Сочинения Фрица Кохера и другие этюды

Юноша, написавший эти сочинения, умер вскоре после окончания школы. Мне стоило немалого труда уговорить его мать, достойную и милую женщину, предоставить эти листки для публикации. По понятным причинам она очень ими дорожила, ведь они были для нее мучительно-сладким воспоминанием о сыне. Только заверения с моей стороны, что я опубликую сочинения без малейших изменений, в том виде, в каком они были написаны Фрицем, убедили ее передать их в мои руки. Многим они могут показаться в одних местах слишком взрослыми, а в других — слишком детскими. Но прошу иметь в виду, что моя рука их не касалась. Молодые люди чуть ли не в один и тот же момент судят о вещах очень мудро и очень опрометчиво, таковы и эти сочинения. Я распрощался с матерью со всем возможным почтением. Она рассказала мне много подробностей из жизни сына, совпадавших с подробностями его школьных сочинений, лежавших передо мной. Ему суждено было рано уйти из жизни, этому веселому и серьезному юноше. Его глазам, наверное большим и сияющим, не дано было увидеть большого мира, куда он так стремился. Но ему было даровано с проницательностью ясновидящего вглядеться в свой малый мир, что подтвердит и читатель, когда прочтет эти сочинения. Прощай, мой мальчик! Прощай и ты, читатель!

Человек — тонко чувствующее существо. У него только две ноги, но в его сердце разместилась на постой целая армия мыслей и чувств. Человека можно было бы сравнить с роскошным парком, если бы наш учитель позволил такое сравнение. Иногда человек пишет стихи, и в этом высшем благороднейшем состоянии его называют поэтом. Будь мы все такими, какими должны быть, то есть такими, какими велит быть Господь, мы были бы бесконечно счастливы. К сожалению, мы предаемся вредным страстям, а они только раньше времени подрывают здоровье и губят наше счастье. Человек во всем должен превосходить своего компаньона, зверя. Но даже глупый школьник ежедневно замечает людей, которые ведут себя, как неразумные животные. Пьянство — это омерзительно, почему же люди пьянствуют? Очевидно, потому, что иногда человек испытывает потребность утопить свой разум в мечтах, а они кишмя кишат в любых спиртных напитках. Подобное малодушие соответствует столь несовершенному созданию, как человек. Мы во всем несовершенны. Наша несостоятельность распространяется

на все наши замыслы, которые были бы так возвышенны, если бы не исходили только из алчности. Почему мы так устроены? Однажды я выпил бокал пива, но больше никогда не буду. К чему это приведет? Уж точно не к возвышенным устремлениям. Заявляю во всеуслышание: хочу стать надежным дельным человеком. Все великое и прекрасное найдет во мне не только чуткого последователя, но и защитника. Я втайне восторгаюсь искусством. Но с этого момента уже не совсем втайне, потому что из чистосердечия проболтался. Меня стоило бы наказать в пример другим. Что мешает человеку признаться, что он исповедует высокие идеи? Меньше всего — угроза порки. Что такое наказание розгами? Это пугало для рабов и собак. Меня пугает только один призрак: низость. Ах, я хотел бы подняться так высоко, как только позволено человеку. Хочу стать знаменитым. Хочу познакомиться с прекрасными дамами и любить их, и чтобы они меня любили и ласкали. Но я все-таки я не пожертвую ради этого природной энергией (творческой силой). Напротив, день ото дня я буду становиться все сильнее, свободнее, возвышеннее, богаче, знаменитее, смелее и отважнее. За такой стиль мне нужно поставить двойку. Поясню: это все-таки самое лучшее из всех сочинений, написанных мной до сих пор. Все слова исходят из сердца. Все же иметь трепетное, чуткое, разборчивое сердце — это прекрасно. Это самое прекрасное в человеке. Человек, который не бережет свою душу, неумен, он лишает себя неиссякаемого источника сладкой непобедимой власти, богатства, возвышающего его над всеми тварями земными, а также полноты чувств и тепла, без которых человеку не прожить. Душевный человек не только самый лучший, но и самый умный, так как у него есть что-то, чего ему никогда не заменит никакая деловая хватка. Еще раз повторю: никогда не буду напиваться, не буду объедаться, ибо это скверно; я буду молиться и еще больше работать, потому что мне кажется, работа это уже молитва. Я буду прилежным, буду слушаться тех, кто этого заслуживает. Родители и учителя заслуживают этого без сомнения. Вот и все мое сочинение.

