Сочинения Фрица Кохера и другие этюды
Шрифт:
Фантазия
Мы должны описать какую-нибудь фантазию. Моя фантазия любит все красочное, сказочное. Мне не нравится мечтать о заданиях и обязанностях. То, что находится рядом, предназначено для разума, а то, что вдали — для мечтаний. По озеру, волны которого достигают окраины нашего города, плывут в челноке благородная дама и благородный юноша. Дама одета богато и элегантно, юноша — скромнее. Он ее паж. Он гребет, а затем приподнимает весла и дает жемчужным каплям упасть в безмятежные воды озера. Кругом тихо, удивительно тихо. Широкое озеро неподвижно, как разлитое масло. Небо отражается в озере, и озеро кажется текучим, глубоким небом. Оба они, озеро и небо, — легкая, как греза, лазурь, сплошная, сплошная синева. Оба они, дама и юноша, грезят. Юноша гребет, но так тихо, спокойно, так медленно, словно боится плыть вперед. Это скорее парение, чем скольжение, и скорее замирание и неподвижность, чем скольжение. Дама улыбается юноше, не сводя с него глаз. Конечно, он ей очень нравится. Юноша улыбается в ответ. Солнце шлет этому утру, утру на озере, свой поцелуй. Оно наполняет жаром озеро, челнок, этих двоих, их счастье, все. Все счастливо. Даже цвета на платье прекрасной дамы. Разумеется, цвета тоже чувствуют. Цвета добры и соответствуют счастью. Дама родом из замка, что высится на правом берегу озера, это его башни так сверкают. Она графиня. По ее знаку юноша отвязал челнок и привел его туда, где они все еще находятся — почти на середине озера. Дама опускает белую руку в зеленоватую, голубоватую воду. Теплая вода целует влажными устами предложенную ей руку. Поблескивают белые стены разбросанных по берегу сельских домов. В воде отражаются коричневые виноградники и дома. Ну конечно! Они и должны отражаться. Без каких-либо предпочтений. Все, что оживляет берег формой и цветом, подчинено озеру. Озеро делает с этим все, что хочет. Оно все отражает. Оно — божество, волшебство, сказка, картина. — На этой глубокой, текучей картине скользит по волнам челнок. Все то же спокойное скольжение. Мы уже описали его, хоть рассказали не все. Мы? Стоп, неужели я выражаюсь во множественном числе? Вот что значит писательская привычка. Когда я пишу сочинения, всегда кажусь себе писателем. Но озеро, челнок, волны, дама, юноша и весла, им пока еще не позволено исчезнуть. Хочу взглянуть на них еще раз. Дама красива и добра. Я не знаю ни одной дамы, которая не была бы красива и добра. А эта, в притягательном и сладостном окружении, пронизанном солнцем и цветом, особенно прекрасна. К тому же она еще и знатная графиня из давно минувших дней. Юноша также из прошлых столетий. Пажей больше нет. В нашем веке они
Профессия
Чтобы в порядочном обществе вести светский образ жизни, нужно иметь профессию. Но просто работать изо дня в день — этого мало. Работа должна иметь определенный характер и вести к определенной цели. Чтобы достигнуть этого, выбирают профессию. Это происходит по окончании школы, когда ты становишься взрослым человеком. Теперь тебе предстоит другая школа: сама жизнь. Тебе говорят, что жизнь — строгий учитель. Наверное, так оно и есть, поскольку таково общее мнение. Мы имеем право избрать профессию по собственному желанию, а если нет, — то это несправедливо. Я чувствую в себе призвание ко всем возможным профессиям. Поэтому выбор — трудное дело. Я считаю, лучше всего выбрать любую, может быть, первую попавшуюся, испытать себя, а когда надоест — бросить. И вообще, разве можно знать, как та или иная профессия выглядит изнутри? Я думаю, сначала нужно все испробовать. Ведь у нас, молодых, нет жизненного опыта, и, если нас поставить перед выбором, дело кончится блистательным провалом. Профессию детей должны выбирать родители, на свой вкус и усмотрение. Они лучше знают, на что мы годимся. Если же мы годимся на что-то лучшее, то позже всегда найдется время сменить лошадей. Все равно ты будешь на коне. Нет, в этом случае родители редко бывают несправедливы. — Ну, на мой вкус, хорошо бы стать капитаном корабля. Но я спрашиваю себя, согласятся ли с моим решением родители. Они меня очень любят и будут беспокоиться, зная, что отдали меня на волю морских штормов. Лучше