Сочинения. Книга 2. Проза. Страницы дневников
Шрифт:
Встань на колени перед своей любовью, прикоснись губами к своему счастью – и оно будет бездонным и чистым, как этот родник… Вьётся от родника тропинка, ведёт в лесную глушь. А там – в тени высоких трав, на дне глубоких ущелий, подальше от солнца – растёт слава кэсонского леса, корень жизни – женьшень. С давних пор кэсонские купцы были богаче всех купцов Кореи: они торговали женьшенем. Они пили женьшеневый чай и женьшеневую водку и не знали, что такое болезнь, и что такое тоска, и в семьдесят лет были румяны, как юноши.
Склоны каменных сопок под Кэсоном затянуты зелёной сетью плюща. Как белые
Есть в Кэсоне старинные дома – настоящие корейские дома: крытые, как арка, ворота ведут во внутренний двор, полный цветов; стоят посреди двора огромные глиняные корчаги, в которых хозяйки заготавливают квашеные овощи – кимчи; обязательно маленькое гранатовое деревцо – это приносит счастье. Из дома есть выход и на улицу, и во вторые ворота – во второй двор, точно такой же, с корчагами и кустиком граната, и из него можно выйти в третьи ворота, в третий двор. И так пять-шесть-восемь ворот, пять-шесть-восемь дворов. В таких домах жили семьями – деды, отцы, сыновья, внуки. В самом дальнем доме, за самыми дальними воротами жили женщины – воплощение покорности, скромности, молчаливого согласия. Дом, в котором женщины громко смеялись, считался неприличным. Так было давно. Но и сейчас, когда упрекают женщину в нескромности, о ней говорят: «Её смех доходит до восьмых ворот!»
Вьётся по улицам города мелкая речушка. По берегам, присев на корточки, женщины стирают; летят во все стороны брызги и звонкие мокрые шлепки – толстые палки стучат по скрученному белью, брошенному на плоские камни. Женщины громко переговариваются с берега на берег. У реки и у дорог стоят высокие ивы, их длинные, до пят, косы купаются в воде и дорожной пыли.
У базарной стены сидит на земле старик в широкой, как солнце, шляпе, у ног его крутыми завитками вьётся живая чёрно-жёлтая лаковая верёвка: старик продаёт змею – «на лекарство». По всему базару продают маленькие трёхгранные клеточки, сплетённые из тонких прутьев или сухой травы. В клетках сидят кузнечики. Они в несколько раз крупнее самых больших наших «кобылок», и стрекочут, и звенят на весь базар, словно это не город, а широкий луг!
На базаре – горы бамбуковых корзин и соломенных вееров; резиновые туфельки-кумасины с загнутыми вверх острыми носками; ящики сушёной рыбы и вяленых каракатиц; полосатые шелка для детских нарядов и ковши «пагади», сделанные из сухих жёлтых тыкв, распиленных ровно пополам. На базаре – тележки хвостатой редиски, связки длинных, закрученных огурцов, метровые жгуты бесконечной и тонкой, как тинка, лапши «куксу», плоские корзины с розовыми жемчужинами бобов и огненные ожерелья перца. Пахнет рыбой, чесноком и кунжутным маслом. Пахнет цветами, первой клубникой и запахом ближних сопок – сосной. Звенят не назвенятся кузнечики в клетках.
Это – Кэсон, город, от которого на десять вёрст вокруг пахнет настоящим корейским воздухом! Кэсон – экзотика Кореи, её история, её красота.
Но не только поэтому он настоящий корейский город. Кэсон – город 38-й параллели, город корейского горя.
День и ночь гудят поезда у кэсонского вокзала. И стальные руки-рельсы день и ночь горячи от работы, всегда в мазуте и в земле, всегда неустанны, как руки матери, у которой много сыновей, и которой поэтому некогда уставать. И всех сыновей мать любит одинаково.
Если сесть в кэсонский поезд, через час будешь в Сеуле. Но рельсы в Кэсоне обрублены. Отняты у матери руки, протянутые к сыновьям, живущим на юге. Который год не заживают раны на её руках и в её сердце, ведь его тоже разрезали пополам. Она живёт и не знает, живы ли там, на юге, её сыновья?
Обрублены рельсы, оборваны электропровода, дорога, идущая к югу, всегда пуста: Кэсон – город 38-й параллели.
В Кэсоне нет ни одной семьи, не имеющей родных на юге.
…Старики-родители десятый год ждут сына и собирают хворост в лесу: а вдруг он вернётся зимой, замёрзший? Надо будет много дров, чтобы отогреть его!..
Молодая женщина десять лет назад рассталась с мужем. Десять лет она верит и не верит, что он вернётся. Десять лет, спеша на работу, она думает: «А вдруг он там без работы? Вдруг он голодает?» Ей хочется схватить корзину, ведро, мешок риса – столько, сколько хватит сил поднять, и отнести всё на ближайшую сопку, с которой слышно, как там, на юге, кричат на заре лесные петухи – фазаны.
…У детей Кэсона есть любимая игра, от которой взрослым хочется плакать. Мальчик, свернув рупором пёстрый детский журнал, звонко кричит в этот самодельный громкоговоритель:
– Алло, алло! Говорит радио Кэсона. Ты слышишь меня, Сеул? Ты слышишь меня, папа?
У малыша сверкают глаза и вспыхивают синие жилки на тонкой коричневой шейке – так он хочет, чтоб услышал его там, в Сеуле, папа!
Между Кэсоном и Сеулом – 38-я параллель.
Полоса корейской земли, на которую не имеет права ступить нога корейца, – откуда бы он ни шёл: с севера или с юга. Но я знаю, что там, на юге, за этой горькой полосой земли, отец маленького кэсонца услышит его горячий голос.
…Рано-рано, когда спит ещё весь мир, просыпается в Корее солнце. И всю жизнь вместе с солнцем, раньше всех на Земле, просыпались люди Кореи. Раньше всех вставали и больше всех работали.
На севере они работают и сейчас – много, дружно, счастливо. Растут заводы, которых не было в Корее. Гудят на полях первые корейские тракторы. Грохочут станки, поезда, машины. Звенят песни труда и свободы.
Этот великий шум слышен там – за 38-й параллелью.
Он слышен там так же звонко и чисто, как слышны там гортанные голоса фазанов, кричащих в кэсонском лесу на рассвете; как слышен там высокий голос кэсонского мальчишки:
– Ты слышишь меня, Сеул? Ты слышишь меня, папа?
О чём сейчас надо писать
Моника Фелтон писала, как встретили её корейские дети. Они приветливо улыбались ей, отвечали на все вопросы, рассказывали о себе. А потом, пошептавшись между собой, спросили её:
– В каком городе Советского Союза вы живёте, товарищ?
И когда она ответила, что живёт не в Советском Союзе, а в Англии, дети, разочарованные, разбежались по своим делам…