Собрание сочинений.Том 3.

По-видимому, кто-то написал на Йозефа К. донос, поскольку однажды утром он был арестован, хотя ничего противозаконного не совершил. Каждый день, около восьми часов утра, кухарка его квартирной хозяйки, госпожи Грубах, приносила ему завтрак, но в этот день она не появилась. Такого прежде никогда не случалось. К. еще некоторое время подождал, глядя с подушки на старуху, которая жила напротив, окно в окно, и сейчас наблюдала за ним с каким-то совершенно необычным для нее интересом, но затем, испытывая одновременно неприятное удивление и голод, дернул шнурок сонетки. Тут

же раздался стук в дверь, и в комнату вошел мужчина, которого К. в этой квартире никогда не видел. Мужчина был высок и в то же время крепко скроен; одет он был во что-то черное, в обтяжку, напоминавшее походную форму с разными кармашками, застежками, кнопками и ремнем, отчего эта одежда выглядела особенно практичной, хотя и не было вполне ясно, зачем все это нужно.

— Вы кто? — спросил К., приподнимаясь с подушки.

Но мужчина не обратил на этот вопрос внимания и, как бы давая понять, что с его появлением придется смириться, просто задал встречный вопрос:

— Звонили?

— Мне Анна должна принести завтрак, — сказал К. и попытался, для начала молча, посредством наблюдения и размышления установить, кто такой, собственно, этот человек. Но тот не долго позволял себя разглядывать и, повернувшись к двери, которую слегка приоткрыл, сказал, обращаясь к кому-то, видимо, стоящему прямо за дверью: «Хочет, чтобы Анна принесла ему завтрак». В ответ в соседней комнате засмеялись, но трудно было понять, один там человек или несколько. Очевидно, незнакомец тоже не узнал ничего такого, чего не знал раньше, однако же повернулся к К., произнеся тоном официального уведомления:

— Это невозможно.

— Что-то новенькое, — сказал К., соскакивая с кровати и поспешно натягивая брюки. — Но я все же хочу знать, что там за люди в соседней комнате и каким образом фрау Грубах намерена ответить мне за это беспокойство.

Ему, правда, тут же подумалось, что не надо было ему говорить это вслух и что он этим в каком-то смысле признавал за незнакомцем некое право надзора, но сейчас это показалось ему неважным. Между тем незнакомец именно так это и воспринял, поскольку сказал:

— Не соизволите ли остаться здесь?

— Не соизволю ни оставаться здесь, ни выслушивать ваши вопросы, пока вы мне не представитесь.

— Вам же хуже, — заметил незнакомец и сам непринужденно распахнул дверь.

В соседней комнате, куда К. вошел медленнее, чем хотел, на первый взгляд все выглядело точно так же, как и накануне вечером. Это была комната фрау Грубах; возможно, в этой перегруженной мебелью, салфетками, фарфором и фотографиями комнате сегодня было чуточку больше пространства, чем обычно, — сразу это трудно было определить, тем более что главную перемену составляло присутствие человека, сидевшего у раскрытого окна с книгой в руках, от которой он теперь поднял глаза.

— Вы должны были оставаться в вашей комнате! Вам разве Франц не сказал?

— Да, а в чем, собственно, дело? — сказал К., переводя взгляд с этого нового знакомца на того, названного Францем, который остался в дверях, и затем — обратно.

В открытом окне вновь замаячила та же карга, с неистовым старческим любопытством перешедшая теперь к окну напротив этого, чтобы и дальше все видеть.

— Я все же хочу, чтобы фрау Грубах… — сказал К., сделав такое движение, словно вырывался из рук этих двоих, которые, вообще-то, держались на расстоянии, и хотел идти дальше.

— Нет, — сказал человек у окна, бросая книгу на столик и вставая, — покидать помещение нельзя, вы ведь арестованы.

— Похоже на то, — сказал К. и потом спросил: — Но за что же?

— Мы не уполномочены вам это сообщать. Идите в вашу комнату и ждите. Раз уж дело возбуждено, значит, в свое время все узнаете. Я выхожу за рамки моего задания, разговаривая с вами в таком дружеском тоне, но я надеюсь, что об этом никто не будет знать, кроме Франца, который и сам с вами любезен в нарушение всех предписаний. Если вам и дальше будет так же везти, как при назначении вашей охраны, то вам не о чем беспокоиться.

К. захотелось сесть, но, как он теперь увидел, во всей комнате сесть можно было только в кресло у окна.