всего, наверное, было бы удрать из дому. Ночью, через окно, спуститься по канату и — адью. Но нет! У меня не хватит духу обмануть родителей. К тому же, кто знает, есть ли у меня способности к профессии капитана. Становиться слесарем, столяром или токарем я не хочу. Автору сочинений такого уровня не подобает заниматься ручным трудом. Я мог бы стать переплетчиком, но мои родители на это не согласятся. Я знаю, они считают, что для этого я слишком хорош. Только бы меня не заставили поступать в университет, этого я не переживу. Быть врачом у меня нет никакого желания, священником — никакого таланта. Юристом? Я не усидчивый. Учителем? Лучше умереть. Все наши учителя, по меньшей мере, несчастны, по ним видно. Я бы хотел стать лесником. Построил бы себе на опушке увитый плющом домик и бродил бы по лесу весь день до самой ночи. Возможно, со временем мне бы это надоело и я бы затосковал по большим элегантным городам. Я хотел бы жить поэтом в Париже, музыкантом в Берлине, а коммерсантом — нигде. Только попробуйте сунуть меня в какую-нибудь контору, мало вам не покажется. У меня есть еще кое-что на уме: было бы прекрасно работать фокусником. Или известным канатоходцем: за спиной фейерверки, наверху звезды, внизу бездна, и такой узкий путь впереди. — Клоун? Да, я чувствую в себе талант к забавам и шуткам. Представляю себя на сцене: длинный красный нос, обсыпанные мукой щеки, широкий смешной костюм. Но это расстроит родителей. Что же еще? Торчать дома и брюзжать? Никогда. Одно я знаю точно, я не боюсь выбора профессии. Их так много.
Отечество
Мы живем в республике. Мы можем делать, что захотим. Мы ведем себя так непринужденно, как нам заблагорассудится. Мы не должны давать отчета о своих действиях никому, кроме нас самих, и мы этим гордимся. Только наша честь воздвигает границу нашим деяниям. Другие государства изумляются, глядя на нас, ибо мы сами себе господа. Мы подчиняемся только нашим воззрениям и нашему честному образу мыслей. Ему мы охотно позволяем повелевать и управлять нами. У нас нет места королю или кайзеру. Улицы наших городов не рассчитаны на проезд княжеских кавалькад, наши дома не сараи, но и не дворцы. Наши церкви лишены роскоши, а ратуши просты и исполнены достоинства. Наши чувства просты и скромны, как и наши жилища; наши сердца похожи на наши пейзажи: суровы, но не бесплодны. Мы ведем себя как республиканцы, как граждане, как воины, как люди. Подданные других стран часто похожи на домашних животных. Не то чтобы свобода и гордость были вовсе чужды другим народам, но у нас они врожденные. Наши предки, смелые борцы за свободу кантонов, завещали нам свой образ мыслей, и мы были бы достойны жалости, если бы не сохранили этот драгоценный дар. Когда я пишу эти строки, я проникаюсь священной серьезностью. Я — пламенный республиканец. Пусть я молод, но я преисполнен желания самозабвенно служить родине. Я пишу это сочинение дрожащими пальцами. Хотелось бы только, чтобы мое служение и силы понадобились ей как можно скорее. Но я забываю, что я всего лишь ученик девятого «А» класса. Как же мне хочется перейти из этой душной молодости в большую общественную жизнь, с ее высокими требованиями, с ее бурями, идеями и подвигами. Я как будто посажен на цепь. Я ощущаю себя взрослым мыслящим человеком, и только зеркало напоминает мне о моей молодости и незначительности. О, если доведется, я буду служить моей родине с самым священным рвением, гордиться службой и не устану выполнять задачи, которые она пожелает поставить передо мной. Пусть она потребует всех моих сил, всю мою жизнь. Для чего же еще произвели меня на свет мои родители? Нет жизни, если не живешь ради чего-то, а для чего же еще бороться и жить, как не на благо родины? Я счастлив, что у меня впереди такая прекрасная жизнь. Родина велика, но внести свой вклад в то, чтобы она стала еще больше, станет моей гордостью, моей жизнью, моей страстью. О, я безмерно честолюбив, тем более что знаю: честолюбие в таких вещах вовсе не стыдно и не порочно. Сейчас по-прежнему можно стать героем. Героизм теперь выглядит иначе. Там, где речь идет о величии, славе и пользе родины, быть героем, быть жертвой — это не перебор. О, пока что я ученик девятого «А» класса.