Когда приходит осень, листья падают с деревьев на землю. В сущности, надо было написать: когда падают листья, приходит осень. Необходимо было написать: когда падают листья, приходит осень. Необходимо улучшать стиль. В прошлый раз оценка была такая: «Стиль убогий». Меня это огорчает, но что я могу поделать? Мне нравится осень. Воздух свежеет, вещи на земле сразу выглядят совсем иначе, по утрам все торжественно сверкает, а ночи такие прохладные. Но мы все равно гуляем допоздна. Гора за городом переливается всеми красками. Грустно думать, что эти краски означают приближение всеобщей бесцветности. Скоро полетит снег. Снег я тоже люблю, хотя, если ноги промокли и замерзли, топать по снегу неприятно. Но зато потом… Вот когда пригодятся теплые войлочные тапочки и жарко натопленные комнаты! Только жалко бедных детей, тех, у кого в доме не топят. Как должно быть ужасно все время мерзнуть. Будь я беден, я не стал бы делать домашних заданий, я бы умер, да, умер бы всем назло. Как красивы сейчас деревья! Их ветви вонзаются в серый воздух, словно острые шпаги. Можно видеть воронов, а вообще-то их никогда не видно. Птицы больше не поют. Все-таки природа прекрасна. Как искусно она подбирает цвета, меняет наряды, примеряет и сбрасывает маски! Это просто волшебно. Будь я художником (хотя не исключено, что я им стану, ведь человеку не дано знать своего предназначения), я бы с наибольшей страстью рисовал осень. Боюсь только, что тогда мне не хватит красок. Может, я еще слишком мало в этом разбираюсь. И зачем вообще переживать из-за того, что еще только когда-нибудь случится? Нужно ловить душой лишь настоящий момент. Где я слышал эти слова? Где-то, наверное, слышал. Возможно, от моего старшего брата, он студент. Скоро наступит зима, закружится снег, ах, как же я этому рад! Когда вокруг все белым-бело, даже как будто лучше отвечаешь на уроке. Цвета переполняют память всякими завихрениями. Цвета — всего лишь сладкая путаница в голове. Я люблю все одноцветное, монотонное. Снег, например, он как мелодия для одного голоса. Вот если бы цвета могли впечатлять так же, как пение! Белый цвет звучал бы как журчанье, шепот, молитва. Огненные цвета, осенние, это крик. Зелень середины лета — многоголосье на самых высоких тонах. Правда? Не знаю. Все равно г-н учитель по доброте своей это исправит. — Как все устроено в мире! Скоро Рождество, до Нового года рукой подать, а потом настанет весна, так все и движется вперед, шаг за шагом. Я не такой дурак, чтобы считать шаги времени. Не люблю считать. В арифметике я не силен, хотя отметки у меня хорошие. Чувствую, коммерсант из меня никогда не получится. Только бы родители не отдали меня в ученики какому-нибудь торгашу. Я от него сбегу, и какой им от этого прок? Ну вот, кажется, я достаточно написал про осень. И много чего наплел про снег. За что и получу хорошую оценку в четверти. Оценки — глупое изобретение. По пению у меня «отлично», а я не возьму правильно ни единой ноты. Как так получается? Лучше бы нам давали яблоки вместо оценок. Но тогда пришлось бы раздать слишком много яблок. Эх!

