Сочинения в двух томах. том 2
Шрифт:
— Хорошо ли изготовились к отдаче якоря? По правому борту! Отдать якорь!
И якорь плюхнулся в воду с шумным всплеском.
Минуту спустя рулевой крикнул Тома Трюбле:
— Капитан! А, капитан! С того вон брига нам вроде как бы вельбот шлют…
— На шлюпке!..
Вахтенный, с короткой пикой в руке, встретил положенным возгласом подходивший вельбот. Но с вельбота, длинного четырехвесельного яла, никто не ответил; только один человек встал и в знак мирных намерений помахал шапкой с развевающимися лентами.
Ял уже подошел к борту фрегата. Человек, махавший шапкой, принялся кричать:
— На фрегате!.. Подайте конец!
Хриплый голос звучал чуждо.
Команда, которая оставалась на своих местах, оглянулась
Тома наклонил голову, и пока молодцы, скорые в выполнении команды, подавали конец, сам спустился на палубу и пошел встретить ял. Приехавший, ухватившись за конец, карабкался по нему, ловкий, как обезьяна. Тома сердечно, как должно, подошел к нему, едва тот ступил на судно, и протянул ему правую руку, не забывая, впрочем, держаться левой за рукоять одного из пистолетов, заложенных за поясом.
— С прибытием! — крикнул иностранец.
У него тоже за поясом торчало два пистолета: он взял их оба за стволы и протянул Тома Трюбле в знак дружбы и союза. Потом он повторил:
— С прибытием!
После чего началось объяснение.
Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый из-за длинной бороды, которую он красил в ярко-красный цвет на манер некоторых краснокожих, из какого-то дикого и варварского кокетства, был капитаном и владельцем брига, стоявшего близ «Горностая»; этот бриг, довольно жалкий, носил название «Летучий Король» и вооружен был всего лишь восемью маленькими пушками. Слабость уже мало смущала Краснобородого, который привык твердить своей команде, что пятьдесят лет тому назад весьма знаменитый Петр Легран, с четырьмя всего пушками и двадцатью восемью флибустьерами, взял на абордаж вице-президентский галион, на котором было триста девяносто шесть человек и пятьдесят четыре бронзовых орудия. Чем крупнее неприятель, тем крупнее добыча; чем меньше команда, тем больше доля каждого. Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, уроженец Бристоля и флибустьер, часто изрекал эти истины и еще следующую: что умирают только раз, живут только раз, и что надо быть круглым дураком, чтобы отказаться от хорошей жизни, боясь худого конца.
Довольно высокий и толстый, хотя в обоих отношениях значительно уступая громадному Тома Трюбле, он никому не уступил бы в храбрости, решимости и мужественной гордости. И двадцать сражений, превосходно выдержанных на суше и на море, показали всем американским землям, каков человек был Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый.
Тома Трюбле, который обо всем этом ничего пока не знал, не ошибся, однако же, и оценил флибустьера по достоинству. Чтобы почтить его, отыскали в камбузе самое старое вино и подали его в чистом виде в самых больших кружках. Четверти часа не прошло, как уже оба капитана были лучшими друзьями и хлопали друг друга по ляжкам.
— Алло! — вскричал, наконец, Эдуард Бонни, вперяя в Тома Трюбле острый взгляд своих глаз, которые у него были так же черны, как борода красна.
— Алло! Старый товарищ! Такой парень, как ты, да с такой бородой, не приходит к здешним берегам, чтобы собирать какао, табак или кампешевое дерево, разве только чтобы снять их с испанских судов, идущих из Новой Испании. Или я ошибаюсь? Пропади я пропадом, если ты не такой же корсар, как я флибустьер! А корсар и флибустьер могут столковаться и спеться. Ударим по рукам, матрос, и я тебе расскажу, какую штуку мы с тобой выкинем, как честные Братья побережья.
