Собрание сочинений.Том 3.
Шрифт:
Фрейлейн Бюрстнер, слушавшая сквозь смех, приложила палец к губам, чтобы удержать его от крика, но было уже поздно, К. слишком вошел в роль. «Йозеф К.!», — протяжно выкрикнул он, не так, впрочем, громко, как грозился, но все же так, что этот внезапно вырвавшийся возглас, казалось, лишь постепенно распространяется по комнате.
Раздался стук в дверь, ведущую в соседнюю комнату; удары были сильные, резкие и равномерные. Фрейлейн Бюрстнер побледнела и прижала руку к сердцу. К. испугался особенно сильно потому, что он еще некоторое время совершенно не способен был думать о чем-то другом, кроме утреннего происшествия и девушки, которой он его изображал. Едва опомнившись, он бросился к фрейлейн Бюрстнер и схватил ее за руку.
— Не бойтесь, —
— Спит, — прошептала фрейлейн Бюрстнер на ухо К., — со вчерашнего дня здесь спит племянник фрау Грубах, он капитан. И как раз оказалось, что других свободных комнат нет. Я тоже об этом забыла. И надо было вам так орать! Теперь я пропала.
— Но для этого нет никаких оснований, — сказал К. и, поскольку она теперь откинулась на спинку оттоманки, поцеловал ее в лоб.
— Нет, нет, — сказала она и поспешно вновь села прямо, — идите же, идите же, ну что вам надо, он же подслушивает за дверью, он же все слышит. Как вы меня мучаете!
— Я уйду не раньше, — сказал К., — чем вы немного успокоитесь. Перейдемте в тот угол комнаты, там он не сможет нас услышать.
Она позволила увести себя туда.
— Вы просто не подумали о том, — говорил он, — что для вас речь тут может идти хоть и о неприятности, но уж никак не об опасности. Вы знаете, как фрау Грубах, которая ведь в этом деле все и решает, тем более что капитан — ее племянник, меня просто-таки чтит и всему, что я говорю, безоговорочно верит. Она и в ином отношении от меня зависит, поскольку заняла у меня значительную сумму. Предложите, как вы хотите объяснить, что мы тут с вами вместе делали, я приму любое ваше предложение, если в нем будет хоть капля целесообразности, и я обязуюсь довести фрау Грубах до такого состояния, что она это объяснение не только публично, но действительно и искренне примет. И меня при этом вам никоим образом не нужно щадить. Если вы хотите объявить, что я на вас покусился, то фрау Грубах будет проинструктирована в соответствующем смысле и поверит в это, нисколько не утратив ко мне доверия, настолько она ко мне привязана.
Фрейлейн Бюрстнер молчала и несколько потерянно смотрела перед собой в пол.
— Почему бы фрау Грубах и не поверить, что я на вас покусился? — прибавил К.
Перед его глазами были ее волосы, расчесанные, низко перехваченные и туго собранные, рыжеватые волосы. Он надеялся, что она поднимет к нему лицо, но она, не меняя позы, сказала:
— Извините меня, я больше из-за этого неожиданного стука так испугалась, а не из-за возможных последствий того, что там этот капитан. После вашего крика в комнате было так тихо, а тут — стук, поэтому я так и испугалась, к тому же я сидела близко от двери, и застучали почти возле меня. За ваше предложение я вам благодарна, но я его не принимаю. Я сама могу ответить за все, что случается в моей комнате, и перед всеми. Я только удивлена, что вы не замечаете, как оскорбительно для меня ваше предложение, независимо от ваших, естественно, благих намерений, которые я, конечно, ценю. Но теперь идите, оставьте меня одну; теперь я в этом нуждаюсь еще больше, чем прежде. Из тех нескольких минут, о которых вы просили, теперь уже получилось полчаса с лишним.
К. схватил ее пальцы, потом запястье.
— Но вы на меня не сердитесь? — спросил он.
Она стряхнула его руку и ответила:
— Нет-нет, я никогда и ни на кого не сержусь.
