Собрание сочинений. Том 6
Шрифт:
Книжка И. Андроникова показывает, что рост ее автора как художника слова не ограничился одними возможностями рассказчика и жанром остроумных пародий. Она показывает, что И. Андроников хорошо владеет сюжетом даже в такой сфере, как научное разыскание.
1948
Как возник образ Воропаева
Первые наброски будущего романа помечены декабрем 1944 года, когда, получив десятидневный отпуск из редакции газеты «Красная звезда», где
Здесь впервые столкнулся с людьми, черты которых потом вошли в характер моего полковника Воропаева. Это были демобилизованные вследствие ранений офицеры.
Один из них особенно привлек мое внимание. Он, видно, быстро опускался на тыловой работе, хотя в недавнем прошлом был хорошим коммунистом и прекрасным офицером. Выбитый обстоятельствами из привычной обстановки, он не мог найти себе места в новых для него условиях. Судьба этого офицера заинтересовала меня. Я кое-что записал о нем в свой блокнот.
В феврале 1945 года я был уже в войсках 3-го Украинского фронта. Там накапливались впечатления о Румынии, Венгрии и Австрии. Все, что производило на меня впечатление, я заносил в свою записную книжку, конечно еще не представляя, зачем и для чего может мне пригодиться записанное.
В мае я неожиданно заболел острой формой туберкулеза и, вернувшись с фронта в Москву, оказался в палате Центрального туберкулезного института. Спустя три месяца я выехал в Крым с наказом врачей поселиться там надолго.
Труден был этот наказ. Мне пришлось перевезти в Крым всю свою семью. Тут-то я и вспомнил того демобилизованного офицера, которого я встречал в Ялте в декабре 1944 года, и невольно тогда подумал — а каково-то будет мне самому в новых и нелегких условиях. В Ялте я этого старого знакомого, однако, уже не застал. Он выехал, не справившись со своею новой жизнью, и оставил по себе не очень теплые воспоминания. Зато здесь появились другие люди, — те же демобилизованные раненые или вышедшие в отставку. С необычайной энергией принимались они за дела. Одни из них шли на советскую работу, другие «садились на землю» и превращались в садоводов и огородников.
Образ моего Воропаева начал конкретизироваться. Я собирал его, как пчела собирает мед с цветов, и он, таким образом, суммировал в себе черты многих реальных людей, еще и по сию пору живущих вблизи меня, хотя, конечно, никого из них он целиком не воспроизводит и не повторяет. У одного взята воля, у другого — упорство, у третьего — любовь к массовой работе. Наконец многое является плодом моей авторской догадки, как это всегда бывает, когда лепишь не документальный, а обобщенный портрет.
Так же, как Воропаев, родились и другие персонажи моей книги. Вероятно, не один я встречал таких людей, как Юрий и Наталья Поднебески, как Варвара Огарнова, как старик Цимбал.
Мне как-то пришлось беседовать с колхозниками одной сельхозартели в Крыму. Они находили в своей среде многих, напоминающих героев моей книги, даже и Воропаев нашелся у них, — и были твердо убеждены, что я изобразил именно их сограждан.
Мне пришлось разочаровать их. В основе моего романа лежала не одна, а много человеческих судеб, и я не «списывал», как у нас иногда говорят, с кого-то определенного, а пытался писать так, чтобы созданные мною люди были по возможности типичны, то есть напоминали бы многих и казались реальными существами. Много вошло в книгу и лично мною пережитого. Военные сцены в Австрии — это, конечно, мои личные впечатления, которые я, изменив соответственно, перенес на доктора Гореву. Болезнь Воропаева — отчасти и моя болезнь.
Какую же задачу ставил я себе, работая над «Счастьем»? Я хотел показать, что истинное счастье не в кругу малых личных интересов, а в кругу больших общественных, что горение, жизнь на миру во имя интересов коллектива есть самая счастливая, самая полноценная. Она не только воспламеняет дух, но и врачует тело.
Однако в процессе писания книги мне стало ясно, что не в одном Воропаеве дело. В книге родились и требовали подробного рассказа о себе и Поднебески и Огарновы, то есть все те, кого Воропаев поднял и повел вперед. И я уже думаю над тем, что, пожалуй, надо писать вторую книгу о судьбе Юрия и Наташи Поднебеско, Ани Ступиной и Лены Журиной. Во всяком случае многие из моих читателей рекомендуют не оставлять героев «Счастья», а показать, как они выходят на самостоятельную дорогу.
Возможно, я это и сделаю.
Но, с другой стороны, есть у меня иные планы. Одновременно со «Счастьем» я работаю (вместе с кинорежиссером Чиаурели) над сценарием «Падение Берлина». В этом сценарии хотелось бы показать политическую борьбу двух миров, капиталистического и социалистического, борьбу, закончившуюся разгромом немецкого фашизма.
Материал, накопленный мною для сценария, настолько огромен, что родится искушение написать большой политический роман о людях социализма и людях капитализма.
И я еще сам не знаю, на чем остановлюсь. Писатель по своему существу человек жадный, — все хотелось бы написать, и то и это. Может быть, так оно и случится.
1948
Родной всему народу
Много лет тому назад, будучи в Горьком, любуясь с Откоса красавцем городом, услышал я от местного старожила:
— Это все ждановское!
Рука его обвела даль Оки и Волги, новые дома, асфальтированные и украшенные цветами площади, говорливые пристани, весь шум и блеск созидательной жизни на стыке двух прекрасных русских рек.
— Возродитель он нашего города! — добавил старожил, довольно улыбаясь тому, что так повезло горьковчанам, что стоял во главе их жизни такой деятельный, неутомимый, влюбленный в красоту человек, как Андрей Александрович Жданов.
— Волгарь, — говорили о нем, — размах наш, волжский, — хотя должны были знать, что их Андрей Александрович родом не волгарь.
Знать-то знали, но хотелось усыновить, назвать своим, коренным, природным человека, так глубоко понявшего характер местной жизни и так размашисто наметившего ее движение вперед.