Сочинения в двух томах. Том первый
Шрифт:
Первая глава,
которая рассказывает, каков был дом, в котором появилась мысль об Альрауне
Белый дом, в котором появилась Альрауне тен-Брикен задолго до рождения и даже до зачатия своего, — дом этот был расположен на Рейне. Немного поодаль от города на большой улице вилл, которая ведет от старинного епископского дворца, где находится сейчас университет. Там стоял этот дом, и жил в нем тогда советник юстиции Себастьян Гонтрам.
На улицу выходил большой запущенный сад, не видавший никогда садовника. По нему проходили в дом, с которого осыпалась штукатурка, искали звонок, но не находили. Звали, кричали, но никто не выходил навстречу. Наконец, толкали дверь и попадали внутрь, шли по грязной, давно немытой деревянной лестнице. А из темноты прыгали какие-то огромные кошки.
Или же — большой сад наполнялся маленькими существами. То были дети Гонтрама: Фрида, Филипп, Паульхен, Эмильхен, Иозефхен и Вельфхен. Они были повсюду, сидели на сучьях деревьев, заползали в глубокие ямы. Кроме них собаки, два дерзких шпица и фокс. И еще крохотный пинчер — адвоката Ланассе, маленький, похожий на квитовую колбасу, круглый как шарик, не больше руки. Звали его Циклопом.
Все шумели, кричали. Вельфхен, едва год от роду, лежал в детской коляске и ревел, громко, упрямо, целыми часами. И только Циклоп мог осилить его, — он выл хрипло, не переставая, не двигаясь с места.
Дети Гонтрама бегали по саду до позднего вечера. Фрида, старшая, должна была наблюдать за другими: смотреть, чтобы братья не шалили. Но она думала: они очень послушны. И сидела поодаль в развалившейся беседке со своей подругой, маленькой княжной Волконской. Обе болтали, спорили, говорили о том, что им скоро исполнится четырнадцать лет, и они могут уже выйти замуж. Или, по крайней мере, найти себе любовников. Но обе были очень благочестивы и решали немного еще подождать — хоть две недели, до конфирмации.
Им дадут тогда длинные платья. Они будут взрослые. Тогда уже можно найти и любовников.
Решение казалось им очень добродетельным. И они думали, что можно пойти сейчас в церковь. Нужно быть серьезными я разумными в эти последние дни.
— Там, наверное, сейчас Шмиц! — сказала Фрида Гонтрам. Но маленькая княжна сморщила носик:
— Ах, этот Шмиц! Фрида взяла ее под руку.
— И баварцы в синих шапочках! Ольга Волконская рассмеялась.
— Баварцы? Знаешь, Фрида, настоящие студенты вообще не ходят в церковь.
И, правда: настоящие студенты не делают этого. Фрида вздохнула. Она быстро подвинулась в сторону коляски с кричащим Вельфхеном и оттолкнула Циклопа, который хотел укусить ее за ногу.
— Нет, нет, княжна: в церковь идти не стоит!
— Останемся здесь, — решила она.
И девушки вернулись в беседку.
У всех детей Гонтрама была бесконечная жажда жизни. Они не знали, — но чувствовали, чувствовали в крови своей, что должны умереть молодыми, свежими, в самом расцвете сил, что им дана только ничтожная часть того времени, которое отмерено другим людям. И они старались воспользоваться этим временем, шумели, кричали, ели и упивались досыта жизнью. Вельфхен кричал в своей коляске, кричал за троих. А братья его бегали по саду, делая вид, точно их четыре десятка, а не четверо. Грязные, оборванные, всегда расцарапанные, с порезанными пальцами, с разбитыми коленями. Когда солнце заходило, дети Гонтрама замолкали. Возвращались в дом, шли в кухню. Проглатывали кучу бутербродов с ветчиною и колбасою и пили воду, которую высокая служанка слегка подкрашивала красным вином. Потом она их мыла. Раздевала, сажала в корыто, брала черное мыло и жесткие щетки. Чистила их, точно пару сапог. Но дочиста они никогда не отмывались. Они только кричали и возились в деревянных корытах.
Потом, смертельно усталые, ложились в постель, падали, будто мешки с картофелем, и лежали неподвижно. Вечно забывали они прикрыться. Это приходилось делать служанке.
Почти всегда в это время приходил адвокат Манассе. Подымался по лестнице, стучал палкою в дверь; не получая никакого ответа, он наконец переступал порог.
Навстречу ему выходила фрау Гонтрам. Она была высокого роста, почти вдвое выше Манассе. Тот был почти карлик, круглый как шар, и походил на свою безобразную собаку Циклопа. Повсюду: на щеках, подбородке и губах — росли какие-то жесткие волосы, а посреди нос, маленький, круглый, словно редиска. Когда он говорил, он тявкал, как будто хотел поймать что-то ртом.
— Добрый вечер, фрау Гонтрам, — говорил он. — Что, коллеги нет еще дома?
— Добрый вечер, господин адвокат, — отвечала высокая женщина. — Располагайтесь поудобнее. Маленький Манассе кричал:
— Дома ли коллега? И велите принести сюда ребенка!
— Что? — переспрашивала фрау Гонтрам и вынимала из ушей вату. — Ах, так! — продолжала она. — Вельфхен! Если бы вы клали в уши вату, вы тоже ничего бы не слышали.
— Билла! Билла! Или Фрида! Что вы, оглохли? Принесите-ка сюда Вельфхена!
Она была еще в капоте цвета спелого абрикоса. Длинные каштановые волосы, небрежно зачесанные, растрепанные. Черные глаза казались огромными, широко-широко раскрытыми. В них сверкал какой-то странный жуткий огонек. Но высокий лоб подымался над впавшим узким носом, и бледные щеки туго натягивались на скулы. На них горели большие красные пятна.
— Нет ли у вас хорошей сигары, господин адвокат? — спросила она.
Он вынул портсигар, со злостью, почти с негодованием.
— А сколько вы уже выкурили сегодня, фрау Гонтрам?
— Штук двадцать, — засмеялась она, — но вы же знаете, дрянных, по четыре пфеннига за штуку. Хорошую выкурить приятно. Дайте-ка вот эту толстую.
Она взяла тяжелую, почти черную «мексико».
Манассе вздохнул:
— Ну, что тут поделаешь? Долго будет так еще продолжаться?
— Ах, — ответила она. — Только не волнуйтесь, не волнуйтесь. Долго ли? Третьего дня господин санитарный советник сказал: еще месяцев шесть. Но знаете, то же самое он говорил и два года назад. Я все думаю: дело не к спеху — скоротечная чахотка плетется кое-как, шагом!
— Если бы вы только не так много курили, — тявкнул маленький адвокат.
Она удивленно взглянула на него и подняла синеватые тонкие губы над блестящими белыми зубами.
— Что? Что, Манассе? Не курить? Что же мне еще делать? Рожать — каждый год — вести хозяйство — да еще скоротечная — и не курить даже?
Она пустила густой дым прямо ему в лицо. Он закашлялся. Он посмотрел на нее полуядовито-полуласково и удивленно. Этот маленький Манассе был нахален, как никто, он никогда не лез за словом'' в карман, всегда находил резкий удачный ответ. Он тявкал, лаял, визжал, не считался ни с чем и не боялся ничего. Но здесь, перед этой изможденной женщиной, тело которой напоминало скелет, и голова улыбалась, точно череп, которая уже несколько лет стояла одною ногою в гробу, — перед нею он испытывал страх. Только неукротимая власть локонов, которые все еще росли, становились крепче и гуще, словно почву под ними удобряла сама смерть, ровные блестящие зубы, крепко сжимавшие черный окурок толстой сигары, глаза, огромные, без всякой надежды, бессердечные, почти не сознающие даже своего сверкающего жара, — заставляли его замолкать и делали его еще меньше, чем он был, меньше даже, чем его собака.