Сочинения в трех томах. Том 1

Леблан Морис

— Чего ты! Чего смеешься?

Смех Доротеи показался ему угрозой. Значит, она на что-то надеется. Значит, он в ловушке. Он бросил ее на землю, насильно усадил под деревом. Доротея продолжала смеяться.

— А, ты смеешься! Ну хорошо же.

И он хватил ее кулаком по голове. Острый камень его перстня разорвал ей кожу на лбу. Брызнула кровь. А Доротея продолжала смеяться.

— Перестань, не то я расшибу тебе морду, — рычал Эстрейхер, зажимая ей рот. — Чего ржешь, когда надо плакать?

— Я смеюсь из-за тарелок, — едва пролепетала Доротея.

— Каких тарелок?

— Из которых сделан футляр для медали.

— Вот этих?

— Ну, да, это мои чугунные тарелки, которыми я жонглирую в цирке.

— Не морочь мне голову.

— Я не морочу. Мы с Кантэном вырезали на них слова таинственной надписи, запаяли и бросили ночью в реку.

Эстрейхер был сбит с толку.

— Ты с ума сошла! Зачем?

— Когда вы пытали старуху Азир, она болтала что-то про реку. Я и устроила приманку. Я хотела, чтобы вы вылезли из подземелья.

— Разве ты знала, что я здесь?

— Ну да. И знала, что вы смотрели, как Кантэн нырял за этой штукой. Зная, что Рауль уехал и я осталась одна, вы должны были прийти. Так и вышло.

— Значит, медали здесь нет?

— Конечно. Диск внутри пустой.

— А Рауль? Ты ждешь Рауля?

— Да.

— Одного?

— Нет, с полицией.

Эстрейхер побледнел, сжал кулаки.

— Значит, ты меня выдала?

— С головой.

Эстрейхер не сомневался. Диск был в его руках, можно было отковырять припайку. Но зачем, раз диск пустой? Он понял комедию, разыгранную утром Доротеей, вспомнил, как, лежа в кустах и наблюдая ее путешествие по канату, он не раз удивлялся необычайному сплетению обстоятельств. История казалась очень странной, и, несмотря на это, он попался на удочку и сам полез в раскинутые сети. Хитрая девчонка все тоньше и тоньше раскидывает свою паутину. Эстрейхер чувствовал, что надо забрать Доротею и поскорее убираться, но и любопытство мучило его.

— Хорошо. Допустим, что здесь нет медали. Но где она? Ты знаешь, где медаль?

— Конечно.

Доротея ответила наобум, лишь бы выиграть лишнюю минуту. С ужасом в душе поглядывала она на каменную ограду усадьбы.

— А… Знаешь… Раз знаешь, говори скорей. Не то… — И он выразительно поиграл револьвером.

— Как с Жюльеттой Азир? Вы будете считать до двадцати. Не стоит трудиться. Не запугаете.

— Клянусь.

— Лжете!

Нет, сражение еще не проиграно. Из рассеченного лба текла кровь, силы приходили к концу. А она цеплялась за каждую былинку, лишь бы оттянуть финал. Конечно, Эстрейхер мог ее убить. Но он растерялся, и моральный перевес был на стороне Доротеи. У Эстрейхера не хватало силы воли уйти, не захватив медали. Если он будет долго колебаться, Рауль успеет прийти на помощь.

Доротея молча лежала и смотрела на усадьбу. Дом был виден как на ладони. Вот из дома вышел старый барон. Он был в пиджаке, а не в своей обычной блузе. Ярко сверкнул крахмальный воротничок. На голове его была фетровая шляпа, а в руках небольшой чемодан. Все это показывало, что сознание его прояснилось и что он поступал совершенно сознательно. Мелкая, как будто пустая деталь заинтересовала Доротею. С бароном не было Голиафа. Старик сердито топнул ногой и свистнул собаку. Голиаф подбежал к хозяину, барон схватил его ошейник, ощупал его и, взяв собаку на цепочку, пошел к воротам.

Товарищи Эстрейхера остановили его. Он хотел прорваться, они толкнули его обратно. Тогда он бросил чемодан и пошел в сад, держа собаку на цепочке.

И Доротея, и Эстрейхер поняли все. Старик собрался ехать за сокровищем. Несмотря на сумасшествие, он вспомнил о нем, как загипнотизированный, как автомат, заведенный сто лет тому назад. А вспомнив, надел шляпу и городской костюм, собираясь ехать в условленное место.

— Обыщите его, — крикнул Эстрейхер.

Барона обыскали, но ничего не нашли. Эстрейхер задумался. Он нерешительно шагал взад и вперед и вдруг обернулся к Доротее:

— Давай поговорим начистоту. Рауль тебя любит. Если бы ты его любила, я давно бы положил этому конец, но ты его не любишь. Я это твердо знаю. Ты с ним дружна, симпатизируешь ему, но есть другое. Ты по горло напичкана всякими предрассудками и боишься замараться в этом деле. А между тем ты многого не знаешь. Я открою тебе глаза. Слушай и отвечай правду: я украл медаль у твоего отца — ты это знаешь. Да, я не стану отпираться. Но как ты думаешь, зачем я гонюсь за медалью барона? Как ты это себе объясняешь?

— Я думаю, что у вас отняли добычу.

— Верно. И знаешь — кто?

— Нет.

— Отец Рауля, Жорж Дювернуа.

— Лжете!

— Нет, не лгу. Ты помнишь письмо отца, которое читал Шаньи? Д'Аргонь писал, что слышал разговор двух человек и потом в окно просунулась рука, схватившая медаль. Так вот заметь: в деле участвовало двое. Один из них был я, а другой — отец Рауля. И этот мошенник обокрал меня в ту же ночь.

— Лжете! — убежденно повторила Доротея. — Не верю. Отец Рауля — не вор. О нет.

— Не только вор, моя милая, потому что наша экспедиция была не за одной медалью. Тот, что украл медаль у князя д'Аргоня и подлил ему яду в лекарство, не лжет, но категорически утверждает, что дело выдумал его товарищ и даже раздобыл флакончик яда.

Доротея выпрямилась и крикнула ему в лицо:

— Лжете! Лжете! Вы один — преступник и убийца!

— Не веришь — вот прочти. Это письмо Жоржа Дювернуа к отцу, я нашел его недавно в бумагах барона.

«Наконец мне удалось заполучить медаль, без которой нельзя двинуть дело. Я пришлю ее при первой возможности».

— Обрати внимание на дату, — продолжал Эстрейхер, — оно написано через неделю после смерти д'Аргоня. Теперь поверила? Так вот, не думаешь ли ты, что нам следует обойтись без этой мокрой курицы Рауля?

Слова Эстрейхера сломили Доротею. Но она взяла себя в руки и сухо спросила:

— Что вы хотите сказать?

— Твоя медаль у барона. Рауль не имеет на нее никаких прав. Я покупаю ее у тебя.

— Ваша цена?

— Если хочешь, половина добычи.

Доротея сообразила, что оттяжка ей выгодна. Надо воспользоваться случаем и выиграть несколько лишних минут. В крайности можно рискнуть и медалью.