Моя гора
Свое имя гора Бёцинген получила от деревни, что лежит у юго-западного подножия. Гора высока, но подняться на нее легко. Мы часто делаем это, я и мои товарищи, потому что наверху есть прекрасные места для игр. Гора широка, ее можно обойти, наверное, за час, нет, гораздо шире. Мне это неизвестно, потому что я никогда не измерял ее диаметр. Это завело бы слишком далеко. Но когда с другой горы смотришь на гору Бёцинген, во всей ее высоте и ширине, она похожа на спящего волшебника. Или на голову слона. Не знаю, подходит ли это сравнение. Хотя, если гора и впрямь красива, то все равно, на кого она похожа. А это действительно самая красивая гора с самым прекрасным видом. С ее вершины можно увидеть три белых озера, много других гор и равнин в трех направлениях, города и деревни, леса, и все это в далекой глубине так прекрасно, будто раскинулось нарочно, чтобы мы любовались. Отсюда одно удовольствие изучать географию и мало ли еще что. Но самое прекрасное для нас — это огромные буки на склоне горы. Весной у них удивительно светлая и влажная листва, такая свежая, что даже хочется попробовать на вкус. На горных лугах резвятся гнедые кони. К ним можно подходить без страха. Лошадям вообще нужно доверять. Есть, конечно, еще и козы, и коровы, но мне они нравятся меньше. Один мой товарищ схватил корову за хвост, и она стащила его вниз чуть ли не до середины горы. И хотя нам было страшно за него, мы не удержались от смеха. Во время игр случается довольно много ссор, даже драк. Драки мне нравятся больше. Ссоры просто невыносимы, а драки веселят и раззадоривают. Мне нравится этот жар, это возбуждение. Иногда игра превращается в бешеное сражение. Сражение — это здорово, а быть героем сражения — еще лучше. Потом, конечно, остается обида, злоба, вражда, ненависть. Но это, по крайней мере, определенные ощущения. Нет ничего скучнее скуки, а на меня хуже всего действует скука, то есть безразличие. Если вспыхивает ненависть, я готов изобразить посредника, миротворца. Могу сыграть и эту роль. Нельзя превращать игру в побоище. Но мне, опять же, легко говорить, я сам превосходно раздаю и получаю тумаки, если до этого доходит. Оставим эту тему. Куда проще уговаривать и увещевать (особенно самого себя), чем сойти с пути греха и пагубы в момент искушения. Всему свое время. Одно время — для побоев и метания камней, другое — для благих намерений. Все нужно познать. Но я почти забыл про гору. Я так много пережил на ней прекрасных рассветов, вечеров и даже ночей, что мне трудно удержать в поле зрения и описать пером какой-либо один случай. Однажды я провел там наверху особенный вечер. Я лежал в траве один, под столетней елью и мечтал. Солнце разливало свой жар надо мной и над лугом. Из долины доносился звон и шум железной дороги. В мыслях я был так далек от всего мира. Я ни за чем не наблюдал, я позволял наблюдать за собой. По крайней мере, белка это делала довольно долго. Она озадаченно и боязливо смотрела на меня сверху. Я не мешал ей. Садилось солнце, в камнях юркали землеройки, и луг сверкал в черной прозрачной тени. О, как же я тосковал о чем-то. Если бы я только знал о чем.