Ночью по темному лугу шагает одинокий странник. Звезды, сияющие над ним, — его провожатые. Он погружен в свои мысли. Внезапно он замечает, что небо над его головой багровеет. Он останавливается, передумывает и поворачивает обратно в город: он знает, случился пожар. Он ускоряет шаги, но до города слишком далеко, в мгновение ока туда не перенестись. Пусть он шагает побыстрей, а мы посмотрим, как ведут себя жители города во время страшного пожара, вспыхнувшего в самом центре. Какой-то мужчина мечется по тихим переулкам и, трубя в рожок, будит спящих горожан. Каждый узнает своеобразный, жуткий звук пожарного рожка. Все, что может вскочить, вскакивает, протирает глаза, приходит в себя, одевается, поднимается на ноги и бежит вместе с толпой к месту пожара. На главной улице горит один из самых богатых домов общины. Огонь охватывает все вокруг, как будто у него сотня загребущих цепких рук. Пожарная команда еще не прибыла. Пожарная команда всегда действует медленно, особенно в нашем городе. Ей давно пора приехать, а то становится страшно. Огонь, как и все дикие стихии, не имеет разума и действует совсем как сумасшедший. Почему же человеческие руки, способные его обуздать, еще не подоспели? Неужели в такую ужасную ночь люди могут оставаться равнодушными? На площади много народу. Конечно, и я, и господин учитель, и весь наш класс тоже здесь. Все в недоумении глядят на пожар. — Наконец приезжает пожарная команда (кажется, что она еще не совсем проснулась) и начинает свои приготовления. Пока что они заключаются в бессмысленной беготне и криках. Зачем так орать? Приказ и молчаливое исполнение были бы гораздо лучше. Огонь уже разгорелся с неистовой силой. Дали ему время, вот он и разгорелся. Он огрызается, вырывается, шипит, беснуется, он похож на красномордого пьяницу в горячке, который опустошает и крушит все, что попадет ему под руку. Дом в любом случае не уцелеет. Все красивые вещи и дорогие товары, лежащие в подвале, сгорят — ну и пусть, только бы люди не погибли. Но кажется, происходит самое ужасное. Из дыма и языков пламени слышен крик девочки. Бедное создание! Внизу, на улице, ее мать падает в обморок. Ее поддерживает какой-то коммивояжер. О, если бы я был большим и сильным! Я бы дал отпор пламени и спас девочку как герой! Нет ни одного героя? А ведь есть прекрасная возможность показать себя благородным и отважным мужчиной. Но что это? Молодой, худощавый, бедно одетый человек лезет по высокой лестнице прямо в дым, в жар, появляется на миг в жутких отсветах пламени, затем он снова пропадает из вида и возвращается — какое зрелище! — с девочкой. Держа ее на одной руке, а другой рукой цепляясь за лестницу, он спускается вниз и передает девочку матери, а та уже пришла в себя и чуть ли не душит ее в объятиях. Какой момент! О, если бы я был этим смельчаком! О, если бы мне стать таким мужчиной! Дом сгорел дотла. На улице стоят, обнявшись, мать и дочь, а тот, кто спас девочку, бесследно исчез.

Дружба — это драгоценный цветок. Без нее не проживет даже сильный человек. Душе нужна родная верная душа, как бы лесная поляна, где можно прилечь отдохнуть и поболтать. Друга нельзя переоценить, если он настоящий Друг. И нельзя успеть убежать, если он нас обманывает. О, бывают ложные друзья, им одно только нужно: нанести рану, обидеть, разрушить! Есть люди, которые для того только изо всех сил притворяются друзьями, чтобы тем беззаботнее и глубже оскорбить нас или причинить вред. У меня такого друга нет, но я знаю об этом из книг, а в книгах пишут правду, ведь они написаны так душевно и понятно. У меня есть друг, не хочу его называть. Достаточно того, что я в нем уверен, абсолютно уверен. Да есть ли счастье, покой, наслаждение, сравнимое с этим? Нет, и не бывает. Мой друг, конечно, думает на этом уроке обо мне, точно так же, как я думаю и пишу о нем. В его сочинении я играю главную роль, как и он — в моем. Вот что значит связь, союз, согласие, понимание! Я этого не понимаю, но пусть так оно и будет, раз это хорошо и славно. Мое неопытное перо не может выразить, насколько это хорошо и славно. Пускай бы описал это настоящий писатель, кому это по силам. Существует много видов дружбы, так же, как существует много видов измены. И нельзя принимать одно за другое. Надо быть внимательнее. Одни хотят нас обмануть, обвести вокруг пальца, но не могут, другие хотят всегда быть верными, но почему-то