Сочинения в двух томах. Том 2
Шрифт:
Кроме того, почему бы движение не могло вечно передаваться посредством толчка при сохранении одинакового или почти одинакового количества движения во вселенной? Сколько его теряется при сложении движения, столько же приобретается при разложении. И каковы бы ни были причины этого, но сам факт, что материя, насколько известно из человеческого опыта или из предания, пребывает и всегда пребывала в непрестанном движении,—сам этот факт достоверен. В настоящее время во вселенной нет, по всей вероятности, ни одной частицы материи, которая находилась бы в абсолютном покое.
И это же самое соображение, продолжал Филон, на которое мы натолкнулись в ходе нашего рассуждения, приводит нас к новой космогонической гипотезе, которую также нельзя считать абсолютно нелепой и невероятной. Существует ли какая-нибудь система, какой-нибудь порядок, какой-нибудь строй вещей, при помощи которых материя может сохранять вечное движение, являющееся, по-видимому, существенным для нее, и в то же время поддерживать известное постоянство в производимых ею формах? Очевидно, что подобный строй существует, ибо таково в действительности положение настоящего мира. Итак, постоянное движение материи должно произвести подобный порядок, или строй, в результате конечного числа перемещений; и по самой своей природе этот порядок, будучи раз установлен, должен поддерживать
Предположим (для разнообразия нашего изложения), что материя была приведена в какое-нибудь состояние слепой, ничем не руководимой силой; очевидно, что это первоначальное состояние должно быть, по всей вероятности, самым неустроенным и беспорядочным, какое только можно себе представить, и лишённым какого-либо сходства с теми произведениями человеческой изобретательности, которые наряду с симметрией частей обнаруживают приспособленность средств к целям и стремление к самосохранению. Если названная выше деятельная сила прекратит после этого свое действие, то материя должна навсегда остаться в беспорядке и пребывать в состоянии неизмеримого хаоса, без всякой соразмерности и деятельности. Но предположим, что действующая сила, какова бы она ни была, продолжает действовать на материю, тогда это первое состояние тотчас же уступит место второму, которое, по ьсей вероятности, будет столь же беспорядочным, как и первое, и так далее через длинный ряд изменений и переворотов. Ни один порядок, ни одно состояние не остаются без изменений ни на одну минуту. Изначальная сила, пребывая в деятельности, поддерживает материю в постоянном движении. Всякое возможное состояние возникает и тотчас же разрушается; если на мгновение обнаруживается проблеск или признак порядка, он моментально удаляется и уничтожается той неустанной силой, которая приводит в движение каждую часть материи.
Так вселенная продолжает существовать в течение многих веков при постоянной смене хаоса и беспорядка. Но нет ли какой-нибудь возможности, чтобы в конце концов она пришла в уравновешенное состояние, не утрачивая притом своего движения и своей действующей силы (ибо мы предположили, что они ей присущи), но сохраняя некоторое единообразие проявлений среди постоянного движения и течения своих частей? Именно таково состояние вселенной в настоящее время. Каждая единичная вещь и даже любая из частей каждой единичной вещи постоянно претерпевают изменения, а между тем целое остается, судя по видимости, одинаковым. Не вправе ли мы считать, более того, не можем ли мы быть уверены в том, что такое состояние произведено вечными переворотами ничем не руководимой материи? И не может ли это объяснить всю видимую мудрость и преднамеренность, проявляющуюся во вселенной? Задумаемся немного над этим вопросом, и мы увидим, что достигаемое самой материей согласование кажущегося постоянства форм с действительными и непрестанными переворотами или движением частей дает если не истинное, то допустимое решение затруднения.
