Собрание военных повестей в одном томе
Шрифт:
Разбудила его уже Джулия. Наверное, от холода она заворочалась, плотнее прижимаясь к нему, сонный Иван сразу почувствовал это и проснулся. Она обхватила его рукой и горячо зашептала незнакомые, чужие, но теперь очень понятные ему слова. Он обнял ее, и снова сомкнулись их губы...
Было уже совсем темно. Похолодало. Черными в полнеба горбами высились ближние горы, вверху ярко горели редкие звезды; ветер стих совсем – даже не шелестели маки, только, не умолкая, ровно шумел, клокотал рядом поток. Все травы этого луга ночью запахли так сильно, что их аромат хмелем наполнял кровь. Земля, горы и небо дремали во
– Джулия! – тихо позвал он, прижимая ее к себе.
Она покорно отозвалась – тихо, с лаской и преданностью:
– Иванио!
– Ты не сердишься на меня?
– Нон, Иванио.
– А если я оставлю тебя?
– Нон, амико. Иван нон оставить. Иван – руссо. Кароши, мили руссо.
Торопливо и упруго, с неожиданной для нее силой она прижала его к себе и тихо засмеялась:
– Иван – марито! Нон синьор Дзангарини, нон Марио. Руссо Иван – марито.
Он удовлетворенно, даже с затаенной гордостью в душе спросил:
– А ты рада? Не пожалеешь, что Иван – марито?
Она вскинула пушистые ресницы, затененные его склоненной головой, и звезды в ее зрачках, дрогнув, запрыгали.
– Иван – кароши, кароши марито. Мы будем маленко-маленко филиё... Как это руссо, скажи?
– Ребенок?
– Нон ребьёнок. Как это маленко руссо?
– А, сын, – слегка удивленный, догадался он.
– Да, син! Это карашо. Такой маленко-маленко, карашо син. Он будет Иван, да?
– Иван? Ну, можно и Иван, – согласился он и, взглянув поверх нее на черный массив хребта, вздохнул.
Она притихла, о чем-то думая. Оба на минуту умолкли. Каждый погрузился в свои мысли. А вокруг тихо лежали горы, скупо поблескивали редкие звезды, черной непроглядной пеленой покрылся маковый луг. Было тихо-тихо, только мерно бурлил поток; но он не нарушал тишины, и Ивану казалось, что во всем мире их только трое – они и поток. Последние ее слова постепенно согнали с его лица улыбку, исчезла шутливая легкость, он наткнулся на что-то трудное и серьезное в себе, впервые обнаружив еще одно осложнение в их и без того непростых отношениях. А Джулия, наоборот, что-то осмыслив, снова радостно встрепенулась и сжала его в объятиях:
– Иванио! Иванио, карашо! Как ето карашо – филиё! Син! Маленки син!
Потом разняла руки, повернулась лицом вниз – звезды в ее зрачках исчезли, и лицо тускло засерело светлым пятном, на котором в глубоких тенях чуть заметно мерцали глаза. Короткое возбуждение ее внезапно сменилось тревогой.
– Иванио, а где ми будэт жить? – Она немного подумала. – Нон Рома. Рома отэц уф бёзе! Триесте?..
– Что наперед загадывать!.. – сказал он.
– О! – вдруг тихо воскликнула она. – Джулия знат. Ми будэт жить Белоруссио. Дэрэвня Тэрэшки, близко-близко два озера... Правда?
– Может быть, что ж...
Вдруг она что-то вспомнила и насторожилась:
– Тэрэшки кольхоз?
– Колхоз, Джулия. А что?
– Иванио, плёхо кольхоз?
– Ну что ты! Я же сказал... Хорошо. Война только помешала.
Большой своей пятерней он взъерошил ее жесткие густые волосы, она, уклонясь, высвободила голову и пригладила ее.
– Джулия растет большой кароши волёс. Большой волёс красиво, да?
– Да, – согласился он. – Красиво.
Она помолчала немного и потом, возвращаясь к прежнему разговору, сказала:
– Иван будэт лавораре фэрма, плантация. Джулия будэт... Как это? Виртин вилла [35] . Ми сделаем много-много маки. Как этот люг.
– Да, да, – задумчиво соглашался Иван. У него очень заломила нога, надо было поправить повязку, но он не хотел лишний раз беспокоить девушку. Он лишь выпрямил и свободнее положил ногу в траве, рассеянно слушая Джулию, которая все говорила и говорила рядом.
– Ми будэт много-много счастя... Я очэн хочу счастя. Должен бить человек счастя, правда, Иванио?
35
Хозяйка виллы (итал.).
– Да, да...
Наверно, Джулию одолевал сон, голос ее становился все тише, мысли путались, и вскоре девушка умолкла. Он тихонько погладил ее плечо, подумал: надо дать ей отдохнуть, выспаться, все равно сколько уж осталось той ночи – первой и, пожалуй, последней ночи их счастья. А завтра идти. Только кто знает, что уготовило им это завтра?
Он долго смотрел в небо – один на один со вселенной, с сотней звезд, больших и едва заметных, с серебристой тропой Млечного Пути через все небо, – и тревожное беспокойство все настойчивее вторгалось в его душу.
За годы войны он совсем отвык от естественной человеческой потребности в счастье. Все его силы расходовались на то, чтобы как-нибудь выжить, не дать уничтожить себя. Конечно, придет время, человечество уничтожит фашизм, люди испытают великую радость братства, свободную, без границ и запретов, любовь, только вряд ли суждено этого дождаться им с Джулией. Милая сердечная девушка, она в мечтах залетает так высоко, совсем не представляя, что уготовано им на пути в Триест. Вырвавшись из лагеря и познав любовь в этом удивительном мире цветов, она решила, что все страшное уже позади. О, если бы это было так! Но стоит немного подумать, и станет понятно, сколько еще испытаний впереди: оживленные автострады в долине, бурные горные реки, населенные пункты. А заставы, собаки... И вдобавок ко всему огромный, недоступный снежный хребет! Как перейти его им, раздетым, разутым, голодным?
Одно лишь то, что ожидало их в ближайшие дни, могло заставить задуматься каждого, будь он на их месте. А потом? Что их ждало потом, в случае, если бы тут все удалось, – об этом даже не хотелось думать. Не вовремя, ой как не вовремя сошлись они на этой тропинке и полюбили друг друга.
А почему? Почему человек не может иметь маленькой надежды на счастье, ради которого рождается на этот свет и к которому всю жизнь стремится? Почему бы и в самом деле не приехать ей в тихие его Терешки у двух голубых озер, если она хочет этого, если он любит ее, как, очевидно, не способен полюбить ни одну девушку в мире? И – он ясно понимал это – она была бы лучшей в мире женой.