предают, иногда нарочно, иногда нечаянно. Некоторые предают нас, показывая тем самым, что мы обманулись, вообразив их нашими друзьями. Я люблю таких врагов. Они нас кое-чему учат и не причиняют никакого горя, кроме разочарования. Хотя вообще разочарование — большое горе. Каждый хотел бы иметь друга, которого можно одновременно и любить, и ценить! И то и другое — переживания, обязательно присущие настоящей дружбе. Любят игрушку, но ею не стоит дорожить. Больше того, мы любим вещи, которые презираем. А друга нельзя любить и одновременно им не дорожить. Так не бывает, по крайней мере по моим ощущениям. Взаимное уважение — вот почва, из которой только и может произрастать такой нежный цветок. Лучше бы меня ненавидели, чем презирали, лучше бы не любили, чем любили и презирали одновременно. Ничто так болезненно не ранит благородного человека, как пренебрежение. У благородного человека в друзьях могут быть только благородные люди, которые всегда скажут в глаза, что вы их разочаровали. Тем самым подлинная дружба — это школа прекрасного и благородного образа мыслей. И упражняться в подобном образе мыслей — удовольствие превыше десяти, нет, сотни других удовольствий. О, я вполне сознаю сладость возвышенной дружбы. Еще одно: весельчаки и шутники всегда пытаются приобрести друзей. Им не доверяют, а если они насмешники, то не стоят доверия.

Бедность — это когда приходишь в школу в рваной куртке. Кто станет с этим спорить? У нас в классе много бедных ребят. Они носят драную одежду, у них мерзнут руки, у них некрасивые, грязные лица и дурные манеры. Учитель обходится с ними строже, чем с нами, и он прав. Учитель знает, что делает. Не хотел бы я быть бедным, я бы сгорел со стыда. Почему бедность это такой стыд? Не знаю. Мои родители — состоятельные люди. У папы есть карета и лошади. Будь он бедным, у него бы их не было. Часто я вижу на улицах бедных женщин в лохмотьях, и мне их жалко. Бедные мужчины, напротив, пробуждают во мне негодование. Бедность и грязь не подобают мужчинам, и бедного мужчину мне не жалко. Я как бы предпочитаю бедных женщин. Они умеют так красиво просить милостыню. Мужчины, которые побираются, безобразны и всегда стесняются, и потому отвратительны. Нет ничего более безобразного, чем нищенство. Если человек просит подаяния, это свидетельствует о слабости характера, отсутствии гордости и даже нечестности. Я лучше умер бы на месте, чем высказал такую унизительную просьбу. Только одна просьба звучит прекрасно и достойно: когда просишь прощения у того, кого любишь, если ты его обидел. Например, когда просишь прощения у матери. Признать свою ошибку и загладить ее примерным поведением вовсе не стыдно, но даже необходимо.

Просить же хлеба или подаяния дурно. Почему вообще должны существовать бедные люди, которым нечего есть? Я считаю, что человеку не подобает обращаться к другим людям с просьбами о пропитании или одежде. Терпеть лишения столь же ужасно, сколь и унизительно. Учитель усмехается, читая мои сочинения, а когда прочтет это, усмехнется дважды. Ну и что отсюда следует? Быть бедным? То есть ничего не иметь? Да, имущество так же необходимо для жизни, как дыхание для бега. Кому не хватит воздуха, тот упадет посреди дороги, и прохожим придется бежать ему на помощь. Только бы никому не пришлось бежать на помощь мне! Я читал, что у бедности все же есть хорошая сторона — пробуждать милосердие в богатых. Но я считаю (и у меня есть право на собственное мнение!), что она только делает их непреклонными и жестокими. Потому что зрелище людских страданий и сознание возможности исправить положение делает богатых высокомерными. Мой отец — человек мягкий и душевный, справедливый и веселый, но с бедными он непреклонен и груб, все, что угодно, только не мягок. Он кричит на них, и сразу видно, что они его злят и раздражают. Он говорит о них с брезгливостью, к которой примешивается ненависть. Нет, бедность не приводит ни к чему хорошему. Бедность делает большинство людей угрюмыми и злобными. Я потому не люблю бедных ребят из класса, что чувствую, как они завидуют моей приличной одежде и злорадствуют, если я плохо отвечу на уроке. Они никогда не смогут стать моими друзьями. Я не испытываю к ним ничего, кроме жалости. Я не обращаю на них внимания, потому что они без причины относятся ко мне враждебно. А если у них и есть причина, то… да, к сожалению, урок уже кончился.