Он снова сжал ее запястье, на этот раз она стерпела и так и повела его к двери. Он твердо решился уходить. Однако перед самой дверью остановился, словно не ожидал встретить здесь дверь; фрейлейн Бюрстнер воспользовалась мгновением для того, чтобы высвободиться, открыть дверь, выскользнуть в прихожую и оттуда прошептать К.:
— Ну, идите же, пожалуйста. Вот, видите, — она указала на дверь капитана, из-под которой пробивался свет, — загорелся; теперь тешится на наш счет.
— Я уже иду, — сказал К., выскочил, схватил ее, поцеловал в губы и потом покрыл поцелуями все ее лицо, словно измученный жаждой зверь, хватающий языком воду наконец-то найденного источника. В конце концов он добрался до шеи, до ямочки у горла, и там его губы задержались надолго. Какой-то шорох в комнате капитана заставил его поднять голову.
— Ну, я пойду, — сказал он; он хотел назвать фрейлейн Бюрстнер по имени, но он его не знал.
Она устало кивнула; уже наполовину отвернувшись, она оставила ему, словно ничего об этом не зная, руку для поцелуя и потом ушла, сутулясь, к себе в комнату. Вскоре после этого К. лежал в своей кровати. Заснул он очень быстро, но, перед тем как заснуть, он еще немножко поразмышлял о своем поведении; он был им удовлетворен, но удивлялся, что не был еще более удовлетворен; этот капитан вызывал у него серьезную озабоченность в отношении фрейлейн Бюрстнер.
Глава вторая
ПЕРВОЕ СЛУШАНИЕ
К. известили по телефону, что в ближайшее воскресенье будет проведено небольшое расследование по его делу. При этом он был предуведомлен, что такие расследования будут проводиться регулярно, если и не каждую неделю, то все же достаточно часто. С одной стороны, все заинтересованы в быстрейшем доведении процесса до конца, но, с другой стороны, эти расследования должны быть во всех отношениях основательными и, вследствие связанного с этим напряжения, никоим образом не могут длиться слишком долго. Поэтому и был выбран этот вариант с часто следующими друг за другом, но быстро оканчивающимися расследованиями. Воскресенье было выбрано в качестве дня расследования для того, чтобы не создавать К. помех в его профессиональной деятельности. Предполагается, что он с этим должен быть согласен, если же для него желательны другие условия расследования, то ему, по мере возможности, готовы пойти навстречу. К примеру, допросы могут вестись и по ночам, но при этом К., возможно, окажется недостаточно свеж. Пока, во всяком случае, поскольку со стороны К. нет никаких возражений, остановились на воскресенье. Само собой разумеется, что его явка категорически обязательна, об этом, очевидно, даже нет необходимости особо его предупреждать. Ему был назван номер дома публичных слушаний, куда он должен был явиться, это был дом на какой-то отдаленной улице в глухом предместье, где К. до сих пор еще никогда не бывал.
Выслушав это сообщение, К. ничего не ответил и повесил трубку; он сразу решил, что в воскресенье он туда пойдет, это было, безусловно, необходимо: процесс начался, его следовало прекратить, первое расследование должно было стать и последним. Он все еще задумчиво стоял у аппарата, когда за его спиной раздался голос заместителя директора, который хотел позвонить, а К. ему мешал.
— Плохие новости? — небрежно спросил заместитель директора — не для того, чтобы что-то узнать, а для того, чтобы убрать К. от аппарата.
— Нет-нет, — сказал К., отступая в сторону, но не уходя.
Заместитель директора снял телефонную трубку и, ожидая связи, сказал, держа трубку в руке:
— Один вопрос, господин К.: не доставите ли вы мне такое удовольствие — не пожалуете ли в воскресенье, с утра пораньше на мою яхту? Будет кое-какое общество, в том числе, наверное, и ваши знакомые. Прокурор Хастерер, в частности. Придете? Приходите, не пожалеете!
К. попытался сосредоточиться на том, что говорил заместитель директора. Это было для него немаловажно, поскольку приглашение заместителя директора, с которым у него никогда не было особенно тесных отношений, означало попытку сближения и показывало, какой вес приобрел он в банке и насколько важной представлялась его дружба или хотя бы его непредубежденность второму по значению лицу в банке. Такое приглашение было несколько унизительным для заместителя директора, даже при том, что высказано было в ожидании связи с трубкой в руке. К. должен был удвоить это унижение; он сказал: