Сочинения. Книга 2. Проза. Страницы дневников

Агашина Е.

Возле крутой невысокой сопки наш белый, умытый дождём «меркурий» останавливается. Дальше мы идём пешком. У этой сопки в 1945 году высадился первый советский морской десант. Японские войска стояли на самом берегу. Наши моряки могли сначала обстрелять город с моря – у них тогда было бы меньше жертв. Но они не могли стрелять в корейских ребятишек. Они начали бой без артобстрела, десантом.

– Этого, – говорит Ден Мун Хян, – чхончжинцы никогда не забудут.

Я тоже никогда не забуду: стоят в заливе рыбацкие лодки, висят на шестах сети с берестяными поплавками. Играют дети. Сидят у моря жёны рыбаков: скоро приедут мужья, привезут морскую капусту.

А рядом – гранитная пирамида с маленьким

чугунным якорем наверху. От самой вершины, от чугунного якоря и до основания памятника, спускаются ровным рядом тёмные полоски. Словно кто-то натянул на гранит тельняшку, чтобы вечно жила в груди камня широкая морская душа. Но когда подходишь ближе, видишь – это не тельняшка, а высеченные на камне имена:

Уланов

Алёхин

Кириллов

Ляма Мария

Хабибулин

Морозов

И ещё, ещё…

Это моряки 305-го гвардейского полка. Знают ли их матери, в каком море, у каких берегов стали на вечный якорь их сыновья?..

Каменистой тропкой, идущей от моря, мы поднимаемся по крутому склону к другому памятнику, белому и маленькому. Он стоит у могилы, в которой лежат семьдесят человек. Такие могилы называются братскими. Но это – сестринская могила.

В августе 1950 года в одном из бомбоубежищ собрались матери Чхончжина, чтобы подписать Стокгольмское воззвание мира. У них не было другого помещения: дома, клубы, школы были разбиты. Люди жили в землянках. Женщины взяли с собой детей, боясь оставить их дома.

Я так и вижу: в тёмном убежище собрались простые усталые женщины. По одной они подходят к столику, на котором мигает самодельная лампа, и ставят свои подписи. Когда мать наклоняется над листом воззвания, наклоняется и её ребёнок, привязанный широким полотенцем к тёплой материнской спине. И всё растёт, растёт список имён, который никто потом так и не прочитал: началась бомбёжка. Одна из женщин охнула и бросилась вон: она оставила дома спящего ребёнка! А когда, прижимая его к груди, она прибежала обратно, убежища уже не было. В него попала американская бомба…

Долго пытались откопать и спасти тех, кто остался под землёй. Но сыпучая почва рушилась снова и снова. Одному из солдат удалось вырыть крохотное отверстие – из него вылетела муха. Но – новый страшный обвал. И – снова бомбёжка.

Семьдесят матерей! А сколько детей?

Опять пошёл дождь. Мы едем в город. Красивая улица обсажена плакучими ивами. До земли опустились и полощутся на ветру тонкие ветви. Улица выходит на площадь. В центре огромного цветника стоит бронзовый моряк-десантник. Это памятник советским морякам-освободителям. Он поставлен в 1945 году. Автор памятника – советский скульптор, фамилию которого в Чхончжине не помнят. Во время войны американцы взорвали памятник. А когда война кончилась, молодой корейский художник воспроизвёл скульптуру по памяти.

– Нам всем очень хотелось, чтобы она была точно такая же! – говорит Ден Мун Хян. – Но, конечно, получилось не совсем то, что было…

Я не знаю, что было. И я не разбираюсь в тонкостях ваяния. И, может, он грубоват и неуклюж, этот бронзовый русский парень, вынесший столько сражений. Но получилось то, что очень дорого: он стоит, прижимая к груди автомат, парусом гудит за спиной бронзовая плащ-палатка, бескозырка сдвинута на бровь, а из-под широких русских бровей смотрят куда-то далеко-далеко чуть раскосые корейские глаза. Наверно, он смотрит туда – на море. Потому что море для моряка – это, прежде всего, дорога к родной земле.

…Они могли обстрелять город с моря: у них было бы тогда меньше жертв. Но они не стали стрелять в корейских ребятишек. Они просто сами погибли за этот маленький далёкий город, прижатый утёсами к морскому безбрежью…

Усталые волны выносят на берег хлопья мокрых опилок и жёлтые, кудрявые, как морская пена, свежие сосновые стружки. Чхончжин строится! Выбежали на берег девчонки. Выхватили из отхлынувшей волны по золотистому сосновому завитку и, смеясь, нацепили их, как браслеты, на тоненькие смуглые запястья. Чхончжин строится, и его дети счастливы. Он не зря погиб, мой земляк, советский матрос.

Мигает маяк. Ползёт на город морской туман. Идёт дождь. Так хочет море!..

– Приезжайте к нам через десять лет, – говорит мне Ден Мун Хян. – Тогда вы увидите, каким прекрасным станет наш город!

– Ах, как мне хочется приехать к вам через десять лет! Но ваш город станет прекрасным гораздо раньше. Я это знаю: я же из Сталинграда.

Я говорю всё это и тороплюсь достать из кармана платок. Потому что морской туман всё-таки застилает мне глаза.

Хорошо, что идёт дождь.

Сырой туман ползёт неторопливо,вливаясь в пароходные дымки…На берегу корейского заливана вечный якорь стали моряки.По-прежнему навеки море близко.Волна, как слёзы, вечно солона.На светло-сером камне обелискастрока к строке — героев имена:Мария Ляма…Сидоров…Осташко…И если только издали взглянуть,то кажется — матросская тельняшканатянута на каменную грудь.И дата боя – памятная дата.Запомню всё. Не плачу. И стою,и понимаю, почему так святов Корее любят Родину мою.

Корейский характер

Был он простым шофёром в Вонсане и возил нас на своём стареньком «газике» смотреть красоту Кореи – Алмазные горы. Видимо, возил он туда не только нас, потому что, не успели мы отъехать от города, – он начал рассказывать…

– Эти горы известны всему миру. Весной они покрываются зелёным шёлковым ковром. Азалии, цветы сливы, сирень наполняют воздух ароматом. И тогда горы называют Кымган – алмазными! Летом здесь серебрятся струи водопадов. А среди ветвей сосен и кедров носится много певчих птиц, наполняя гомоном лесную чащу. И тогда горы называют Бонря – живительный фимиам. Осенью клёны, дубы, камелии расцвечивают горы богатым нарядом. Тогда их называют Пхунак – кленовые горы. А зимой на фоне скал вырисовываются голые, белые от инея, ветки деревьев, поэтому горы называют Кагор – скелетом… – Ким! Вы поэт, вы так красиво говорите!

– Это не я говорю, это пхеньянский «Интурист» говорит! – ответил Ким и вытащил из-под сиденья тоненькую книжечку – путеводитель, в котором я, слово в слово, прочитала всё, что только что услышала.

Все мы смеялись, и громче всех – он.

…Когда я сказала Киму, что хочу написать о нём, он ответил:

– Пожалуйста. Только я плохо говорил, поэтому, прошу, не называйте моего имени.

Я обещала. И долго ломала голову, как же мне назвать его в своей книге? А потом подумала и оставила так, как есть: ведь в Корее столько Кимов, сколько Агашиных в моей ярославской деревне! Пойди догадайся, о котором из них идёт речь…