Таким образом, совершенно напрасно настаивать на полезности отдельных органов животных или растений и на их чудесной приспособленности друг к другу. Мне бы очень хотелось знать, как могло бы существовать животное, если бы его органы не были приспособлены друг к другу. Разве мы не видим, что оно моментально погибает, как только прекращается эта приспособленность, и что его материя, разлагаясь, ищет какую-нибудь новую форму? К счастью, части мира так хорошо приспособлены друг к другу, что какая-нибудь правильная форма сразу же присваивает себе такую разложившуюся материю, и, если бы этого не было, разве мог бы существовать мир? Разве он не должен был бы разложиться подобно животному, разве он не стал бы проходить через все новые положения и состояния, пока не пришел бы наконец после огромного, но конечного ряда [превращений] к существующему в настоящее время или к какому-нибудь иному подобному порядку?
Ты хорошо сделал, предупредив нас о том, что эта гипотеза пришла тебе на ум внезапно, в ходе аргументации, ответил Клеант. Если бы у тебя было время рассмотреть ее, ты бы вскоре обнаружил те непреодолимые возражения, которые она вызывает. Ты говоришь, что ни одна форма не может существовать, если она не обладает теми силами и органами, которые необходимы для ее существования; в таком случае должен быть испробован какой-либо новый порядок, какой-либо новый строй... и так далее без перерыва, пока наконец не будет найден такой порядок, который может сам собой существовать и поддерживаться. Но откуда же, согласно этой гипотезе, происходят те многочисленные удобства и преимущества, которыми обладают люди и все животные? Ведь два глаза и два уха не безусловно необходимы для существования вида. Человеческий род мог бы приумножаться и сохраняться без лошадей, собак, коров, овец и тех бесчисленных плодов и продуктов, которые служат нашему удовольствию и наслаждению. Если бы верблюды не были сотворены для использования их человеком в песчаных пустынях Африки и Аравии, то разве мир разрушился бы от этого? Если бы магнит не был создан с целью придавать столь чудесное и полезное направление магнитной игле, то разве человеческое общество и род человеческий немедленно вследствие этого исчезли бы? Хотя принципом природы является в общем крайняя бережливость, но такого рода примеры не составляют
Во всяком случае, сказал Филон, ты можешь смело заключить отсюда, что вышеизложенная гипотеза в достаточной мере неполна и несовершенна, с чем я охотно соглашусь. Но имеем ли мы основание ожидать большего успеха от каких-либо попыток такого рода? Разве можем мы надеяться на то, что нам когда-либо удастся построить космогоническую систему, не допускающую никаких исключений и не содержащую в себе ничего такого, что противоречило бы нашему ограниченному и несовершенному опыту относительно аналогии в природе? Вряд ли твоя собственная теория может претендовать на подобное преимущество, хотя ты даже вдался в антропоморфизм, чтобы сохранить большее сходство с обыденным опытом. Рассмотрим же ее еще раз. Во всех случаях, с которыми мы когда-либо сталкивались, идеи скопированы с реальных объектов и являются, выражаясь научным языком, экти-пами (ectypal), а не архетипами (archetypal). Ты делаешь обратным этот порядок и приписываешь предшествование мысли. Во всех случаях, с которыми мы когда-либо встречались, мысль не имеет влияния на материю, за исключением тех случаев, когда материя так тесно с ней связана, что оказывает в свою очередь одинаковое влияние и на нее. Ни одно животное не может непосредственно привести в движение ничего, кроме членов собственного тела; и воистину равенство действия и противодействия, по-видимому, является всеобщим законом природы. Но твоя теория противоречит этому опыту. Эти и многие другие примеры, которые можно легко собрать (в особенности предположение о духе или вечной системе мышления, или, иными словами, о невозникшем (ingenerable) и бессмертном животном), эти примеры, говорю я, могут научить нас всех снисходительности во взаимных обвинениях и показать нам, что если ни одна подобная система не должна быть принята на основании слабой аналогии, то ни одна из них не должна быть и отвергнута на основании каких-нибудь незначительных несообразностей. Ибо это такой недостаток, от которого мы по справедливости не можем считать свободной ни одну из систем.
