Сочинения в 3 томах. Том 3: Остров Тридцати Гробов. Графиня Калиостро. Необычайные приключения Арсена Люпена
Шрифт:
На площади Бово субъект остановился. Потом, приняв, по-видимому, какое-то решение, он опять подвернул штанину, после чего опять опустил ее. Тогда мальчишка уселся на краю тротуара прямо напротив часового, стоявшего на посту у Министерства внутренних дел, и начертил на камне два маленьких крестика в кружках.
У Елисейского дворца процедура повторилась, с той только разницей, что на тротуаре перед резиденцией президента оказалось уже не два, а три условных знака.
— Что же это может означать? — пробормотал Ганимар, который, побледнев от волнения, невольно подумал о своем вечном противнике Люпене: это случалось с ним всегда при столкновении с таинственными обстоятельствами. — Что же это может означать?
Еще немного, и он бы задержал
После этого сообщники снова двинулись в путь, добрались до улицы Сюрен, и инспектор, шедший за ними столь близко, что рисковал привлечь их внимание, увидел, что они нырнули в подворотню старого дома, все окна которого были закрыты ставнями, исключая окна четвертого — и последнего — этажа.
Ганимар устремился за ними. Пробежав подворотню, он попал на широкий двор, в глубине которого висела вывеска маляра, а слева виднелась лестничная клетка. Он поднялся до второго этажа, и, услышав наверху шум и глухие удары, прибавил шагу. Дверь на верхней площадке была открыта. Он вошел, на секунду прислушался и, бросившись к комнате, откуда раздавался шум, остановился на пороге, запыхавшийся и изумленный: человек с корками и мальчишка стояли посреди комнаты и стучали стульями в пол.
В этот миг из комнаты напротив появилось еще одно действующее лицо. Молодой человек лет двадцати восьми — тридцати, с короткими бачками, в очках, одетый в домашнюю куртку, подбитую каракулем; с виду он походил на иностранца, возможно русского.
— Добрый день, Ганимар, — поздоровался молодой человек и обратился к двум приятелям: — Благодарю вас, друзья, и поздравляю с успехом. Вот обещанная награда.
Молодой человек протянул им стофранковую банкноту, вытолкал из комнаты и закрыл двери.
— Извини, старина, — сказал он Ганимару. — Мне нужно было с тобой поговорить, причем срочно.
Он протянул инспектору руку, но, так как тот с искаженным от гнева лицом стоял, совершенно ошеломленный, молодой человек воскликнул:
— Да ты, кажется, ничего не понимаешь? Но все ведь ясно: мне нужно было срочно с тобой повидаться. Теперь понял? — И, словно отвечая на возражения, заговорил снова: — Да нет, старина, ошибаешься. Если бы я написал тебе или позвонил по телефону, ты бы не пришел или, наоборот, явился бы с целым полком. А я хотел повидаться с тобой наедине и подумал, что лучше всего выслать тебе навстречу этих молодцов, чтобы они бросали апельсинные корки, рисовали кресты в кружках — словом, заманили тебя сюда… Да что это у тебя такой изумленный вид? Что случилось? Может, ты меня не узнаешь? Я — Люпен, Арсен Люпен. Поройся-ка хорошенько в памяти. Неужели это имя тебе ни о чем не напоминает?
— Скотина, — процедил сквозь зубы Ганимар.
— Ты рассердился? — с огорченной миной ласково продолжал Люпен. — Так и есть, по глазам вижу. Дело Дюгриваля, верно? Мне нужно было дождаться, пока ты меня арестуешь? Черт побери, это не пришло мне в голову! Клянусь, что в следующий раз…
— Негодяй, — пробормотал Ганимар.
— А я-то хотел тебя порадовать! Честное слово, я сказал себе: «Давненько мы не виделись с толстым славным Ганимаром. Он же бросится мне на шею, это уж точно!»
Ганимар, который стоял не шелохнувшись, начал потихоньку приходить в себя. Он огляделся вокруг, потом посмотрел на Люпена, явно размышляя, не следует ли в самом деле броситься ему на шею, после чего окончательно опомнился и, схватив стул, уселся, словно вдруг решил выслушать своего
— Говори, — отчеканил он, — но только без твоих штучек. Я спешу.