Наш город
На самом деле наш город — скорее, большой прекрасный сад, а не город. Улицы — это садовые дорожки. Они чистые и как будто посыпаны мелким песком. Над крышами города возвышается гора с темными елями и зеленой листвой. В городе великолепные зеленые насаждения, например аллея, которую, как говорят, заложил Наполеон. Но я не верю, что он собственноручно сажал деревья, для этого он, наверное, был слишком горд, слишком всемогущ. Летом раскидистые старые каштаны отбрасывают приятную прохладную тень. Летними вечерами можно видеть горожан, которые обожают гулять и фланируют по аллее туда и обратно. Особенно выпендриваются дамы в прекрасных светлых платьях. А потом на закате катаются по озеру в лодках. Озеро принадлежит к нашему городу, как церковь. Так в монархических государствах увеселительный замок принадлежит к резиденции какого-ни-будь князя. Без озера наш город не был бы собой, хуже того, его нельзя было бы узнать. Наша церковь — протестантская и расположена на высокой каменной платформе, которую украшают два изумительных больших каштана. Окна церкви расписаны пылающими красками, что придает ей сказочный вид. Часто оттуда доносится прелестное многоголосое пение. Я люблю слушать снаружи, когда внутри поют. Женщины поют красивее всего. Наша ратуша выглядит очень достойно, ее большой зал используется для балов и по другим поводам. У нас есть даже театр. Каждую зиму к нам на два месяца приезжают актеры из других мест. У них аристократичные манеры, они говорят на аристократичном немецком и носят на головах цилиндры. Я всегда радуюсь их приезду и не поддакиваю нашим горожанам, когда они презрительно называют актеров сбродом. Возможно, что те не платят по счетам, что они наглые, и напиваются, и происходят из дурных семейств, но на то они и актеры! Нужно смотреть сквозь пальцы на такие вещи. Артистов нужно великодушно прощать. Они очень хорошо играют. Я видел «Разбойников». Это чудесная драма, полная огня и красоты. Есть ли развлечение, более утонченное и благородное, чем посещение театра? Жители больших городов намного опередили нас в этом отношении. — У нас в городе много промышленности, это оттого, что в нем много фабрик. Фабрики и окружающие их территории выглядят некрасиво. Там черный и тяжелый воздух, и я не понимаю, зачем люди занимаются такими грязными вещами. Меня не заботит, что производят на фабриках. Я только знаю, что все бедные люди работают на фабрике, возможно, в наказание за то, что они такие бедные. У нас улицы чистые и красивые, и между домами везде растут зеленые деревья. Когда идет дождь, улицы становятся жутко грязными. У нас мало заботятся об улицах. Отец так говорит. Жаль, что рядом с нашим домом нет сада. Мы живем во втором этаже. У нас прекрасная квартира, но ей не хватает сада. Мама часто на это жалуется. Я больше всего люблю старую часть города. С удовольствием брожу по старым улочкам, переулкам и крытым переходам. Еще у нас есть подземные ходы. В общем, у нас очень милый город.
Рождество
Рождество? О! Это будет самое плохое сочинение, потому что про такое чудо хорошо написать не получится. — На улицах, в передних, на лестницах и в комнатах пахнет апельсинами. Выпало много снега. Рождество без снега было бы невыносимым. После обеда мы услышали два тоненьких голоска у нашей двери. Я пошел открывать. Я знал, что это бедные дети. Я смотрел на них довольно долго и бессердечно. «Чего вам?» — спросил я их. Тогда маленькая девочка заплакала. Мне стало неловко, что я был таким грубым. Пришла мать, отослала меня и вручила детям небольшие подарки. Когда наступил вечер, мать позвала меня в прекрасно убранную комнату. Я вошел с волнением. Признаюсь, я испытываю какой-то необъяснимый страх перед получением подарков. Моей душе не нужны подарки. Я вошел, и у меня заболели глаза, когда я окунулся в море света и огней. Перед этим я долго ждал в темноте. В гостиной в кожаном кресле сидел отец и курил. Он встал и торжественно подвел меня к подаркам. Мне стало неловко. Это были самые красивые вещи, какие только могли порадовать глаз и сердце. Я улыбнулся и попытался что-то сказать. Протянул отцу руку и посмотрел на него с благодарностью. Он рассмеялся и заговорил со мной о подарках, их значении, их ценности и о моем будущем. Я старался не показать, какое удовольствие они мне доставили. Пришла мать и подсела к нам. Мне хотелось сказать ей что-то ласковое, но язык не повернулся. Она угадала мое намерение, притянула меня к себе и поцеловала. Я был несказанно счастлив и рад, что она меня поняла. Я прижался к матери и заглянул ей в глаза, в которых стояли слезы. Я говорил с ней, но про себя, беззвучно. Я был так счастлив, что могу говорить с матерью таким чудесным способом. А потом мы развеселились. Пили вино из изящных граненых бокалов, смеялись и болтали. Я рассказал о школе и об учителях, особенно про их чудачества и странности. Мне охотно простили мою буйную веселость. Мать села за пианино и сыграла какую-то простую песню. Она играет ужасно нежно. Я прочел наизусть стихотворение. Я читаю стихи ужасно плохо. Вошла служанка и внесла пирог и булочки (объеденье, по маминому рецепту). Когда ей вручали подарок, она состроила глупую мину, но вежливо поцеловала матери руку. Брат не смог прийти, о чем я очень сожалею. Наш лакей, старый Фельман, получил большой закрытый пакет. Он выбежал из комнаты, чтобы его открыть. Мы расхохотались. Рождество тихо шло к концу. Мы сидели одни за бокалом вина и почти не говорили. Потом время пошло быстро. В двенадцать часов мы поднялись, чтобы отправиться спать. На другое утро все выглядели довольно уставшими. Рождественское дерево тоже. Не правда ли, плохо написано? Но я, по крайней мере, предупредил об этом, так что нечего меня упрекать.
