Шрифт:
71. Перед грозой
Спасибо скромный русский огонек…
За то, что с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь, как добрая душа…
(Н. Рубцов)
Чемельские мужики группами неспешно возвращались с покоса. Ранним утром была роса, свежо и поработалось хорошо. Неся косы на плечах, они медленно брели домой уставшие, но довольные выполненной работой, изредка перебрасываясь немудреными шутками. Ясное
Подвода, въехав в село, направилась к дому отца Леонида. «Тр…р!» – остановил возница коня и обратился к девочке, играющей у ворот на куче песка, – Здравствуй Люша! Дома ли тятя?»
– Нет дома, – ответила девочка, он в ограде косит траву, а маманя дома. Потом вдруг удивившись и испугавшись незнакомого бородатого дядьки, убежала в дом. На крыльце появилась хозяйка. Узнав приезжего, она, всплеснув руками, радостно воскликнула:
«Кузьма! Вот радость неожиданная». Потом засуетилась, открывая ворота и, когда подвода въехала во двор, и возница легко спрыгнул с телеги, троекратно расцеловалась с приезжим. Он приходился ей свояком и жил с ее сестрой большой семьей в Опарино в сотне километров от Красного и изредка с женой навещал родню, доставляя в дом шумное веселье, сладости и подарки детям. У него была большая пасека и хозяйство. Официально он числился лесником. На этот раз он приехал один и был заметно чем-то озабочен.
Вслед за матерью из дома вышли дети: старшая дочь – Геля, сын Александр и маленькая Лена. Радостно поздоровались.
– Расцвела, красавица, небось, женихи кругом жужжат.
– Ну Вы скажете, дядя Кузьма, – засмущалась Геля.
– Принимай, Сашок, подарочек. Осилишь? – Кузьма достал с телеги кадушку с медом.
– Не урони, тяжелая, небось, – предупредила мать.
– Ну а это, я сам снесу, – сказал Кузьма и достал из телеги четверть «медовухи».
– Дядя Кузьма, коня-то распрягать? спросил вернувшийся из дома Александр.
– А сможешь?
– А то!
– Только сразу не пои и не корми. Дай постоять в тенечке. Кузьма был вологжаниным и говорил неторопливо, налягая на «о».
– Привет лепошка! – погладил по головке малышку Лену.
– Я не лепошка, а Ленушка, – обиделась та и расплакалась.
– Ну, ну не сердись, на-ко тебе куклу Машу и петушка на палочке, – улыбнулся Кузьма и дал девочке яркую тряпичную куклу и конфету-леденец. Ребенок рассмеялся.
Люша, тем временем, уже сбегала за дом в конец огорода и сообщила отцу о приезде бородатого дядьки. Отец Леонид, уже закончил косить и обтерев косу травой, поспешил в дом. Встретившись, свояки обнялись и трижды расцеловались.
– Как жив, здоров, как доехал?
– Слава богу, хорошо. И доехал легко по холодку.
– Ну и славно, как раз к обеду успел.
После взаимных расспросов и рассказов о своей жизни и бытовых новостях, сытного обеда, мать убрала со стола все, кроме бутылки с «медовухой», двух стаканов и тарелки с рыжиками.Вымыв с Гелей посуду, оставили мужчин одних. Мать пошла на задний двор, ухаживать за скотиной, а Гелю отправила в лес за черникой для пирога. Малые девочки, забрались на полати и недолго пошушукав, уснули, сладко посапывая.Саша, воспользовавшись моментом занятости отца,улизнул с приятелем на речку Малому – купаться.
Оставшись одни, Кузьма сказал:
– Плохие вести я привез тебе, Леонид. Очень плохие, ты уж прости: из центра пришло распоряжение – изымать весь хлеб.
– Да ведь все же сдали, оставили на прожитье, да
– Весь, Леонид, весь! Выгребают все подчистую, такая политика. Рабочие, слышь голодают, а деревня себя прокормит. Круто взялись. Особенно лютует наш местный – Ивашка Конев со своим продотрядом красноармейцев. За противодействие – расстрел. Скажи тайно местным многосемейным крестьянам, чтоб поберегли часть хлеба, а то весной голода не миновать.
Церковь с. Красное
Служители Красносельской (Чемельской) церкви,
построенной в честь победы в Отечественной войне 1812 года.
В центре священник Л.И. Шергин
– Да как же тайно? Наши местные «красные» активисты уж давно пронюхали у кого какие запасы и будут рады пособить советской власти. Ты не заметил: возле дома уже крутится один тип, выспрашивал у детей и у матери, кто приехал и зачем. Ладно. А что еще?
– Другая новость еще хуже. Страшно… Язык не поворачивается говорить.
– Говори, чего уж.
– Закрывают церкви, арестовывают служителей, разоряют их семьи…
– За что!?
– Не за что! Беззаконно. Властям церковь мешает строить новую жизнь с их новой идеологией и мировоззрением. Вот и вырубают под корень религию по всей стране. Может быть тебе уехать куда-нибудь, жену, детишек спасти. Авось образумятся, вернется все на круги своя, тогда и вернетесь.
Помолчали, выпили по стакану.
– Да куда-же уедешь? Сам говоришь – по всей России так. Нас шестеро и трех стариков – родителей не бросишь. Нет выхода. Будем молить бога. Прости их бог – не ведают что творят.
После вечерней службы отец Леонид и Кузьма молчали весь вечер. Мать сердцем чувствовала, что случилось что-то страшное, но не спрашивала, а молча истово месила тесто для пирогов. Потом долго поливала огурцы в огороде.
Ночью Леонид не спал, часто вздыхал, ворочался и слышал, как мать возилась у печи. Изба наполнилась чудесным запахом свежеиспеченных пирогов. Мать лишь в три ночи легла вздремнуть. Он слышал, как Люша, тихо встав из своей кроватки и пописав в свой горшок, стащила со стола пирожок и жуя его по привычке забралась в кровать отца, куда положили спать гостя. Кульма лежал лицом к стенке.
– Тять, а тять, – термошила она его за плечо – где мужик-от спит?
– Там на полатях, спи дочка, – тихо сказал Кузьма.
Люша, услышав незнакомый голос, стремглав вскочила, скатилась с кровати и убежала к себе.Этот ночной эпизод немного позабавил отца, но сон так и не пришел.
Ранним утром, выпив кружку молока и съев кусок своего любимого черничного пирога, Кузьма пошел запрягать жеребца. Мать уложила в телегу воду и снедь в дорогу, да пирожков, испеченных ночью. Попрощались. Дети еще спали. Леонид провожал гостя до повертки на Опаринскую дорогу. Расставаясь, крепко обнялись и так долго стояли, каждый думая: свидимся ли еще.