Общепризнано, что все религиозные системы заключают в себе большие и непреодолимые трудности. Каждый из спорящих поочередно торжествует, как только он переходит в наступление и выявляет нелепости, дикости и опасные положения своего противника. Но все они вместе подготавливают полный триумф для скептика, который говорит им, что в таких вопросах вообще никогда не следует придерживаться ни одной системы на том простом основании, что никогда и ни в каком вопросе не надо соглашаться ни с какой нелепостью. В таких случаях единственный разумный исход для нас—полное воздержание от суждения. И если, как это обычно наблюдается у теологов, каждая атака бывает успешной, а защита неуспешной, то насколько полна должна быть победа того, кто всегда придерживается наступательной тактики относительно всего человечества, сам же не имеет никакой определенной позиции, никакого постоянного убежища, которое он обязан всегда и во всех случаях защищать.
ЧАСТЬ IX
Но если апостериорный аргумент связан с таким количеством затруднений, сказал Демей, не лучше ли было бы придерживаться простого и возвышенного априорного аргумента, который, предоставляя нам безошибочное демонстративное доказательство, сразу уничтожает всякие сомнения и затруднения? При помощи этого аргумента мы в состоянии доказать также и бесконечность божественных атрибутов, которая, как я опасаюсь, никогда не может быть обоснована с достоверностью посредством какого-нибудь другого доказательства. Ибо каким образом действие, которое конечно или, насколько это нам известно, может быть конечным, может служить доказательством бесконечной причины? Равным образом и единство божественной природы очень трудно, если не абсолютно невозможно, вывести из простого созерцания произведений природы; даже единообразие плана, если бы оно и было признано, не может уверить нас само по себе в наличии данного атрибута, тогда как априорный аргумент...
Кажется, Демей, перебил Клеант, ты рассуждаешь так, будто преимущества и удобства этого абстрактного аргумента являются безусловными доказательствами его достоверности. Но по моему мнению, следует сперва выяснить, какой из подобных аргументов ты решил отстаивать, а после этого мы уже постараемся на основании его самого, а не на основании его полезных следствий определить, каку.о ценность мы должны ему приписать.
Аргумент, который я хочу отстаивать, ответил Деме й, обычен. Все, что существует, должно иметь причину, или основание, своего существования, так как, безусловно, невозможно, чтобы какая-либо вещь произвела сама себя или была причиной собственного существования. Таким образом, умозаключая от действий к причинам, мы или должны продолжать соответствующий ряд все дальше, не приходя ни к какой окончательной причине, или должны в конце концов прибегнуть к некоторой окончательной причине, которая необходимо существует. Но нелепость первого предположения может быть доказана следующим образом. В бесконечной цепи или в бесконечном ряде причин и действий каждое отдельное действие определяется к существованию силой действенности той причины, которая ему непосредственно предшествовала, но вся эта вечная цепь, или последовательность, взятая целиком, не определяется и не вызывается ничем; а между тем очевидно, что она требует причины, или основания, так же как всякий единичный объект, начинающий существовать во времени. Вопрос, почему извечно существовала именно эта определенная последовательность причин, а не какая-нибудь другая последовательность или вообще никакая,— этот вопрос не лишен разумного смысла. Если нет необходимо существующего Бытия, то одинаково возможно всякое предположение, которое может быть выдвинуто; и, если бы ничего не существовало извечно, это было бы не более абсурдно, чем то, что существует именно та последовательность причин, которая составляет вселенную. Но что определило к существованию нечто, а не ничто и притом вызывало к бытию именно одну определенную возможность, исключив все остальное? Внешние причины? Но предполагается, что их нет. Случайность? Но это слово, не имеющее значения. Быть может, ничто? Но оно никогда не может ничего произвести. Итак, мы вынуждены прибегнуть к необходимо существующему Бытию, которое заключает в себе основание своего существования и не может считаться несуществующим без явного противоречия. Следовательно, такое Бытие есть, иными словами, есть Божество.