Вместо сочинения
Письмо моего брата ко мне: Дорогой брат! Твое письмо я получил, прочитал и с удивлением, чуть ли не с восхищением, прочитал во второй раз. У тебя просто дьявольский стиль. Ты пишешь как два профессора сразу. Даже настоящий писатель не мог бы выразить себя лучше. Откуда это у тебя? — Особенно хороши твои изречения об искусстве. Да, брат, искусство — великая и приятная вещь, но это чертовски трудно. Хорошо бы заниматься им спокойно и на досуге, исходя из своих представлений. Тормозит только одно: умение, ремесло, лежащее между произведением искусства и его возникновением. Сколько я вздыхал из-за него, не хуже богомольца. Знаешь, брат, я уже некоторое время пишу стихи. Сижу вечерами допоздна за письменным столом при свете лампы и пытаюсь придать своим ощущениям звуковое выражение. Мне это дается с трудом, а другим вроде бы легко, и у них здорово получается. Недавно один даже прославился. Он не старше меня, а уже выпустил целый сборник стихов. Я не завидую, но мне больно видеть, насколько я, со своими страстными устремлениями, отстаю от него. Если муза не улыбнется мне в самое ближайшее время, я брошу это занятие и завербуюсь в наемники. Изучение философии кажется мне смехотворным, и ни для одной профессии я не гожусь. Воюя в чужой стране, я добуду больше славы, чем здесь, даже если освою какую-то профессию. Я буду вести бурную жизнь, полную приключений, как и все, которым слишком тесно на родине. Жалею, что признался тебе в этом. Наверное, умнее было бы промолчать. Но я верю в твою стойкость и умение держать язык за зубами. Знаю, родителям ты не проболтаешься. Любимый брат, как у тебя дела? Прежде чем я завербуюсь, давай проведем вместе еще одну прекрасную ночь. Возможно, мне повезет со стихами, и тогда не придется бежать на чужбину. Ты пишешь, что тебе скучно. Рано ты соскучился, милый. Думаю, в тебе говорит только твой живой дух и стремление выражаться высоким стилем. Что еще я хотел сказать? Что всегда любил и люблю тебя. Ты умный парень, и с тобой можно говорить по душам. Ты совершишь нечто великое, или я ничего не смыслю в жизни. Да уж, искусство заставляет меня попотеть. Жаль с ним расставаться. Но либо я напишу превосходные стихи, либо не буду писать вовсе. Нет ничего более убогого, чем дилетантство. Ты все еще совершаешь прогулки, подобные тем, которые мы совершали прошлым летом? Прогулки в одиночестве очень полезны. Имей терпение в школе. Может, ты вдвое умнее учителя, но лучше с ним не связываться. Всего хорошего, малыш, всего хорошего. Что бы ни случилось, скоро звездной ночью, за кружкой пива, мы поговорим о тех вещах, что в этом мире могут быть так прекрасны и так ужасны. Хорошо бы иметь крылья орла, но всего хорошего! — Это письмо моего брата я сдаю вместо сочинения, потому что мне сегодня совсем лень думать. Я прошу учителя, если его можно просить об одолжении как человека чести, ничего не разбалтывать, но великодушно хранить молчание. Кстати: стихи моего дорогого брата давно пользуются успехом, а сам он прославился.
