Собственность и государство

Чичерин Борис Николаевич

Можно было бы думать, что по крайней мере количество самостоятельных хозяев уменьшается с развитием крупной промышленности; но и тут статистические цифры опровергают это предположение. Во Франции в 1791 г. число лиц, имевших промышленные патенты, равнялось 659812; в 1822 г. их было 955000, в 1878 — 1631000. Из числа патентованных в 1872 г. было 1302000 лиц, принадлежавших к мелкой и средней торговле и плативших 51000000 франков налога, тогда как в списке крупных торговцев было не более 16710 лиц с 6000000 франков налога. По исчислению Блока, из 1000 лиц, занимающихся земледелием, 524 работают на себя и 476 на других; в числе последних находятся 143 фермера, 56 половников и только 277 поденщиков. В Англии в 1845 г. было 148000 промышленников и торговцев, плативших подоходный налог; в 1877 г. их было около 382000. В Пруссии по промышленной переписи 1875 г. было 1667104 промышленных предприятия (кроме сельскохозяйственных) с 3625918 занятых в них лиц. Из этого числа 1623951 предприятие (то есть 97%) с 2246959 лицами (62%) принадлежали к мелким промыслам, занимающим не более 5 лиц, и только 43513 предприятий с 1378959 лицами относились к разряду более или

менее крупных.

Ввиду всех этих фактов возможно ли утверждать, что экономическая свобода ведет к развитию двух противоположных крайностей богатства и бедности? Если мы взглянем на богатые страны, которые ранее других ввели у себя экономическую свободу, то нас поражает, напротив, постепенное распространение благосостояния в массах. В первую пору развития крупной фабричной промышленности можно было еще ошибаться на этот счет. В ту эпоху действительно, с одной стороны составлялись громадные состояния, а с другой стороны, развивался фабричный пролетариат, представлявший ужасающие явления. Но теперь можно уже убедиться, что накопившееся богатство не осталось в руках немногих, а разлилось повсюду, поднимая в особенности благосостояние тех, которые сперва служили ему как бы механическими орудиями. Не станем говорить об Англии, где искусственные стеснения мешают свободному передвижению поземельной собственности. С другой стороны, не станем указывать и на Соединенные Штаты, где рабочее население при полной экономической свободе стоит на высоте, неизвестной в других местах. Могут возразить, что в Америке необыкновенно благоприятные условия противодействуют пагубному влиянию свободы: непочатые еще силы природы, необъятные тучные пространства, а рядом с этим обилие капиталов и чрезвычайная энергия населения, все это поднимает заработок рабочего в большей степени, нежели это возможно в иной среде. Но и в старой Европе есть страна, которая ранее других ввела у себя полную экономическую свободу и которая однако пользуется неслыханным материальным благосостоянием. Эта страна есть Франция. Тут не только мы не замечаем крайностей богатства и бедности и проистекающих отсюда смут, но видим напротив, что социальные вопросы, здесь впервые возбужденные, теряют всякую почву вследствие того, что уровень массы поднимается сам собою, без всяких искусственных мер. В особенности же процветают средние классы, составляющие главное зерно современной французской демократии. Тут является стремление не к развитию крайностей, а напротив, к постепенному уравнению состояний. В целом обществе разлита такая масса материального богатства, как, может быть, ни в одной другой европейской стране. Особенно этот подъем обнаружился с тех пор, как к внутренней экономической свободе присоединилась внешняя. Не всякая страна в состоянии ее вынести, но нет сомнения, что при высоком материальном развитии возможно широкая свобода составляет идеал экономического быта. Именно вследствие этих условий Франция после войны 1871 г. могла без труда выплатить такую громадную контрибуцию, которая представлялась почти сказкою, и затем в несколько лет подняться снова на такую степень материального процветания, которая поражает нас изумлением.

