Собрание сочинения в четырех томах. Том четвертый. Статьи и заметки о мастерстве.

Маршак Самуил Яковлевич

Стихи о времени

I

Быстро дни недели пролетели, Протекли меж пальцев, как вода, Потому что есть среди недели Хитрое колесико — Среда. Понедельник, Вторник очень много Нам сулят, — неделя молода. А в Четверг она уж у порога. Поворотный день ее — Среда. Есть колеса дня, колеса ночи. Потому и годы так летят. Помни же, что путь у нас короче Тех путей, что намечает взгляд.

II

Нет, нелегко в порядок привести Ночное незаполненное время. Не обкатать

его, не утрясти С пустотами и впадинами всеми. Не перейти его, не обойти, А без него грядущее закрыто… Но вот доходим до конца пути, До утренней зари — и ночь забыта. О, как теперь ничтожен, как далек Пустой ночного времени комок!

III

Порой часы обманывают нас, Чтоб нам жилось на свете безмятежней, Они опять покажут тот же час, И верится, что час вернулся прежний. Обманчив дней и лет круговорот: Опять приходит тот же день недели, И тот же месяц снова настает — Как будто он вернулся в самом деле. Известно нам, что час невозвратим, Что нет ни дням, ни месяцам возврата. Но круг календаря и циферблата Мешает нам понять, что мы летим.

* * *

В столичном немолкнущем гуде, Подобном падению вод, Я слышу, как думают люди, Идущие взад и вперед. Проходит народ молчаливый, Но даже сквозь уличный шум Я слышу приливы, отливы Весь мир обнимающих дум.

* * *

Сегодня старый ясень сам не свой, — Как будто страшный сон его тревожит. Ветвями машет, шевелит листвой, А почему, — никто сказать не может. И листья легкие в раздоре меж собой, И ветви гнутые скрипят, друг с другом споря. Шумящий ясень чувствует прибой Воздушного невидимого моря.

* * *

I

Я помню день, когда впервые — На третьем от роду году — Услышал трубы полковые В осеннем городском саду. И все вокруг, как по приказу, Как будто в строй вступило сразу. Блеснуло солнце сквозь туман На трубы светло-золотые, Широкогорлые, витые И круглый, белый барабан.

II

И помню праздник на реке, Почти до дна оледенелой, Где музыканты вечер целый Играли марши на катке. У них от стужи стыли руки И леденели капли слез. А жарко дышащие звуки Летели в сумрак и в мороз. И, бодрой медью разогрето, Огнями вырвано из тьмы, На льду речном пылало лето Среди безжизненной зимы.

III

Как хорошо, что с давних пор Узнал я звуковой узор, Живущий в пении орг'aна, Где дышат трубы и меха, И в скрипке старого цыгана, И в нежной дудке пастуха. Он и в печали дорог людям, И жизнь, которая течет Так суетливо в царстве буден, В нем обретает лад и счет.

«Счастье»

Как празднично сад расцветила сирень Лилового, белого цвета. Сегодня особый — сиреневый — день, Начало цветущего лета. За несколько дней разоделись кусты, Недавно раскрывшие листья, В большие и пышные гроздья-цветы, В густые и влажные кисти. И

мы вспоминаем, с какой простотой, С какою надеждой и страстью Искали меж звездочек в грозди густой Пятилепестковое «счастье». С тех пор столько раз перед нами цвели Кусты этой щедрой сирени. И если мы счастья еще не нашли, То, может быть, только от лени.

* * *

Возраст один у меня и у лета. День ото дня понемногу мы стынем. Небо могучего синего цвета Стало за несколько дней бледно-синим. Все же и я, и земля, мне родная, Дорого дни уходящие ценим. Вон и береза, тревоги не зная, Нежится, греясь под солнцем осенним.

* * *

В полутьме я увидел: стояла За окном, где кружила метель, Словно только что с зимнего бала, В горностаи одетая ель. Чуть качала она головою, И казалось, что знает сама, Как ей платье идет меховое, Как она высока и пряма.

* * *

Апрельский дождь прошел впервые, Но ветер облака унес, Оставив капли огневые На голых веточках берез. Еще весною не одета В наряд из молодой листвы, Березка капельками света Сверкала с ног до головы.

Последний сонет

Т. Г.

У вдохновенья есть своя отвага, Свое бесстрашье, даже удальство. Без этого поэзия — бумага И мастерство тончайшее мертво. Но если ты у боевого стяга Поэзии увидишь существо, Которому к лицу не плащ и шпага, А шарф и веер более всего. То существо, чье мужество и сила Так слиты с добротой, простой и милой, А доброта, как солнце, греет свет, — Такою встречей можешь ты гордиться И перед тем, как навсегда проститься, Ей посвяти последний свой сонет.

* * *

Когда, как темная вода, Лихая, лютая беда Была тебе по грудь, Ты, не склоняя головы, Смотрела в прорезь синевы И продолжала путь.

* * *

Бремя любви тяжело, если даже несут его двое. Нашу с тобою любовь нынче несу я один. Долю мою и твою берегу я ревниво и свято, Но для кого и зачем — сам я сказать не могу

* * *

Люди пишут, а время стирает, Все стирает, что может стереть. Но скажи, — если слух умирает, Разве должен и звук умереть? Он становится глуше и тише, Он смешаться готов с тишиной. И не слухом, а сердцем я слышу Этот смех, этот голос грудной.

Пушкинская дубрава

Три вековых сосны стоят на взгорье, Где молодая роща разрослась. Зеленый дуб шумит у Лукоморья. Под этим дубом сказка родилась. Еще свежа его листва густая И корни, землю взрывшие бугром. И та же цепь литая, золотая, Еще звенит, обвив его кругом. Нам этот дуб священней год от года. Хранит он связь былых и наших дней. Поэзия великого народа От этих крепких родилась корней. У Лукоморья поднялась дубрава. И всей своей тяжелою листвой Она шумит спокойно, величаво, Как славный прадед с цепью золотой.