Ярмарка
Польза от ярмарки велика, но удовольствие, наверное, еще больше. Крестьяне пригоняют на ярмарку скот, купцы привозят товары, циркачи показывают фокусы, а художники — свои произведения. Все хотят купить и продать. Один продает то, что купил, за большую цену и с выгодой покупает новый товар. Другой, наоборот, покупает себе в убыток, чтобы продать с прибылью где-то еще. Возможно, он тут же об этом пожалеет, ударит себя по лбу и назовет дураком. Народ торгуется, толкается, орет, мечется, присматривается и подсчитывает. Мы, школьники, в этом не участвуем, у нас свой интерес: шляемся по ярмарке, глазеем на толпу. Здесь есть на что посмотреть. Вон та дама в облегающем красном платье, в шляпке с перьями и в высоких сапожках — заклинательница змей. Я с величайшим наслаждением пялюсь на нее часами. Она неподвижна в своем великолепии. У нее бледное лицо, большие потухшие глаза, кривая улыбка, в которой таится презрение. Но я спокойно позволяю ей презирать себя: она так печальна. Должно быть, ее терзает неизбывное горе. — А там тир, где юные патриоты упражняются в меткой стрельбе. И хотя мишень не так уж далека от дула, многие промахиваются. Один выстрел стоит 5 раппенов. Очаровательная девица завлекает в тир всех, кому охота пострелять, а также тех, кому неохота. Ее товарки бросают на нее враждебные взгляды. Она прекрасна, как княжеская дочь, и столь же любезна. — Повсюду карусели, с паром и без пара. Музыка мало меня трогает, но без нее никак не обойтись. Я катался на чертовом колесе. Садишься в прекрасную гондолу из золота и серебра, поднимаешься вверх — спускаешься вниз, спускаешься — поднимаешься, вокруг танцуют звезды, весь мир кружится вместе с тобой. Это стоит уплаченных денег. — Затем кукольный театр. Не хотел бы я пройти мимо, не взглянув на представление. Упустил бы случай посмеяться от души. Я хохочу всякий раз, когда Касперль пускает в ход свою огромную колотушку. Помирает куда больше людей, чем собиралось помереть. Смерть подскакивает к своим жертвам с неимоверной быстротой и бьет без промаха. А жертвы — это генералы, врачи, гувернантки, солдаты, полицейские, министры. Они не засыпают вечным сном, как пишут в газетах. Их казнят, и довольно жестоко. Касперль отделывается парой тумаков. В конце он вежливо раскланивается и приглашает на новое небывалое представление. Мне нравится его неизменная ухмылка плута и негодяя. — Вон там можно сфотографироваться. Тем, кто интересуется, панорама дает возможность посетить любую часть света, увидеть все мировые события. А здесь можно посмотреть на лошадь с тремя ногами. И через три шага обнаружить самого большого в мире быка. Никого не принуждают, но всех вежливо приглашают. И ты мимоходом платишь за вход. Мы идем дальше. Я успеваю еще раз взглянуть на даму со змеями. Она и впрямь того заслуживает. Она величественна и неподвижна, как статуя. Родители дали мне франк на карманные расходы. Интересно, куда он испарился? — Ах, ты прекрасна, заклинательница змей!
Музыка
Музыка для меня — самое приятное, что есть на свете. Я невыразимо люблю звуки. Я мог бы пробежать тысячу шагов, чтобы услышать один звук. Часто летом, гуляя по жарким улицам и услышав из одного дома, куда я не вхож, звук пианино, я останавливаюсь и думаю, что умру на этом самом месте. Я хотел бы умереть, слушая музыку. Я так легко себе это представляю, так естественно. Но естественно, это невозможно. Звуки действуют на меня как тончайшие уколы кинжала. Раны от таких уколов воспаляются, но не гноятся. Вместо крови из них струится грусть и боль. Когда звуки прекращаются, во мне снова все утихает. Тогда я делаю уроки, обедаю, играю и забываю о музыке. По-моему, самый волшебный звук у пианино. Даже если играют неумело. Я слышу не игру, только звуки. Мне никогда не стать музыкантом. Потому что я никогда не обрету в этом сладостного упоения. Слушать музыку — вот что свято. Музыка всегда навевает грусть, она действует, как печальная улыбка. Бывает же светлая печаль. Но самая веселая музыка не может меня развеселить, а самая печальная — опечалить и расстроить. Музыка всегда вызывает во мне одно чувство: как будто мне чего-то не хватает. Никогда не узнать мне причины этой сладкой грусти, не стоит и пытаться. Я и не пытаюсь. Я не хотел бы знать все. Хотя я и считаю себя человеком мыслящим, у меня мало тяги к знаниям. Наверное, потому, что