— Вы еще поймете, как это все правильно, — сказал Франц и подошел к К.; одновременно оказался рядом и второй. Этот второй, особенно сильно возвышаясь над К., то и дело похлопывал его по плечу. Оба пощупали пижамную куртку К. и сказали, что пижама, которую ему теперь придется надеть, будет значительно хуже, но они могут сохранить и эту пижаму, и остальное белье, а если вдруг его дело закончится благополучно, то они ему все отдадут обратно.

— Будет лучше, — говорили они, — если вы отдадите ваши вещи нам, а не в сохранку, потому что сохраняющие все-таки воруют и к тому же через определенное время из сохранки все вещи распродают, не обращая внимания, закрыто уже соответствующее дело или нет. А ведь процессы вроде этого тянутся ой как долго, особенно в последнее время. Вы, конечно, в конце концов получите компенсацию, но эта компенсация, во-первых, уже сама по себе ничтожная, потому что при распродаже решает не то, сколько дают за вещь, а то, сколько дают на лапу, и во-вторых, как показывает опыт, все эти компенсации, переходя из рук в руки, год от году уменьшаются.

К. их почти не слушал, право распоряжаться своими вещами, которое за ним, по-видимому, еще сохранялось, он ценил не очень высоко, куда важнее для него было ясно понять свое положение, но в присутствии этих людей он даже не мог толком сосредоточиться: живот второго охранника — это ведь и могли быть только охранники — то и дело прямо-таки приятельским образом подпихивал его, а когда он поднимал голову, он видел совершенно не подходящее к этому толстому телу сухое, костистое лицо с большим свернутым набок носом, которое было обращено не к нему, а ко второму охраннику: они переглядывались у него над головой. Так что же это все-таки за люди? О чем они говорят? Из каких они органов? В конце концов, К. живет в правовом государстве, где повсеместно царит мир и все законы сохраняют свою законную силу, — кто смеет набрасываться на него в его доме? Он всегда был склонен относиться к жизни так легко, как только возможно, в худшее он начинал верить лишь тогда, когда худшее уже случалось, и о будущем не заботился, даже когда все вокруг грозило рухнуть. Но сейчас ему показалось, что такое отношение было бы неправильным; и хотя на все это можно было смотреть как на шутку, как на грубую шутку, которую по неизвестным причинам подстроили сослуживцы из банка, — может быть, потому, что у него сегодня день рождения и ему исполнилось тридцать лет, такая возможность, естественно, была, может быть, нужно было только каким-то образом рассмеяться в лицо этим охранникам, и они рассмеялись бы вместе с ним, может быть, это посыльные из угловой лавочки, с виду не так уж непохожи, — тем не менее в этот раз он буквально с первого взгляда на охранника Франца решил не выпускать из рук даже самого микроскопического преимущества, которое у него, может быть, есть перед этими людьми. И если бы даже потом сказали, что он не понимает шуток, то такой уж большой опасности К. в этом не видел, но зато он вспомнил — хотя, вообще-то, не имел привычки учиться на своих ошибках — некоторые, сами по себе незначительные, случаи, когда он, в отличие от своих хорошо соображавших друзей, поступал опрометчиво, нисколько не задумываясь о возможных последствиях, за что и бывал в итоге наказан. Такого не должно было повториться, по крайней мере — не в этот раз; если это комедия, он тоже сыграет роль.

Пока что он еще свободен.

— Позвольте, — сказал он и, пройдя между охранниками, поспешил в свою комнату.

«Похоже, дошло», — услышал он за своей спиной. У себя в комнате он сразу кинулся к письменному столу и начал выдвигать ящики, там все было сложено в большом порядке, но как раз нужных документов он, волнуясь, не мог сразу найти. Наконец он нашел свои велосипедные права и уже хотел идти с ними к охранникам, но затем документ показался ему слишком незначительным, и он продолжал поиски, пока не нашел свидетельство о рождении. Он возвратился в соседнюю комнату, и как раз в этот момент отворилась дверь в противоположной стене, и на пороге возникла, собираясь войти, фрау Грубах. Она появилась лишь на миг, и стоило только К. ее узнать, как она, очевидно, смутившись, извинилась и исчезла, чрезвычайно бережно закрыв за собой дверь. «Да войдите же», — вот и все, что К. мог в этот миг сказать. Но теперь он застыл посреди комнаты со своими бумагами в руках, все еще глядя на дверь, которая больше не хотела открываться, и вспугнул его только окрик охранников; они сидели за столиком у раскрытого окна и, как теперь К. разглядел, поедали его завтрак.