Сочинения (Том 1)

Соловьев Сергей Михайлович

Действия книжного учения, ближайшего знакомства с новою верою не замедлили обнаружиться в целом ряде христианских подвижников. Для упрочения христианства мало было взять детей из домов полуязыческих родителей; нужно было, чтоб некоторые из нового поколения отторглись совершенно от общества, сильно пропитанного язычеством; для упрочения христианства нужно было, чтоб оно распространилось не словом только, но самым делом; нужно было, чтоб в некоторых избранных обнаружилось действие нового учения, и они пошли бы на проповедь не с огнем и мечом, как Добрыня или Путята, но с величием подвига христианского. При господстве материальной силы, пред которою все преклонялось, нужен был ряд подвижников, которые показали бы подвиги, превышавшие подвиги богатырей, которые показали бы господство духа над плотию, показали бы чудеса мужества другого рода, борьбу, более изумительную, и приобрели бы своими подвигами благоговение к себе и к тому учению, которое дает силы к подобным подвигам. Монашество, по некоторым известиям, явилось на Руси очень рано: так, есть предание, что еще первый киевский митрополит Михаил построил в Киеве монастырь на горе против холма Перунова; есть также иностранное известие, что киевский митрополит встречал Святополка и Болеслава Храброго в монастыре св. Софии; при Ярославе построены монастыри Георгиевский и Ирининский. Но эти монастыри не были такие, какие надобны были тогда для упрочения христианства, их монахи не были настоящими подвижниками: "Много монастырей, - говорит летописец, - поставлено от царей и бояр на богатом иждивении, но не таковы эти монастыри, как те, которые поставлены слезами, постом, молитвою, бдением". Когда новое поколение короче познакомилось с новою верою, тогда между некоторыми из него обнаружилось то же самое стремление, какое было сильно и между язычниками русскими, стремление посетить

Грецию, с тою, однако, разницею, что прежние руссы-язычники ходили в Грецию для выгодной службы в полках Империи, для торговли, для грабежа, а теперь русские христиане стали ходить не для материальных выгод, но для того, чтобы получить утверждение в вере. Так явился на Афоне один из русских христиан, житель города Любеча, по имени Антипа, и постригся в одном из тамошних монастырей под именем Антония: недалеко от монастыря Есфигмена, подле морского берега, показывают пещеру первого русского инока. Греческий игумен понял всю пользу, какую подвиги Антония могут принести на Руси, и отпустил его назад на родину. Антоний пришел в Киев, обошел все тамошние монастыри и ни в одном из них не нашел такой жизни, к какой привык на Афоне; он был одинок среди киевских монахов и решился жить один. На берегу Днепра, на высокой горе, покрытой лесом, Антоний нашел пещеру, выкопанную Иларионом, первым митрополитом из русских, когда еще он был священником в ближнем княжеском селе Берестове; Иларион уединялся в пещеру временно, Антоний навсегда поселился в ней; но он недолго пробыл один. Прославление подвигов Антония и собрание к нему других подвижников не относится к описываемому времени; но к нему относится юность другого знаменитого подвижника, преемника Антониева; подробности жизни этого нового русского человека драгоценны для пополнения картины тогдашнего быта новорожденной Руси. Этот подвижник, прославившийся после под именем Феодосия, был также родом из Приднепровья, из города Василева; но родители его скоро перешли в Курск, где и протекала его юность. Мальчик нашел себе здесь человека, у которого мог выучиться грамоте, стал читать книги, переселился мыслями в другой мир и нашел в себе довольно силы, чтобы немедленно начать приложение читанного к делу: он не пропускал службы церковной, дома работал вместе с рабами. Но в доме у богатой матери ему было скучно, тесно; его томила жажда подвижничества, желание видеть те места, где он жил постоянно мыслию, места, где происходило то, о чем он читал в книгах, о чем слышал в церкви. Раз тайком от матери пристал он к паломникам и ушел с ними из города. Мать Феодосия была похожа на тех русских матерей, которые, по словам летописца, плакали по сыновьях своих, как по мертвых, когда Владимир велел отдавать их в ученье; борьбу двух поколений - старого, полуязыческого, и нового, христианского, просвещенного книжным учением, всего лучше показывают нам отношения святого Феодосия к матери.

