Собрание сочинений. Том 5. Покушение на миражи: [роман]. Повести
Шрифт:
Стать моряком — для Нее!
Вырасти большим — для Нее!
Родился на свет, выходит, тоже… для Нее! Для той встречи!
Нет, нет, столь рассудочно и логично я тогда не рассуждал. Я просто обмирал от смутного радостного ожидания…
Ожидания Ее! Еще неизвестной, еще безликой! Адам восьми лет, мечтающий о своей Еве!
Восьми лет, не рано ли?..
Но я рос полусиротой, рядом видел полусиротливую мать, удивительно ли, что — будущее возместит сиротство — стало первой моей надеждой.
Нет таких, кто, забегая мыслью вперед по жизни, рисует себя одиноким, лишенным
И вот, оказывается, среди людей, среди невообразимо великого, что называется человечеством, есть кто-то, от кого ты ждешь внимания и любви, а значит, чувствуешь, со стороны людей нет к тебе равнодушия, сам, в свою очередь, не можешь быть к ним равнодушным. Выходит, что путь к людям идет у него через Нее, у нее через Него, не иначе.
4
Вместе с дощатыми мостками мы висели над тем местом, где много лет назад кончила свою недолгую жизнь курдюковская царевна Настя. Кончила жизнь и начала сказку, перешедшую из прошлого столетия в наше.
А берега Настиного омута распирает от картавых, плотски нутряных звуков. Лягушки сбесились. У них уже не один пророк тенор с подпевалами, объявилась, по крайней мере, дюжина пророков-вещателей. Баритоны, басы, суетливые дисканты исступленно схлестнулись друг с другом, и каждого поддерживает хор подпевал. Пророки уже не убеждают, не внушают, а безумствуют. Бурлит и бродит вокруг нас океан неутоленных желаний. И сказка о погибшей Насте — тускла и ничтожна. Что там любая смерть, когда столь мощна страсть к продолжению жизни на земле.
Только одна Луна вверху бесстрастна и холодна. Она — иной мир, чуждый нашему. Но ее мертвый свет, попав к нам, коснувшись воды, судорожится и страдает. На нашей живой планете все должно жить и бесноваться.
У Майи размытое настороженное лицо, волосы заполнены ночью. Майя замерла — удивлена и подавлена.
Я поднял руку к глазам, уловил стрелки на часах.
— А ведь уже началось!
Майя покосилась на Луну — чеканна и величава, ни намека на затемнение.
— Мы запаздываем.
— Кто мы? — удивился я.
— Мы — женщины. И Луна в том числе.
— Представляю, как свихнутся все астрономы мира, да и физики тоже, если она запоздает хоть на минуту.
— Ничего с ними не случится. Подождут.
И я засмеялся.
Майя всегда опаздывала на свидания. Однажды, мне думается, она установила мировой рекорд, опоздав… на шесть часов!
В рабочем поселке Комплексное, километрах в сорока от города, жила Майина подруга. Майя ездила к ней не часто, но по вдохновению, охватывавшему ее внезапно, без всяких видимых причин.
— Ленку давно не видела.
И исчезала на день, иногда на два.
В тот раз была, пожалуй, некоторая побудительная причина — близкий знакомый Леночки из Комплексного, некто Боря Цветик предложил свозить Майю туда и обратно. Почему бы и не воспользоваться.
Боря Цветик недавно приобрел «Москвич» пожарного цвета. И оба они, как Боря, так и «пожарный» «Москвич», стали источником изустного творчества в кругу Майиных приятелей. «Москвич», например, имел привычку, раз остановившись, уже не двигаться дальше, поэтому сам Боря Цветик не терпел остановок. Был случай, когда он даже предложил своим пассажирам: «Я приторможу, а вы выскакивайте на ходу».
Майя пообещала вернуться утром, назначила свидание на двенадцать часов возле кинотеатра «Радуга».
Стояли февральские морозы. Я протоптался на углу кинотеатра целый час, решился позвонить домой Майе. Мне никто не ответил. Я еще потоптался с полчаса, снова позвонил, снова не ответили. И в голову лезли картинки — перевернутый вверх колесами «пожарный» «Москвич», машины ГАИ, машины «скорой помощи», носилки… Топтаться на месте я уже не мог, домой идти тоже, я двинулся по городу от одной автоматной будки к другой, меняя на пути мелочь на двухкопеечные монеты. Мне отвечали унылые продолжительные гудки. Отец Майи был в командировке, мать, как потом я узнал, чтобы не скучать одной, уехала на весь день в гости к сестре. И слава богу, иначе я свел бы ее с ума.
Боря Цветик и «пожарный» «Москвич»… Я несколько раз оказывался перед Майиным домом и бежал от него, вливался в поток прохожих, терпеливо и отупело выстаивал в очередях к автоматам. Люди, люди — мимо меня, люди, несущие на лицах озабоченность, свою, ненужную мне, чужую мне. Тесно в городе от людей и — пустыня кругом. Нет страшнее одиночества, чем одиночество среди многолюдья. От автомата к автомату… Каждый раз я с надеждой брался за трубку — надежды рушились.
Боря Цветик со своим «пожарным» «Москвичом»…
Всплыло стихотворение, давным-давно случайно занесенное в память и забытое. Не знаю даже, кто его написал и в какие годы. Какой-то русский эмигрант.
В Константинополе у турка Валялся пыльный и загаженный План города Санкт-Петербурга — В квадратном дюйме триста сажен. И дрогнули воспоминанья, И замер шаг, и взор мой влажен: В моей тоске, как и на плане, — В квадратном дюйме триста сажен.Боря Цветик… Надо пойти в милицию, спросить: была ли авария на шоссе между городом и поселком Комплексное?.. Нет! Нет! Быть не может! Я всю жизнь шел к ней, ошибался и путался среди других людей!..
В Константинополе у турка Валялся пыльный и загаженный План города Санкт-Петербурга…Сутолочный день угасал. Я оказался в районе суконной фабрики. Старая фабрика, старый район, который когда-то, во времена владычного купца Курдюкова, был в стороне от города, теперь город с ним слился.