— Посмотрим! — ответил предусмотрительный Тома Трюбле. — Все это хорошо, мой друг! Но что ты толкуешь про испанцев и про Новую Испанию? Ну да, я корсар, и готов с тобой плавать вместе, но только против одних голландцев, врагов короля Франции, а не против других народов, нейтральных, союзных или дружественных. В доказательство вот тебе мое каперское свидетельство. Я был бы пиратом, если бы ослушался. Прочитай пергамент.
— Алло! — закричал Краснобородый. — Что же ты думаешь, я читать умею? Дудки! Но, наплевать! Голландец, испанец, дурак папист, дурак кальвинист, телячья шерсть, бычий волос, да где тут разница?
Не отвечая, Тома отступил на шаг. Краснобородый, переведя дух, начал снова, уже значительно понизив голос:
— Да что там! Тебя смущает этот кусок ослиной кожи? Матрос, когда ты немного поживешь среди нас, ты перестанешь интересоваться друзьями и врагами твоего простака короля. Тебе хватит собственных врагов и друзей. Но оставим это пока что. Все это можно устроить. Господин д’Ожерон, губернатор — ловкий человек, и я не сомневаюсь, что он быстро достанет тебе другое свидетельство, получше твоего, в котором тебе будет дан приказ гоняться не только за голландцами, но и за испанцами. Если так случится, пойдешь ты со мной?
Тома внимательно осмотрел его с ног до головы и смерил долгим взглядом.
— Да, — сказал он затем своим громким и решительным голосом. — Я охотно войду с тобой в компанию, если получу на то разрешение от господина д’Ожерона, которого я сегодня же хочу посетить. Но что это за комбинацию ты мне предлагаешь, и какое еще свидетельство мне могут дать, кроме этого?
Тогда Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, залился звонким смехом и пустился в подробные объяснения.
Не с сегодняшнего дня началась эта бесконечная война между Флибустой и испанскими колониями в Новой Индии. Давно уже, лет пятьдесят назад, если не больше, никого уже нет в живых, кто бы мог вспомнить, когда именно, буканьеры, то есть охотники за буйволами, сами подвергшиеся жестокой охоте со стороны испанцев на собственной охотничьей территории, впервые отомстили за себя, в свою очередь напав на испанцев и учинив страшную резню. В те времена, предшествовавшие настоящей Флибусте, буканьеры — люди дикие и простые, принужденные к войне грубым нашествием, — не заботились еще ни о политике, ни о дипломатии. Им мало было дела до того, что их враги — подданные католического короля. Они не задумывались над тем, что сами они — подданные христианского короля. Их притеснениям они отвечали тем же: око за око, зуб за зуб; их били, они убивали, остальное их не касалось.
Но однажды положение вещей несколько изменилось. Повоевав достаточно долго и на суше и на воде и привыкнув иметь дело все с одним и тем же противником — испанцами, — флибустьеры, преемники и последователи буканьеров, неоднократно испрашивали и получали помощь и одобрение различных народов Европы, последовательно враждовавших с Испанией. То были, в разное время, народы: португальский, зеландский, английский, но особенно часто, и почти неизменно, французский, ибо французы много лет подряд оставались самыми упорными врагами испанцев. К тому же флибустьеры не забывали, что они сами большей частью были французами, пока не сделались флибустьерами. И некоторые из них надеялись вернуться на старую родину, как только составят себе состояние. Так что, после множества приключений всякого рода, они все решились просить себе для убежища Тортугу у французского губернатора, господина кавалера де Пуанс, который начальствовал в то время над островом Святого Христофора в качестве генерала Мальтийского ордена.
Так теперь обстояли дела во Флибусте. Более зависимая, чем раньше, полностью подчиненная воле короля Франции, она все же пользовалась многими вольностями. И среди последних самой ценной для нее было право сражаться во всякое время с собственными врагами, даже если они уже переставали считаться врагами короля Франции в силу какого-нибудь мирного договора, подписанного где-то там в Европе.
В подобных случаях обязанность губернаторов Тортуги состояла в том, чтобы каким-нибудь образом сохранить видимость законности.