Последняя, узнав о побеге сына, догнала его, прибила и держала некоторое время в оковах, чтоб не вздумал уйти опять. Феодосий остался и по-прежнему ходил в церковь; но в церкви обедню служили не так часто, как бы ему хотелось, - по недостатку просвир; Феодосий стал печь просвиры. Мать оскорбилась таким занятием сына, бранила, била его и заставила уйти в другой город; здесь он приютился у священника и по-прежнему пек просвиры. Мать нашла его и тут и взяла назад домой; но другие с большим уважением смотрели на дивное поведение молодого человека; городской посадник дал ему средство удовлетворять своей благочестивой склонности, позволил ему жить у своей церкви. Феодосию было мало беспрепятственной молитвы, мало рубища, в котором он постоянно ходил, отдавая лучшее платье нищим, он надел вериги. Мать увидала по случаю кровь на белье сына, нашла, что это от вериг, и сорвала их с яростию с плеч Феодосия, который уже после не мог надевать их. Наконец, борьба между стремлением к христианскому подвижничеству и уважением к родительской власти кончилась; пораженный евангельскими словами: "Иже любит отца или матерь паче мене, несть мене достоин", Феодосий решился во что бы то ни стало покинуть материнский дом и ушел в Киев, чтобы вступить в один из тамошних монастырей. Но какие это были монастыри, видно из того, что ни в один из них не приняли Феодосия, явившегося в виде бедного скитальца; не такие монастыри нужны были Феодосию и новорожденной Руси. Феодосий нашел, наконец, убежище по своему желанию: он нашел пещеру Антония. "Сын!
– говорил ему Антоний,_ трудно будет тебе жить со мною в этой тесной пещере: ты еще молод". Но под видом юноши перед ним стоял муж, окреплый в борьбе, претерпевший столько тесноты в просторе, столько лишений в довольстве, что никакая теснота и никакие лишения не были для него более страшными. Антоний принял Феодосия; подвиги обоих мы еще увидим в следующем периоде.

Показав, как юная русская церковь приготовлялась действовать в лице представителей нового поколения, уже воспитанного в христианстве, мы обратимся теперь ко внешнему образу церкви, ее управлению и средствам. Еще во времена Олега греки полагали в России особую епархию, шестидесятую в числе подведомственных константинопольскому патриарху; с принятия христианства святым Владимиром в челе церковного управления стоял митрополит; первые митрополиты были избраны и поставлены патриархом константинопольским, последний, Иларион - собором русских епископов. Кроме митрополита, упоминаются епископы; как видно, епископы были в Новгороде, Ростове, Чернигове, Белгороде, Владимире Волынском, вероятно были и в других городах. Ближайшие к Киеву епископы собирались в этот город: нужно было их присутствие около новообращенной власти, деятельность которой они должны были теперь направлять согласно с новыми потребностями общества. Мы видели сильное влияние епископов относительно земского устава при Владимире; митрополит Иларион прямо говорит о частых советах Владимира с епископами, говорит, что князь с великим смирением советовался с ними, как установить закон среди людей, недавно познавших господа. При таком значении духовенства, когда епископы являлись необходимыми советниками князя во всем, касающемся наряда в стране, при таком их влиянии трудно предположить, чтобы круг деятельности их оставался неопределенным и чтоб это определение не последовало по образцу византийскому; вот почему так трудно отвергнуть уставы о церковных судах, приписываемое святому Владимиру и сыну его Ярославу. Эти уставы, естественно, должны быть составлены по образцу церковных уставов греко-римских; но так как состояние обоих обществ - греко-римского и русского в описываемое время было различно, то и в церковных уставах русских мы должны необходимо встретить различие от церковных уставов греко-римских; в обществе греко-римском отношения семейные издавна подчинялись гражданским законам, тогда как в русском, новорожденном обществе семейство оставалось еще неприкосновенным; но церковь по главной задаче своей - действовать на нравственность - должна была прежде всего обратить внимание на отношения семейные, которые по этому самому и подчинялись церковному суду. Так, например, нарушение святости власти родительской в римском праве предоставлено мирскому суду, а в уставе святого Владимира - церковному, равно тяжбы между сыновьями умершего о наследстве и тяжбы между мужем и женою об имении. Справедливо замечают также, что статьи об опеке и наследстве, находящиеся в Русской Правде, большею частию заимствованы из греко-римского законодательства, перешедшего в наше мирское законодательство посредством духовенства. Повреждение церквей и могил в том виде, как оно определено уставом святого Владимира, мы не найдем в греческих законах, ни в гражданских, ни в церковных, потому что такого рода преступления были только местные русские.