— Ну вот, так-то лучше, — отозвался Люпен. — Поговорим. Более тихое местечко и выдумать трудно. Этот старый особняк принадлежит герцогу де Рошлору — он в нем не живет и сдал мне весь этаж, а службы отдал под малярную мастерскую. У меня есть несколько таких квартир — весьма удобно. Здесь, несмотря на внешность русского вельможи, я известен как господин Жан Добрейль, бывший министр. Понимаешь, я выбрал довольно редкую профессию, чтобы не привлекать внимание…
— Да что мне за дело до всего этого? — прервал Ганимар.
— И правда, ты ведь торопишься, а я разболтался. Извини, я много времени не займу. Пять минут… Сейчас начну. Сигару? Нет? Превосходно, тогда и я не буду. — Люпен тоже уселся, в задумчивости побарабанил пальцами по столу и начал: — Семнадцатого октября тысяча пятьсот девяносто девятого года теплым радостным днем… Ты следишь за моей мыслью? Итак, семнадцатого октября тысяча пятьсот девяносто девятого года… Впрочем, может, не стоит возвращаться к царствованию Генриха Четвертого и рассказывать тебе об истории Нового моста? [22] Нет, пожалуй: в истории Франции ты не слишком силен, поэтому не буду забивать тебе голову. Тебе достаточно знать, что сегодня около часа ночи хозяин баржи, проходившей под последним пролетом этого самого Нового моста, у левого берега, услышал, как к нему на палубу что-то упало — что-то, что сбросили с моста в Сену. Собака хозяина с лаем бросилась к упавшему предмету, и когда хозяин добежал до кормы баржи, то увидел, что она рвет зубами газету, в которую были завернуты какие-то предметы. Он собрал все, что не успело упасть в воду, и, вернувшись к себе в каюту, стал рассматривать находку. Результат осмотра показался ему любопытным, а так как хозяин баржи — родственник одного из моих друзей, то о находке стало известно мне. Сегодня утром меня разбудили и, рассказав о происшествии, отдали собранные предметы. Вот они.
22
Самый древний мост в Париже.
Молодой человек указал на разложенные на столе вещи. Прежде всего там лежали обрывки газет. Рядом с ними стояла массивная хрустальная чернильница, к крышке которой был привязан длинный шнурок. Далее следовали маленький осколок стекла и что-то вроде страшно измятой коробки из тонкого картона. И наконец, на столе лежала полоска алого шелка, заканчивавшаяся помпоном того же цвета.
— Вот какие у нас с тобой вещественные доказательства, друг мой, — продолжал Люпен. — Конечно, решить задачу было бы проще, если бы у нас были и остальные предметы, которые глупая собака уронила за борт. Мне кажется, можно обойтись и тем, что есть, если приложить немного ума и умения. Но ведь как раз это — твои главные добродетели. Что скажешь?
Ганимар не двигался. Болтовню Люпена он еще терпел, но достоинство не позволяло ему ни отвечать, ни даже покачать головой, что могло быть воспринято как одобрение или критика.
— Я вижу, мы одного мнения, — продолжал Люпен, словно не замечая, что старший инспектор молчит. — Поэтому я позволю себе кратко, одной фразой, изложить дело, о котором нам поведали эти вещественные доказательства. Вчера, между девятью вечера и полночью, эксцентрично одетую девушку ударили несколько раз ножом и затем задушили, и сделал это хорошо одетый господин, носящий монокль и посещающий бега, в компании с которым упомянутая девушка выпила кофе и съела три меренги и эклер. — Люпен закурил и, схватив Ганимара за рукав, выпалил: — Ну что, старший инспектор, разинул рот? Полагаешь, что делать такие ловкие умозаключения профанам не дано? Ошибаешься, сударь. Люпен жонглирует ими не хуже сыщика из романа. Доказательства? Неоспоримые и ясные даже ребенку.