я по природе отнюдь не любознателен. Меня не заботит, что и почему происходит вокруг. Это, конечно, достойно порицания и не поможет мне сделать карьеру. Ну и пусть. Я не страшусь смерти и, следовательно, жизни тоже. Кажется, я начинаю философствовать. В музыке меньше всего мыслей, поэтому она — самое приятное искусство. Люди рассудочные никогда не будут ее ценить, но именно им музыка, если они ее слушают, согревает душу. Искусство нельзя не понимать и не ценить. Искусство обволакивает, ласкает нас, как чистое и недоступное создание, которому претит, когда люди требуют у него взаимности. Оно наказывает того, кто грубо к нему пристает. Художникам это известно. Они видят свое призвание в том, чтобы овладеть искусством, а оно не хочет, чтобы им овладели. Поэтому я никогда не стану музыкантом. Боюсь наказания со стороны обожаемого существа. Можно любить то или иное искусство, но не дай Бог признаться себе в этой любви. Искреннее всего любишь, когда еще не знаешь, что любишь. — Музыка причиняет мне боль. Я не знаю, действительно ли я люблю ее. Она поражает меня, где бы мы ни встретились. Я ее не ищу. Но позволяю ей ласкать меня. И эти ласки ранят. Как бы это сказать? Музыка — плач в мелодиях, воспоминание в нотах, картина в звучании. Я не могу выразить этого словами. А то, что я сказал об искусстве, не стоит принимать всерьез. Слова не подходят, это верно. Как верно и то, что сегодня я не услышал ни одного звука музыки. Когда я не слышу музыки, мне чего-то не хватает, а когда я слышу музыку, тем более не хватает. Это самое лучшее, что я умею сказать о музыке.
Школьное сочинение
Школьное сочинение следует писать аккуратно и разборчиво. Лишь плохой ученик забывает, что не только думать, но и писать нужно ясно и понятно. Сначала подумай, а потом пиши. Начинать фразу, не додумав мысль, — непростительная небрежность. Но когда школьнику думать лень, он надеется, что слова сами собой возникнут из слов. Однако это не более чем пустое и опасное заблуждение. От ходьбы по проселочной дороге быстрее устанешь, если, отправляясь в путь, не поставишь себе цели. — Нельзя пренебрегать точками, запятыми и прочими знаками препинания. Это ошибка, которая влечет за собой следующую — небрежность стиля. Стиль — это чувство порядка. Тот, у кого мутная, неряшливая, некрасивая душа, и писать будет таким же стилем. По стилю, как гласит старая, затасканная, но от этого не менее верная поговорка, узнают человека. — Когда пишешь сочинение, не надо елозить по парте локтями, ты мешаешь соседу: ведь он наверняка восприимчив к помехам, если мыслит и сочиняет. Секрет сочинительства в том, что ты заводишься тихо. Кто не может усидеть смирно, но всегда принимается за работу с шумом и важным видом, тот никогда не сможет писать хорошо и занимательно. — На чистой и гладкой бумаге пишется гораздо красивее, а значит, более бегло, а значит, более живо и выразительно, так что важно иметь под рукой подходящую писчую бумагу. Иначе для чего же существует так много магазинов канцелярских товаров? Хорошо, когда в сочинении много мыслей, но следует остерегаться их перебора. Школьное сочинение, как и любое другое, должно быть приятно в чтении и употреблении. Избыток мыслей и мнений разрушит легкий каркас, то есть форму, в которую должно быть облечено каждое сочинение. И что тогда? Здание обрушится, произойдет камнепад, лавина, неистовый пожар — зрелище великолепное, но и весьма печальное. Бесполезно втолковывать это безмозглому дураку, он и так не станет перегружать материалом свою постройку. — В сочинениях допустима шутка, но только как легкое изящное украшение. Записные шутники должны держать себя в руках. Анекдоты хороши, когда их рассказывают, а на бумаге они редко производят впечатление. Кроме того: если ты в избытке одарен неким талантом, нужно пользоваться им с особой взыскательностью. — Зачеркивания и помарки воспринимаются как неряшливость. Старайся избавиться от этой привычки. Это и ко мне относится. Дорогое Я, обещаю иметь это в виду. Заглядывать в тетрадь к соседу, воровать мысли или идеи, которых ему самому недостает, — это подлость. Имей свою гордость, и не опускайся до глупого воровства. Лучше честно и благородно признайся, что тебе нечего сказать. И не надоедай учителю вопросами и жалобами. Это малодушие. Ты просто стыдишься своего невежества. Учитель это презирает.