Собрание сочинений. Том 4
Шрифт:
— А кто был тогда командиром?
— Степанов Михаил Степанович.
— А где теперь Степанов?
— Управделами НК РКИ.
— А кого судили за побег Антонова?
— Судили начальника караула. Дали десять лет условно.
— А где этот начальник караула?
— Давно демобилизовался — на земле где-то в Полтавщине.
Арестовывают бывшего начальника караула и везут его в Москву:
— А где ты был в 1921 году? А что ты можешь рассказать о побеге Антонова из-под твоего караула?..
— Человек этот, начальник караула, был мне обязан жизнью, — говорил Степанов, — и, конечно, если бы его
Степанов успел кончить срок по зачетам и остался на службе в Красновишерске начальником аэропорта.
В 1933 году в Москве на площади Пушкина, тогда еще Страстной, Степанов ударил легонько меня палкой по плечу — я проходил мимо со своей женой, и он задержал меня, рассказал о своей жизни и судьбе. Сказал, что не думает переезжать в Москву.
Вряд ли Степанов пережил 1937 год. Я много искал в библиотеках хоть малого напоминания о его пусть прошлой, дореволюционной, шлиссельбургской судьбе. И не нашел. Иногда мне кажется, что всё это мне приснилось: и Антонов, и Степанов, и клюшка, которой хромоногий человек в серой шинели зацепил меня на Страстной площади.
ЛАГЕРНАЯ СВАДЬБА
К устью Улса быстро приближался челнок. Горная река была так крута, что челнок был виден на реке весь, как нарисованный. Челнок уже входил в тихие воды озера, образованного слиянием Улса и Кутима, того самого озера, на которое совсем недавно садился гидроплан Берзина, главного начальника. Пилотом Берзина был Володя Гинце, летчик, осужденный за вредительство, но с «детским» сроком в три года. Берзин был слишком опытен и умен, чтобы заглядывать в «дело» Гинце, когда брал летчика-вредителя своим личным пилотом.
Прилет Берзина и был самым ярким событием нынешнего года. Кроме, конечно, вахминовской свадьбы.
Челнок приближался.
— Начальник едет, — виновато сказал Шурка Вениаминов, секретарь общей части.
— И не один, — сказал я, начальник отдела труда. Мы стояли на берегу и ждали, пока долбленка причалит. Челнок ткнулся в песок, Шурка и я придержали лодку, пока приехавшие выгрузились. Начальник района Степанов и его заместитель Александров — оба вернулись вместе в один и тот же миг. Раньше начальники вместе никуда не ездили и вместе не возвращались.
— Ну, как ваша свадьба? — спросил Степанов.
— Это не наша свадьба, гражданин начальник, это Вахминова свадьба.
— Сколько водки выпито?
— Сколько выписано было, столько и выпито.
— Не два же литра?
— Два, гражданин начальник.
— А не десять? Не двадцать, как мне в Кутиме говорили?
— Два, гражданин начальник.
— Пиши, Вениаминов, приказ. Всем участникам свадьбы из заключенных по пятнадцать суток изолятора… — Степанов помолчал и поглядел куда-то мимо меня и добавил: — С выводом… Всех вольнонаемных — на губу и по выговору. С занесением в личное дело.
— А вы дураки! — сказал Александров, бывший начальник артиллерии Черноморского побережья, царский офицер, отбывший срок и оставшийся на службе в лагере. — Дураки! Взрослые люди! Надо было пригласить на свадьбу этого Сапрыкина, уполномоченного и начальника отряда. Ведь не дети вы. Надо было подождать возвращения — моего или Андрея Максимовича. Спешите всё. Торопитесь.
— Я с Азаровым за один стол не сяду, — сказал Вениаминов хмуро.
— Да и Сапрыкин. Зачем нам Сапрыкин на свадьбе? Ваш заместитель, техрук района Краснов, был.
— Краснов бывает всюду, где можно выпить на дармовщинку, — сказал Степанов. — Знали ведь это?
— Знали.
— Ну, зови жениха.
Курьер побежал за Вахминовым, начальником КВЧ. [46]
Гримасы перековки были не только мрачные, угрюмые. Были гримасы и веселые.
Среди огромного количества приказов, которые присылала в начале тридцатых годов во время перековки Москва, было очень много попыток нащупать какой-то новый путь давления на арестанта.
46
КВЧ — культурно-воспитательная часть.
Меры поощрения, выполненный план стимулировались не только пайкой, не только «шкалой питания».
Лучшими «изотовцами» в лагере были свои «изотовцы», как после были «стахановцы» и «стахановская» пайка на Колыме.
В 1931 году перековка началась. В 1929 году заключенным, систематически перевыполнявшим норму, разрешалось жениться. Документы «личного дела» служили юридической основой для регистрации.
Приезжающим женам не надо было везти московского разрешения на свидание. Московское полагалось брать вредителям, вообще пятьдесят восьмой статье… Часы этого свидания, сутки или часы, оговоренные приказом, дробились по желанию мужа и жены чуть ли не на минуты.
На Вижаихе, где находилось управление Вишерского лагеря, был выстроен специальный дом-гостиница — Дом свиданий. Так этот дом и был назван во всех документах того времени: Дом свиданий!
Шел уже четырнадцатый год с начала революции. Название никому не казалось странным. Память у людей коротка.
Ударница могла назвать своим мужем любого заключенного. И получить свидание в Доме свиданий. Начальство следило только, чтобы в книге Дома свиданий не числилась пятьдесят восьмая статья.
Дом свиданий и его практика вызвали новый вопрос ГУЛАГу: можно ли заключенным жениться на заключенных — в качестве поощрения за отличную работу? Разъяснение ГУЛАГа было получено и разослано по всем отделениям. Можно, если по анкете «личного дела» заключенный не состоял в браке. Северный район Вишерского лагеря получил это разъяснение.
Не откладывая в долгий ящик, Вахминов, начальник КВЧ, подал заявление о желании вступить в брак со своей делопроизводительницей, Раисой Колесниченко.
Вахминов был ленинградский чекист, пьянчужка, потерявший наган во время пьянки в «Астории».
— Очнулся, понимаешь, в канаве. Кабур через плечо повешен. Пустой кабур.
Вахминова судили, дали три года. Он обжаловал приговор в Москву, Москва пересмотрела дело. Срок был увеличен: пять лет. Вахминов решил прекратить переписку с высокими организациями и с головой ушел в воспитательную лагерную работу.