Сочинения в двух томах. Том первый
Шрифт:
Профессор взял билет у него из рук. «Ах ты, старый осел! — засмеялся он. — А вот тут стоит еще: пятьсот тысяч билетов! Ну-ка, посчитай, сколько шансов на выигрыш!»
Он хотел было уйти, но инвалид заковылял следом и удержал его за рукав. «Попробуйте, господин советник, — попросил он, — ведь и нам нужно жить».
— Нет! — ответил тайный советник. Но инвалид не унимался: «У меня предчувствие, что вы выиграете!»
— У тебя вечно предчувствия!
— Пусть барышня вытянет билет! — настаивал Брамбах.
Профессор задумался.
— Надо попробовать! — пробормотал он. — Поди-ка сюда, Альма! Вытяни билет.
Девочка подбежала ближе, инвалид поднес ей целую кучу билетов.
— Закрой глаза, — велел профессор. — Ну, а теперь тяни!
Альма взяла билет и подала его тайному советнику. Тот задумался на мгновение, а потом подозвал и мальчика. «Вытяни билет и ты, Вельфхен», — сказал он.
В кожаной книге профессор тен-Бринкен сообщает, что в дюльменской церковной лотерее он выиграл пятьдесят тысяч марок. К сожалению, невозможно утверждать, добавляет он, на какой именно билет пал выигрыш — на вытянутый Альмой или Вельфхеном. Он не записал на билетах имен детей и положил оба в письменный стол. Но он почти не сомневался, что выигрыш пал на билет Альрауне.
Старого Брамбаха, который почти навязал ему эти билеты, он отблагодарил: подарил пять марок и устроил так, что тот стал получать из вспомогательной кассы для старых инвалидов ежегодную пенсию в тридцать марок.
Глава седьмая,
которая рассказывает, что произошло когда Альрауне была девочкой
С восьми до двенадцати лет Альрауне тен-Бринкен воспитывалась в монастыре Sacre-Coeur в Нанси, а с двенадцати до семнадцати — в пансионе мадемуазель де Винтелен в Спа, на улице Карто. Два раза в году на каникулы она приезжала в Лендених к профессору.
Сначала тайный советник пробовал дать ей домашнее образование. Пригласил бонну для воспитания, потом учителя, а затем еще одного. Но все они скоро от нее отказались: при всем желании с девочкой ничего нельзя было поделать. Она была, правда, вовсе не непослушная, не шалила, но никогда не отвечала, — ее никак не могли отучить от упрямого молчания. Она сидела спокойно и тихо и смотрела куда-то в пространство; трудно сказать, слушала ли она вообще слова учителя. Правда, она брала в руки грифель, но нельзя было убедить ее начать писать, — она только рисовала каких-то странных зверей с десятью ногами или лица с тремя глазами и двумя носами. Тому, чему она научились до тех пор, пока тайный советник поместил ее в монастырь, она была целиком обязана Вельфхену. Мальчик, сам застревавший в каждом классе, ленивый в школе и смотревший с высокомерным презрением на школьные занятия, дома с невероятным терпением занимался с сестренкой. Она заставляла его писать длинные ряды цифр или сто раз имена, его и свое, и радовалась, когда он уставал и в изнеможении бросал грифель. Тогда она сама брала его, училась писать цифры и буквы, быстро соображала и снова заставляла писать мальчика. Тогда уже она начинала делать ему замечания, — то то, то другое ей не нравилось. Она разыгрывала из себя учительницу, — таким образом училась она.
Когда однажды учитель Вельфхена приехал к тайному советнику пожаловаться на плохие успехи воспитанника, она поняла, что Вельфхен очень слаб в науках. И начала играть с ним в школу, следила за ним, заставляла сидеть до поздней ночи и выслушивала уроки. Запирала его и не выпускала из комнаты, пока он не кончал заниматься. Она делала так, словно сама знала все, — не терпела никаких сомнений в своем превосходстве.
Воспринимала она все очень легко и быстро. Ей не хотелось знать меньше, чем Вельфхен, — и она проглатывала одну книгу за другой. Читала без всякого разбора, без связи. Дело дошло до того, что в конце концов мальчик, чего-то не зная, приходил к ней в твердом убеждении, что она должна это знать. Она не смущалась, говорила, чтобы он подумал как следует, бранила его, а сама пользовалась временем, рылась в книгах, бегала к тайному советнику и спрашивала. Потом возвращалась к мальчику и осведомлялась, не надумал ли он сам чего-нибудь. Когда он отрицательно качал головою, она давала ему ответ.
Профессор замечал эту игру, — она ему нравилась. Ему бы никогда не пришла в голову мысль отдать девочку из дому, если бы не настаивала княгиня. С детства правоверная католичка, эта женщина с каждым годом становилась все более и более набожной, будто каждый фунт жира, прибавлявшийся к ней, увеличивал ее благочестие.