«О пользе и необходимости школы» — так гласит тема на доске. Я полагаю, школа полезна. Она держит меня в своих стальных или деревянных (школьные скамьи) когтях с шести до восьми часов в день, защищает мой ум от безалаберности, не позволяет мыслям разбегаться. Я должен учиться — что ж, превосходно. Школа готовит меня к предстоящей жизни в обществе — еще лучше. Она просто есть, это факт, а я факты люблю и уважаю. Я с удовольствием отправляюсь в школу и с удовольствием ее покидаю. Это самая прекрасная смена обстановки, какой только может желать озорной мальчишка. В школе задается одинаковый масштаб для знаний каждого. И тут уж не имеют значения никакие различия. Самый бедный мальчуган может оказаться самым способным. Никто, даже учитель, не запретит ему стать отличником. Все его уважают, если он блещет познаниями; всем за него стыдно, если он не знает урока. Я считаю, что подстегивать таким способом честолюбие и желание добиваться восхищения одноклассников, — это здорово. Я ужасно честолюбив. Радуюсь от всей души, когда умным ответом застаю учителя врасплох. Знаю, что я один из лучших учеников, но дрожу при мысли, что кто-то, еще более способный, мог бы меня обскакать. От этой мысли становится жарко и страшно, как в аду. Но в этом и состоит польза школы: она держит в напряжении, будоражит, дает толчок, тешит воображение. Школа — это передняя, зал ожидания самой жизни. Ничто не бесполезно, это факт. Тем более школа. Только ленивые двоечники могли додуматься до того, что школа бесполезна. Меня удивляет, что нам вообще задали эту тему. В сущности, ученики никак не могут судить о пользе и необходимости школы, куда их воткнули и где им еще торчать и торчать. Об этом следует писать людям постарше. Например, самому господину учителю или, предположим, моему отцу, который кажется мне мудрым человеком. Окружающая действительность, со всеми ее песнями и шумом, не вмещается ни в какую письменную форму. Да, наболтать можно с три короба. Но вот вопрос: вся эта писанина (извиняю себе столь фамильярную характеристику моего сочинения) — что она значит и чего стоит? Школа мне нравится. Я стараюсь добровольно полюбить то, что когда-то было мне навязано, и в необходимости чего меня молчаливо убедили все кому не лень. Школа — необходимый галстук на шее юности, но признаю, украшение ценное. Как бы мы мешали родителям, лавочникам, стекольщикам, жестянщикам, сапожникам, прохожим на улицах, если бы не ходили в школу! Чем же еще нам заниматься, как не домашними заданиями? Озорничать? Нет, школа и впрямь прекрасное заведение. Я ничуть не сожалею о том, что учусь. Напротив, я всем сердцем рад своему счастью. Все умные и правдолюбивые школьники обязаны быть того же (или аналогичного) мнения. О пользе необходимой вещи не стоит и говорить, потому что все необходимое полезно.

