — ничего, кроме песка и воды на бесконечное количество миль.
И Онклегарри случайно нашел их потом очень грязными и очень несчастными. Понч заливался слезами, пытаясь все-таки развлечь Юди крабами
Увы нам, лишенным души! Из всех, под обширным небесным сводом, когда-либо имевших надежду, мы наиболее потерявшие ее. Из всех, когда-либо веривших, мы наиболее изверившиеся.
До сих пор еще не было сказано ни слова о черной овце. Она пришла позднее, и Гарри, черноволосый мальчик, был главным виновником ее появления.
«Юди — кто мог не любить маленькую Юди?» Так говорили в кухне и так думала и чувствовала тетя Роза. Гарри был единственным ребенком тети Розы, и Понч был лишним мальчиком в доме. Здесь не было определенного места для него и для его маленьких дел, и ему было запрещено забираться на диван и рассказывать о своих планах и надеждах на будущее. Валяются по дивану только лентяи, и от этого портится диван, а маленьким мальчикам нечего много разговаривать. Они должны слушать то, что им говорят, и поступать так, как им приказывают. Полновластный господин дома в Бомбее, Понч никак не мог понять, как это случилось вдруг, что никто не считается с ним здесь, в этой новой жизни.
Гарри мог протянуть руку и взять со стола все, что ему нужно. Юди могла указать пальчиком и получить то, что просила. Пончу было запрещено то и другое. Седой человек оставался его единственной надеждой много месяцев после отъезда мамы и папы, и он забыл говорить Юди, чтобы она помнила маму.
Упущение довольно извинительное, если принять во внимание, что за короткое время тетя Роза познакомила его с двумя поразившими его ум понятиями. Первое, отвлеченное, называлось Богом, жило, по представлению Понча, в углу, за кухонной печью, потому что там было всегда жарко, и было неизменным другом и союзником тети Розы. Второе — маленькая, грязная книжка, листы которой были испещрены какими-то непонятными точками и значками. В голове Понча сохранились еще некоторые воспоминания из прошлой жизни в Бомбее, и он смешивал рассказ о сотворении мира с индусскими волшебными сказками. Результаты этого смешения он передавал Юди, приводя в ужас тетю Розу. Это был грех, величайший грех, и Пончу говорили об этом в течение четверти часа. Он не смог проникнуться мыслью о важности преступления, но остерегался повторять его, так как тетя Роза сказала ему, что Бог все видит и все слышит и может очень рассердиться. Если это правда, думал Понч, почему же Бог никогда не придет сам и не скажет ему этого. Потом он забыл и слова тети Розы. Затем он научился тому, что Господь единственное существо на свете, более страшное, чем тетя Роза, находящееся за нею и считающее удары розги.
Чтение оказалось еще более серьезной вещью, чем религия. Тетя Роза сажала его за стол рядом с собой и говорила ему, что «а» и «б» будет «аб».
— Почему? — спрашивал Понч. — «А» есть «а» и «б» есть «бе», почему «а» и «б» будет «аб»?
— Потому что я тебе так говорю, — сказала тетя Роза, — и ты должен повторять за мной.
Понч повторял и через месяц с величайшими усилиями воли одолел грязную книжонку, нисколько не усвоив ее значения и содержания. Его выручал дядя Гарри, который гулял очень много и почти всегда в одиночестве. Он входил в детскую и внушал тете Розе, что Понч должен идти гулять с ним. Он мало разговаривал, зато показал Пончу весь Роклингтон, от грязных отмелей на песчаном берегу бухты до громадных гаваней, где стояли корабли на якорях. Он показал ему доки, где безумолчно стучали машины, и морские склады, и светлые медные монеты в конторе, где получали соверены в обмен на листочки голубой бумаги, как пенсионеры инвалидной кассы. От него же узнал Понч историю Наваринской битвы, во время которой матросы на кораблях оглохли и могли потом объясняться друг с другом только знаками. «Это от грохота выстрелов, — говорил дядя Гарри. — Там и я получил пулю, которая и теперь сидит во мне».