Сочинения в 3 томах. Том 3: Остров Тридцати Гробов. Графиня Калиостро. Необычайные приключения Арсена Люпена
Шрифт:
— И этого единственного слова вам оказалось достаточно?
— Еще бы! Во-первых, оно навело меня на след дела Репстейна, о котором трубили все газеты, а во-вторых, натолкнуло на гипотезу о том, что это слово — шифр сейфа; по-видимому, Лаверну, с одной стороны, знал о чудовищном содержимом этого сейфа, а с другой, доносил таким образом на преступника. Это же обстоятельство позволило мне предположить, что у Лаверну был друг, живший по соседству, что они ходили в одно и то же кафе, коротали время, разгадывая загадки и ребусы в иллюстрированных журналах и что у них был способ передавать друг другу сообщения из окна в окно.
— Ну и ну! — воскликнул я. — И впрямь до чего просто!
— Проще некуда. Эта история лишний раз доказывает, что при раскрытии преступлении есть нечто куда более важное, чем анализ фактов, наблюдение, дедукция, рассуждения и прочая чепуха, — самое важное, это, повторяю, интуиция… Интуиция и интеллект… А Арсену Люпену признаюсь без ложной скромности, ни в том ни в другом не откажешь.
ПО ПОДСКАЗКЕ ТЕНИ
— Я получил вашу телеграмму, — сказал, входя ко мне, седоусый господин в коричневом рединготе и широкополой шляпе. — И я пришел. Что случилось?
Если бы я не ждал Арсена Люпена, то ни за что не узнал бы его в этом образе пожилого вояки-отставника.
— Что случилось? — переспросил я. — Да ничего особенного, просто занятное совпадение. Я знаю, вы любите вмешиваться во всякие таинственные происшествия не меньше, чем подстраивать их самому…
— И что же?
— Вы очень спешите?
— Да, спешу, если совпадение, о котором идет речь, не стоит того, чтобы им заняться. Так что ближе к делу.
— Ближе к делу? Пожалуйста. И для начала будьте добры взглянуть на эту картину — я купил ее на прошлой неделе в одной пропыленной лавчонке на левом берегу. Меня прельстила ампирная рама с двойными пальметтками, сама-то картина убогая.
— И впрямь не бог весть что, — изрек Люпен после недолгого молчания, — но сюжет не лишен известной прелести… Уголок старого двора — ротонда, греческая колоннада, солнечные часы, бассейн, полуразрушенный колодец с крышей во вкусе Ренессанса, со ступенями и каменной скамьей — все это вполне живописно.
— К тому же это подлинник, — добавил я. — Каковы бы ни были достоинства и недостатки полотна, оно никогда не разлучалось со своей ампирной рамой. Да тут и дата обозначена. Смотрите, внизу слева красные цифры: пятнадцать — четыре — два; несомненно, они означают пятнадцатое апреля тысяча восемьсот второго года.
— И впрямь! Но вы упомянули о каком-то совпадении, а я покуда не понимаю…
Я достал из угла подзорную трубу, укрепил ее на треножнике и через отворенное окно навел на комнатку в доме напротив, которая была видна, поскольку окно в ней также было отворено. Затем я пригласил Люпена взглянуть.
Он наклонился. Лучи солнца, падавшие в это время дня наискось, освещали простую мебель красного дерева, большую кровать и детскую кроватку с кретоновыми занавесками.
— А, — внезапно проговорил Люпен, — такая же картина!
— Точь-в-точь такая же, — подтвердил я. — И дата совпадает. Вам видно, там обозначена дата красной краской? Пятнадцать — четыре — два.
— Да, вижу… А кто живет в этой комнате?
— Одна дама… Вернее, не дама, а работница: ей приходится зарабатывать шитьем на хлеб себе и своему ребенку.
— Как ее зовут?
— Луиза д'Эрнемон. Я навел справки: она доводится правнучкой откупщику, окончившему жизнь на гильотине во времена террора.
— В тот же день, что Андре Шенье, — подхватил Люпен. — Судя по воспоминаниям современников, этот Эрнемон был богач. — Он поднял голову от подзорной трубы и добавил: — Любопытная история… А почему вы рассказали ее мне именно сегодня?
— Потому что сегодня пятнадцатое апреля.
— Так что же?
— Вчера я узнал из болтовни привратницы, что день пятнадцатое апреля играет важную роль в жизни Луизы д'Эрнемон.
— Быть не может!
— Обычно она все дни проводит в трудах, шьет, убирает в двух своих комнатках, готовит завтрак к возвращению дочки из муниципальной школы… Но пятнадцатого апреля, вопреки обыкновению, она вместе с дочкой уходит из дому около десяти утра, а возвращается к вечеру. Каждый год, в любую погоду. Согласитесь, есть нечто странное в этой дате, которую я обнаружил на старой картине, если знаешь, что тою же датой помечена другая такая же картина, и вдобавок та же дата побуждает правнучку откупщика д'Эрнемона к ежегодным отлучкам.
— Нечто странное? Вы правы, — задумчиво протянул Люпен. — И никто не знает, куда ходит эта женщина?
— Никто. Она никому не рассказывает. Впрочем, она вообще не болтлива.
— Вы уверены, что в своем рассказе не отклонились от истины?
— Совершенно уверен. Да вот вам и подтверждение.
Дверь, ведущая в комнату швеи, растворилась; девочка лет семи-восьми вошла и остановилась у окна. За ней показалась высокая, еще красивая дама с добрым и печальным лицом. Мать и дочь были готовы; обе одеты просто, но видно было, что мать постаралась придать своему наряду некоторое изящество.
— Видите, — прошептал я, — они уходят.
Действительно, дама взяла дочку за руку, и они вышли из комнаты.
Люпен схватился за шляпу.
— Идете со мной?
Меня одолевало такое любопытство, что я и не подумал отказаться. Мы спустились вместе с Люпеном.
Выйдя на улицу, мы заметили, что моя соседка входит в булочную. Она купила два небольших хлебца, положила их в корзину, которую несла дочь; похоже было, что в этой корзинке уже лежат съестные припасы. Потом они пошли в сторону Больших бульваров и добрались по ним до площади Звезды. Авеню Клебер привела их в Пасси.
Люпен шагал молча, погруженный в раздумье; я радовался, что мне удалось его заинтересовать. Время от времени он ронял какую-нибудь реплику, позволявшую проследить за ходом его размышлений, и я убеждался, что он так же далек от решения загадки, как и я.
Тем временем Луиза д'Эрнемон свернула налево, на улицу Ренуара, старинную тихую улочку, где жили Франклин и Бальзак; старые дома и укромные садики придают ей нечто провинциальное. Она расположена на холме, у подножия которого течет Сена, и переулочки сбегают прямо к реке.