Современная Франция служит самым сильным фактическим доводом против социализма. Она доказывает, что для врачевания бедности и для поднятия уровня массы не нужно никаких искусственных мер, никакого общественного переустройства; достаточно свободы. Если временно свободное отношение экономических сил вызывает прискорбные явления, если массы как будто понижаются под давлением гнетущего их капитала, то в дальнейшем движении самый этот капитал сообщает им неслыханный подъем. Противоречия разрешаются действием тех самых законов, которыми они были названы. И разлад и примирение составляют последующие периоды одного и того же исторического процесса, управляемого началом экономической свободы.

Окончательный результат этого процесса состоит в относительном уравнении состояний, не задержанием высших сил и не возвращением к первобытному безразличию, а медленным, хотя и верным поднятием общего уровня и в особенности умножением средних классов, составляющих посредствующее звено между крайностями. Этим водворяется гармоническое отношение сил, а между тем сохраняется бесконечное разнообразие жизни, составляющее плод высшего развития; здесь каждой деятельности открывается самый широкий простор и достигается возможно полное удовлетворение всех потребностей, тогда как искусственные меры, подавляющие свободу и ограничивающие собственность, способны произвести только обращение промышленности вспять и возвращение к первобытной нищете среди несравненно худших условий.

Этим историческим процессом разрешается и рабочий вопрос, составляющий главную болезнь нашего времени. Об нем мы поговорим в следующей главе.

Глава XI. РАБОЧИЙ ВОПРОС

Социализм как теория существует издревле. Он являлся и на Востоке, и в Греции, и в средние века, и в новое время. С тех пор как люди начали думать об общественном устройстве, всегда находились мыслители, представлявшие себе идеал совершенства помимо всех условий человеческого существования. Платон в своем государстве требовал для воинов общения жен и имуществ. На заре нового времени Томас Мор и Кампанелла, вдохновляясь теми же идеалами, изображали блаженное состояние человеческого общества, в котором устранена главная причина раздоров и бедствий, частная собственность. Нередко эти мечты связывались и с религиозными воззрениями, которые их последователи пытались даже проводить в жизнь. Такова была попытка анабаптистов. Но все это были преходящие явления, не имевшие существенного значения в истории человечества. Только к новейшее время социализм занял видное место как явление жизни. Только теперь мечтание утопистов, попавши на восприимчивую почву, разрослись в мировую теорию и породили требования, грозящие сокрушить весь существующий общественный строй.

Причины этого успеха понятны, если мы

взглянем на современное состояние европейских обществ. Социализм задает себе целью поднять благосостояние масс; он обещает им невиданные блага; а только в наше время народные массы, получивши свободу, сделались самостоятельною общественною силою. Пока существовало крепостное право и сохранялись привилегии высших сословий, желания и требования низших классов не шли далее устранения тяготевшего над ними гнета. Мечты о полном общественном переустройстве мало их трогали; ближайшие практические задачи слишком живо давали себя чувствовать. Но с конца XVIII века на Западе водворилась общая свобода. Прежние преграды пали, и демократия, достигшая невиданных прежде размеров, завоевывала себе все большее и большее место в общественной жизни.

На первых порах однако же положение рабочего класса от этого мало улучшилось. Гражданские и политические права не дают еще материального благосостояния. И вот явились мыслители, которые стали говорить, что дело вовсе не в политических правах, а в отношениях собственности, что юридическое равенство ничего не значит без равенства имущественного и что только путем полного экономического переворота возможно поднять рабочий класс на тот уровень, который требуется его человеческим достоинством. Понятно, что подобные теории жадно воспринимались голодающею толпою и находили в ней страстных последователей. На почве демократической свободы социализм сделался грозною силою. Не раз современные общества трепетали перед его появлением. И чем менее в этих утопиях было смысла, чем резче они противоречили человеческой природе и всем действительным условиям общественной жизни, тем они казались страшнее. Фанатизм распаленной ложными учениями толпы готов был посягнуть на все, что дорого человеку и гражданину. Говорили о новом нашествии варваров, грозящем погубить все плоды современного просвещения.