Вследствие также юности общества церковь на Руси взяла под свое покровительство и суд над людьми, которых значение было тесно связано с религиею, например, просвирню, паломника, прощенника (человека, исцеленного чудом), людей, которые содержались при церквах и монастырях для подания помощи страждущим, пришлецов, которые, вероятно, пользовались гостеприимством при церквах и монастырях, людей, отпущенных на волю господами ради спасения души, увечных, слепых, хромых, которые также преимущественно жили при церквах.

Справедливо замечают, что как вообще утверждение христианства на Руси последовало только постепенно, то и утверждение суда церковного по делам семейным могло совершиться также в течение известного времени; но начало утверждения того и другого мы должны необходимо отнести к описываемому периоду.

Легко понять, какое влияние должна была оказать церковь, подчинив своему суду отношения семейные, оскорбления чистоты нравственной и преступления, совершавшиеся по языческим преданиям. Духовенство с своим судом вооружилось против всех прежних языческих обычаев, против похищения девиц, против многоженства, против браков в близких степенях родства. Церковь взяла женщину под свое покровительство и блюла особенно за ее нравственностию, возвысила ее значение, поднявши мать в уровень с отцом, что ясно видно из отношений женщины по имуществу. Духовенство блюло, чтоб родители не женили сыновей, не отдавали дочерей замуж насильно; преследовало преступления, которые унижают человека, приравнивают его

зверю(tm). Летописец жалуется, что у языческих славян позволялось срамословие в семейном кругу: духовенство начинает преследовать срамословие. Семья, до сих пор замкнутая и независимая, подчиняется надзору чужой власти, христианство отнимает у отцов семейств жреческий характер, который они имели во времена языческие; подле отцов природных являются отцы духовные; что прежде подлежало суду семейному, теперь подлежит суду церковному. Но понятно, что древнее языческое общество не вдруг уступило новой власти свои права, что оно боролось с нею и боролось долго; долго, как увидим, христиане только по имени не хотели допускать новую власть вмешиваться в свои семейные дела; долго требования христианства имели силу только в верхних слоях общества и с трудом проникали вниз, в массу, где язычество жило еще на деле в своих обычаях. Мы видели, что вследствие родового быта у восточных славян не могло развиться общественное богослужение, не могло образоваться жреческое сословие; не имея ничего противопоставить христианству, язычество легко должно было уступить ему общественное место; но, будучи религиею рода, семьи, дома, оно надолго осталось здесь. Язычник русский, не имея ни храма, ни жрецов, без сопротивления допустил строиться новым для него храмам, оставаясь в то же время с прежним храмом - домом, с прежним жрецом - отцом семейства, с прежними законными обедами, с прежними жертвами у колодца, в роще. Борьба, вражда древнего языческого общества против влияния новой религии и ее служителей выразилась в суеверных приметах, теперь бессмысленных, но имевших смысл в первые века христианства на Руси: так появление служителя новой религии закоренелый язычник считал для себя враждебным, зловещим, потому что это появление служило знаком к прекращению нравственных беспорядков, к подчинению его грубого произвола нравственно-религиозному закону. Бежал закоренелый язычник, увидав издали служителя церкви, врага его прежнего языческого быта, врага его прежних богов, врага его домашних духов-покровителей. Не имея силы действовать положительно против новой религии, язычество действовало отрицательно удалением от ее служителей; это удаление, разумеется, поддерживалось стариками, ревнивыми к своей власти, от которой они должны были отказаться в пользу старцев церкви, пресвитеров и епископов.