Нет ничего скучнее, чем невежливое отношение людей друг к другу. Воспитанным людям учтивость доставляет удовольствие. Степень учтивости и способ ее проявления отражает характер человека, как в зеркале. Было бы ужасно, если бы мы не здоровались при встрече, не снимали шляпу, входя в помещение, поворачивались спиной к родителям и учителям, когда они к нам обращаются. Право, это было бы просто невыносимо. Без вежливости не было бы общества, а без общества не было бы жизни. Несомненно, если бы на Земле обитало всего сотни две-три людей, вежливость была бы излишней. Но мы живем почти друг у друга на головах, в такой тесноте, что не смогли бы прожить и дня, не соблюдая правил хорошего тона. И как занимательны эти правила, которым нужно подчиняться, если хочешь быть человеком среди людей! Каждое требование обладает особой прелестью. Царство вежливости изобилует очаровательными тропинками, дорогами, теснинами и поворотами. Однако там есть и зияющие пропасти, страшнее, чем в горах. Как легко упасть в пропасть, если ты неловок или упрям; с другой стороны, можно уверенно пройти по узким дорожкам, если ты чуток и внимателен. И конечно, смотри в оба, держи ухо востро, включи все органы чувств, иначе наверняка сорвешься. Вежливость представляется мне чем-то почти сладостным. Часто я брожу по улице с намерением встретить одного знакомого моих родителей, только чтобы с ним поздороваться. Право, не знаю, грациозно ли я снимаю шляпу. Но достаточно и того, что мне доставляет удовольствие ее снять. Когда взрослые дружески отвечают на твое приветствие, это восхитительно. Как приятно снять шляпу перед дамой и встретить ее ласковый взгляд. У дам такие добрые глаза, а наклон головы — более чем щедрое вознаграждение за столь малый труд, как приподнять шляпу. Учителей следует приветствовать издалека. Но и учителям подобает отвечать на приветствие. Они-то требуют от учеников почтительности, важничают, а сами ведут себя неучтиво. Учтивость не признает возрастных различий, она довольствуется сама собой. Если уж ты неучтив, то неучтив со всеми. И наоборот: если вежливость доставляет тебе удовольствие, тем приятнее быть вежливым с каждым. Чем значительнее вежливый человек, тем он благосклоннее и любезнее. Получить знак внимания от важного и влиятельного человека — подлинное наслаждение. Великие люди тоже были когда-то маленькими, а теперь они могут показать свое величие именно мягким и внимательным обхождением. У кого есть сердце, вежлив. Сердце изобретает тончайшие формы вежливости. Сразу видно, у кого вежливость идет не от сердца. Вежливости можно научиться, но это трудно, если у человека нет таланта, то есть искреннего желания стать вежливым. Никто не обязан быть вежливым, но легкая и непринужденная учтивость — залог хорошего самочувствия для каждого.

Писать о природе трудно, особенно ученику девятого «А» класса. О людях писать легче: у них есть постоянные черты. Но природа так расплывчата, так утонченна, так неуловима и бесконечна. И все же я попытаюсь. Я люблю преодолевать трудности. Это разгоняет кровь и обостряет чувства. Кто-то где-то сказал, что нет ничего невозможного. Может, это банально, но какая-то правда в этих словах есть. Мы с братом (он студент) поднимались как-то на гору. Дело было зимой, за две недели до Рождества. Гора широкая, как спина атлета. Она была слегка припорошена снегом, словно его рассыпала заботливая, чувствительная рука. Сквозь снег тонкими иглами пробивалась трава, что выглядело очень трогательно. Воздух был наполнен туманом и солнцем. Сквозь облака тихо, легко проглядывало голубое небо. Мы шли и мечтали. Наверху мы присели на скамейку и любовались видом. Горный пейзаж — самое великолепное и самое свободное, что есть на свете. Взгляд уходит в глубину и в дальнюю даль, чтобы через мгновение вновь задержаться совсем близко. Ты спокойно глядишь на поля, луга и горные хребты, распростертые у твоих ног: как будто они бездыханны или уснули. По долинам, то узким, то широким, проплывают туманы, дремлют леса, слабо мерцают городские крыши. Все вокруг — легкая, прелестная, недостижимая, тихая греза. Ты представляешь себе то бурное море, то милую игрушку, потом снова что-то бесконечно ясное, неожиданно понятное. Я не нахожу слов. Мы мало говорили. Каждый был занят собственными впечатлениями. Никто из нас не хотел нарушать прекрасную воскресную тишину в горах. Внизу гулко зазвонили колокола. Казалось, они звонят совсем близко, прямо в уши, а потом внезапно умолкли, и я уже не мог уловить их звон своим слабым слухом. Мы говорили тихо (когда потом заговорили). А именно — об искусстве. Мой брат утверждал, что сыграть Карла в «Разбойниках» гораздо труднее, чем негодяя Франца, и мне пришлось признать его правоту, когда он ее обосновал. Мой брат превосходно рисует, пишет стихи, поет, играет на пианино, и он спортсмен. Он очень, очень талантливый. Я люблю его, и не только за то, что он мой брат. Он мой друг. Он хочет стать дирижером, но в то же время он скорее хочет стать не дирижером, а объединить в себе все искусства на свете. Разумеется, он хочет достичь высот. — Потом мы пошли домой, ведь всегда наступает время, когда пора домой. С грустных серьезных елей, сверкая, сыпался снег. Мы говорили о том, что ели — это прекрасные создания, как благородные аристократки. Представляю, что, дойдя до этого места, учитель ухмыльнется. Я тоже скрываю улыбку, вспоминая нашу прогулку в то воскресное утро, белый, призрачный, голубоватый ландшафт, открывшийся с той скамьи, разговор об искусстве и о… Звонок.