К этим общим политическим причинам присоединились причины экономические. Вместе с свободою появилась и крупная промышленность. Основались фабрики, действующие паровыми машинами, собирающие вокруг себя массу рабочего люда. И этот переворот на первых порах сопровождался значительными страданиями и бедствиями. Многие мелкие производства рушились, и хозяева их остались без куска хлеба. Лишились пропитания и рабочие, которые под сенью старого цехового устройства пользовались привилегированным положением. Машины стали заменять людей, вместо взрослых работников, прошедших через учение и тем приобретших право на производство своего ремесла, начали употреблять женщин и детей, нередко за самую ничтожную плату. А так как машины представляли собою значительный капитал, доход с которого зависел от постоянства и продолжительности их действия, то фабриканты старались по возможности удлинить время работы. Несчастных детей заставляли работать при машинах по 17 и 18 часов в сутки, в ущерб их силам и здоровью. Подрастающее поколение гибло преждевременно; семейная жизнь разрушалась, и самые взрослые работники, прикованные в течение всей своей жизни, без малейшего отдыха, к однообразному занятию, сделавшись как бы принадлежностью машины, тупели и истощались среди этого нового, вызванного человеческою изобретательностью порядка, который, казалось, доставлял одним несметные богатства лишь с тем, чтобы погрузить других в еще большие бедствия.

Вопль отчаяния поднялся из среды рабочего класса, и этот вопль отозвался в сердцах всех друзей человечества. И правительства и частные лица, государственные люди и филантропы принялись за исследование положения рабочих. Когда истина раскрылась во всей своей наготе, ужас и негодование распространились в обществе. Не одни мечтатели, но самые просвещенные и гуманные люди начали думать, что при таком порядке вещей оставаться невозможно, что одна свобода ни к чему не ведет и что необходимо коренное общественное преобразование, которое дало бы освобожденным массам возможность выйти из своего бедственного состояния И улучшить свой экономический быт. В страданиях рабочего класса социализм нашел самую сильную свою опору.

Последующее время показало однако, что для врачевания значительной части этих зол не нужно никакого общественного переустройства. Некоторых частных мер, которые могут быть приняты и при существующем порядке, достаточно было для устранения вопиющих злоупотреблений; общее же развитие благосостояния, которое явилось последствием нового промышленного движения, довершило остальное. Мы видели в предыдущей главе, до какой степени под влиянием неслыханного прежде умножения капиталов и производительности и при соответствующем удешевлении средств перевозки и предметов потребления поднялся уровень рабочего класса в Западной Европе. Рабочий в настоящее время получает больше, работает меньше и пользуется такими средствами жизни, как никогда прежде. Он имеет и значительный досуг, и средства для образования, и в случае постигающего его несчастья помощь от многочисленных учреждений, возникших с этою целью в новейшее время. Он имеет и свои сбережения, которые растут с каждым годом. В настоящее время рабочий договаривается уже с хозяином на равной ноте. Голод не заставляет его соглашаться на всякие условия, и если кому приходится выдерживать, настаивая на своих требованиях, то скорее хозяин разорится, нежели работник погибнет. А так как умножение капитала и средств, доставляемых изобретательностью, идет, все возрастая в гораздо быстрейшей прогрессии, нежели умножение народонаселения, то поднятию уровня рабочего класса не предвидится границ. Если рабочий вопрос заключается в постепенном улучшении быта рабочего населения и в устранении гнетущих его зол, то можно сказать, что этот вопрос решен свободою. Конечно, всех бедствий, постигающих человека, уничтожить нельзя; условия земной жизни этого не допускают. Мы не можем даже сказать, исчезнет ли когда-нибудь бедность со всеми ее печальными последствиями. В настоящее время мы находимся еще в начале свободного промышленного развития, а потому слишком смело было бы предсказывать его окончательные результаты. Но мы можем наверное сказать, что человечество находится на правильном пути, который приведет его к большему и большему благосостоянию.