Касательно содержания церкви в летописи находим известие, что св. Владимир дал в пользу Богородичной церкви в Киеве от имения своего и от доходов десятую часть, отчего и церковь получила название Десятинной, о Ярославе говорится, что он строил церкви и определял к ним священников, которым давал содержание из казны своей: это уже может показывать, что приношения прихожан не могли быть достаточны для содержания церквей в то время: стадо было малое. по словам Илариона. Из жития св. Феодосия узнаем, что в курской церкви служба не могла часто совершаться по недостатку просвир; из того же источника узнаем, что градоначальник или посадник в Курске имел свою церковь. Пособием для церковного содержания могли служить пени, взимаемые за преступления по церковному суду, как это означено в уставе Ярослава. От средств, находившихся в распоряжении церквей и монастырей, зависело призрение, которое находили около них бедные, увечные и странники; о частной благотворительности, которая условливалась христианством, находим ясные указания в предании о делах Владимировых.

Мы видели тесную связь грамотности с христианством, слышали отзыв инока-летописца о пользе книжного учения, следили за деятельностью нового, грамотного поколения христиан, теперь посмотрим, не обнаружилась ли эта деятельность в слове и не дошло ли до нас каких-нибудь письменных памятников из рассматриваемого периода. Единственный письменный памятник, дошедший до нас от этого времени, составляют сочинения первого киевского митрополита из русских - Илариона; его сочинения заключаются в "Слове о законе", данном через Моисея, и благодати и истине, явившихся чрез Иисуса Христа, с присовокуплением похвалы "Кагану нашему Владимиру" и изложения веры. Кроме того, в сборнике XIV или XV века открыто слово св. Илариона, митрополита киевского. Для нас особенно важны два первых сочинения, как непосредственно относящиеся к нашему предмету.

Естественно ожидать, что первым словом церковного пастыря после введения христианства будет прославление нового порядка вещей, указание тех благ, которые народ приобрел посредством новой веры. И точно, в слове Илариона мы находим указание на это превосходство новой веры пред старою: "Уже не зовемся более идолослужителями, но христианами, - говорит он, - мы более уже небезнадежники, но уповаем в жизнь вечную; не строим более капищ, но зиждем церкви Христовы; не закаляем бесам друг друга, но Христос закаляется за нас и дробится в жертву богу и отцу". Но эта противоположность христианства с прежним русским язычеством не составляет главного содержания слова, в котором преимущественно показывается противоположность и превосходство христианства пред иудейством, благодати Христовой пред законом Моисеевым, как истины пред тенью, сыновства пред рабством, общего, всечеловеческого пред частным, народным. Такое содержание Иларионова сочинения объясняется тем, что он, по собственным словам его, писал не к неведущим людям, но к насытившимся сладости книжные: обращаясь же к новому поколению грамотных христиан, Иларион не имел нужды выставлять много превосходство христианской религии пред старым русским язычеством: это превосходство было для них ясно; Илариону надобно было приступить к другому, более важному вопросу об отношении Нового Завета к Ветхому, о вине пришествия Христова на землю; первый вопрос, предложенный Владимиром греческому проповеднику, был: "Для чего бог сошел на землю и принял страсть?" Этот же вопрос нужно было прежде всего уяснить и новому поколению. Основываясь на приведенных словах: "Не к неведущим бо пишет, но преизлиха насыщшемся сладости книжныя", мы даже позволим себе догадку, что слово Илариона о законе и благодати есть послание митрополита к самому великому князю Ярославу, потому что о последнем всего приличнее можно было сказать, что он насытился сладости книжные, если сравним отзывы летописей об этом князе: "И бе Ярослав любя церковные уставы, и пресвитеры любяше повелику, и книги прочитая". Или: "Ярослав же сей любяше книги зело". Объяснивши превосходство христианской веры над иудейскою и языческою, Иларион, естественно, переходит к прославлению того князя, которому суждено было быть апостолом на Руси: таким образом, оба сочинения - "Слово о законе и благодати" и "Похвала Владимиру" - составляют одно целое.