— На этот раз, — сказал учитель, — можете писать о том, что придет в голову. — Честно говоря, мне ничего не приходит. Не люблю я такой свободы. Предпочитаю писать на заданную тему. Я слишком ленив, чтобы что-то выдумывать. Да и что бы это могло быть? Я люблю писать обо всем. Меня привлекает не поиск интересной темы, мне интересно находить утонченные красивые слова. Могу извлечь из одной идеи десять, нет, сто идей, но как раз главная тема не приходит в голову. Пишу обо всем подряд. Потому что мне приятно заполнять строки изящными буквами. А о чем писать, мне совершенно безразлично. — Ага, придумал. Попробую изобразить классную комнату. Такого еще не было. И мне наверняка поставят отлично. — Когда я поднимаю голову и смотрю поверх множества голов, я не могу удержаться от смеха. Это так загадочно, так необычно, так странно. Это как баюкающая, волшебная сказка. Сама мысль о том, что в этих головах полно прилежных, скачущих и обгоняющих друг друга мыслей, довольно загадочна. Возможно, как раз поэтому урок, когда мы пишем сочинения, самый прекрасный и привлекательный. Ни на одном уроке не бывает такой тишины, такой торжественной атмосферы. Все работают молча, думают про себя. Кажется, слышишь, как тихо шепчутся, тихо шевелятся мысли. Словно копошатся маленькие белые мыши. Время от времени взлетает муха и затем тихо опускается на чью-нибудь голову, чтобы со всеми удобствами устроится на волоске. Учитель сидит за своим столом, словно отшельник среди скал. А классные доски — это темные, бездонные озера. Трещины на них — это белая пена волн. Отшельник полностью погружен в созерцание. То, что происходит в далеком мире, то есть в классе, его не волнует. Время от времени он сладострастно чешет в затылке. Я знаю, какое это удовольствие — чесать в затылке. Здорово помогает думать. Конечно, выглядит это не слишком красиво, но ведь не все должно выглядеть красиво. Учитель — невысокого роста, слабого сложения, худощав. Я слышал, что такие мужчины самые умные и образованные. Может, это и верно. Я твердо убежден, что наш учитель необычайно умен. Я бы не хотел нести на своих плечах бремя его знаний. Если я и написал нечто неподобающее, то нужно учесть, что это совершенно необходимо для изображения класса. Учитель очень раздражителен. Он часто выходит из себя, когда ученик расстраивает его своей нерадивостью. Это его недостаток. Стоит ли волноваться из-за такой ничтожной мелочи, как лень какого-то школьника? Но мне легко говорить. На его месте я, может быть, вел бы себя еще несдержанней. Чтобы быть учителем, нужен особый талант. Чтобы сохранять собственное достоинство, имея дело с такими сорванцами, как мы, нужно большое самообладание. Вообще-то учитель собой владеет. У него есть особая манера излагать мысль умно и тонко, что нельзя не поставить ему в заслугу. Он всегда чисто одет. Но, к чему скрывать: мы часто смеемся над ним за его спиной. В спине всегда есть что-то смехотворное. Тут уж ничего не поделаешь. Он носит такие высокие сапоги, как будто только что вернулся с поля битвы при Аустерлице. Эти грандиозные сапоги, которым не хватает только шпор, дают нам богатую пищу для размышлений. Они едва ли не больше самого учителя. Он топает ими, когда впадает в ярость. Портрет не очень похож. Я не особенно доволен своим сочинением.