Она настаивала, что ее крестница должна быть воспитана в монастыре. И тайный советник, бывший уже много лет ее финансовым советником и оперировавший ее миллионами, как своими собственными, счел нужным уступить ей. И Альрауне была отправлена в Нанси в монастырь.
Об этом периоде в кожаной книге, помимо кратких заметок, написанных рукою профессора, имеются еще вклеенными длинные письма настоятельницы. Профессор улыбался, получая их, особенно когда описывались исключительные успехи девочки: он знал, что такое монастырь, и прекрасно понимал, что нигде в мире нельзя научиться меньшему, чем у благочестивых сестер. Поэтому он был даже рад, когда первоначальные хвалебные тирады, получаемые всеми родителями, скоро Сменились относительно Альрауне другими, противоположными. Настоятельница все чаще и чаще стала жаловаться на всевозможные жестокости. Жалобы были почти одинаковы: она жаловалась не на поведение самой девочки, не на ее поступки, а скорее на то влияние, которое она оказывала на подруг.
«Надо быть справедливой, — писала настоятельница, — девочка сама никогда не мучит животных, — по крайней мере, этого никто не видел. Но столь же достоверно, что все те жестокости, в которых повинны другие, придуманы ею. В первый раз была поймана маленькая Мария, очень хорошая и послушная девочка: надзирательница заметила, как она в монастырском саду надувала лягушку через соломинку. Ее спросили, почему она это делает, и она призналась, что мысль была подана ей Альрауне. Мы сперва не поверили, подумали, что это только отговорка, чтобы свалить с себя хотя бы часть вины. Но вскоре двух других девочек застигли, когда они посыпали солью несколько больших улиток, — бедные животные страшно страдали. И снова обе девочки признались, что их подговорила на это Альрауне. Я сама спросила ее, и она призналась, заявляя, что ей про это рассказали и она захотела посмотреть, так ли на самом деле. Она созналась и в том, что уговорила Марию сделать опыт с лягушкой: по ее словам, ей очень нравится, когда такая надутая лягушка с треском вдруг лопается. Сама она этого бы, конечно, не сделала, — внутренности лягушки могли пометь ей на руки. Я спросила ее, сознает ли она свой грех, но она ответила: «Нет, я ничего дурного не сделала, а то, что делают другие, меня ничуть не касается».
Возле этого места имеется замечание профессора: «Она совершенно права!»
«Несмотря на строгие наказания, — продолжало письмо, — мы заметили скоро еще несколько прискорбных фактов, виновницей которых опять-таки была Альрауне. Так, Клара Маассен из Дюрена, девочка немного постарше Альрауне, живущая у нас уже четыре года и никогда не подававшая повода ни к одной жалобе, проткнула кроту раскаленной спицей глаза. Она сама так взволновалась своим поступком, что несколько дней до ближайшей исповеди была крайне возбуждена и без всякого малейшего повода плакала. И успокоилась только тогда, когда получила отпущение грехов. Альрауне заявила в ответ, что кроты живут в темной земле и им должно быть совершенно безразлично, видят они или нет… Потом через несколько дней мы нашли в саду силки для птиц, очень остроумно устроенные: маленькие преступницы, слава Богу, ничего не поймавшие, не хотели ни за что признаться, кто их навел на эту мысль. И только под страхом тяжелого наказания они сознались, что их уговорила Альрауне и в то же время обещала жестоко отомстить, если ее выдадут. К сожалению, дурное влияние девочки за последнее время настолько усилилось, что мы очень часто не в силах доискаться даже правды. Так, одну из воспитанниц поймали на том, как она ловила мух, осторожно обрезала ножницами крылышки, обрывала ножки и бросала затем в муравейник. Девочка заявила, что сделала это по собственной инициативе и даже перед духовником продолжала настаивать, что Альрауне тут ни при чем. С таким же упрямством отрицала вину Альрауне и кузина этой девочки, привязавшая к хвосту нашей общей любимицы, кошки, большую кастрюлю, от которой бедное животное едва не взбесилось. Тем не менее мы твердо убеждены, что это опять-таки дело рук Альрауне».
Настоятельница писала далее, что она созвала конференцию и что они порешили просить его превосходительство взять Альрауне из монастыря и сделать это возможно скорее. Тайный советник ответил, что он очень скорбит обо всем происшедшем, но просит покамест оставить девочку в монастыре: чем тяжелее работа, тем больше окажется последствий успеха. Он не сомневается, что терпению и благочестию сестер монахинь удастся вырвать сорную траву из сердца ребенка и превратить его в прекрасный сад Божий.