Но, кроме письменного памятника, мы должны обратить внимание на изустно сохранившиеся произведения народной фантазии, которых начало, первый древнейший склад относится к описываемому времени; таковы наши древние народные песни и сказки, в которых упоминается о Владимире, о подвигах его богатырей. Главное содержание этих песен и сказок составляют подвиги богатырей, защищавших Русскую землю от врагов внешних и внутренних: первыми являются степные кочевники, приходящие с востока на Русскую землю, на стольный город Владимира, вторыми - разбойники. По характеру своему эти песни и сказки разделяются на такие, в которых преобладает древний, языческий элемент, и на такие, в которых уже видны следы христианского влияния. Характер первого из означенных отделов соответствует вполне характеру эпохи, как он изображен нами в своем месте. Герой песни или сказки - богатырь, обладающий страшною материальною силою: вот он является ко двору княжескому, все глядят на молодца, дивуются, ему наливают чару зелена вина в полтора ведра, он принимает чару единой рукой, выпивает ее единым духом; бросит он горсть песку по высокому терему - полтерема сшибет; закричит богатырь зычным голосом - с теремов верхи повалятся, с горниц охлопья попадают, в погребах питья всколеблются. Вот подвиги любимого народного богатыря Ильи Муромца: Илья идет в послах от князя Владимира к хану кочевой орды и заводит с ним ссору; хан велит связать ему руки белые, плюет ему в ясны очи: "И тут Илье за беду стало,/ За великую досаду показалося,/ Что плюет Калин (хан) в ясны очи;/ Вскочил в полдрева стоячего,/ Изорвал чембуры на мoгучиx плечах,/ Не допустят Илью до добра коня,/ И до его-то до палицы тяжкие,/ До медны литы в три тысячи./ Схватил Илья татарина за ноги,/ Который ездил в Киев-град,/ И зачал татарином помахивати:/ Куда ни махнет, тут и улицы лежат,/ Куда отвернет - с переулками,/ А сам татарину приговаривает:/ "А и крепок татарин, не ломится,/ А жиловат, собака, не изорвется..."".

Но не одна чудовищная, материальная сила действует в богатырях; в них действует также сила чародейская. Мы видели занесенное в летопись предание о том, что полоцкий князь Всеслав Брячиславич родился от волшебства (волхованья); песня рассказывает в подробности это предание, как родился богатырь Волх Всеславьевич от лютого змея. Когда минуло Волху десять годов, стал учиться он премудростям:

первой мудрости учился - обертываться ясным соколом; другой мудрости учился - обертываться серым волком; третьей мудрости учился он обертываться гнедым туром-золотые рога. На двенадцатом году начинает он набирать дружину; живо и согласно с летописью представляет нам песня дружинный быт: стал себе Волх прибирать дружину, прибирал три года и набрал себе дружины семь тысяч; сам он, Волх, в пятнадцать лет и вся его дружина по пятнадцати лет... Волх поил, кормил дружину храбрую, обувал, одевал добрых молодцев. Особенно отличаются мудростью, хитростью, т. е. чародейством, ведовством, женщины, знаменитые ведьмы киевские: