Сочинения. Том 1. Жатва жертв
Шрифт:
Гебитскомиссар выпустил приказ: «В связи со снежными заносами все местное население обязывается ежедневно выходить на расчистку дорог». Но осиливает зимняя стихия начальственные предписания, богатые угрозами: «арестовать», «конфисковать», «расстрелять»… В деревни, затаившиеся за сугробами, к родичам да к корешам (кореш по этимологии и есть родич) выбираются лесные бойцы: отогреться, отмыться от копоти костров, посидеть по-человечески за столом, вдохнуть воздух живой бабско-детско-печной жизни. Боже ты мой, как скоро скручивались в эти дни судьбы девок и парней! Два-три дня поговорили — и вот
— Тейфелишес веттер! — сказал обер-лейтенант Габе, получив сообщение, что прервана телефонная связь с городом Остров.
— Да-да, — поддержал метафорическую реплику поэт Устреков, который вот уже неделю служит переводчиком в комендатуре. — Вы, господин Габе, вероятно, слышали о нашем поэте Пушкине? Кстати-кстати! Он из наших мест. Послушайте, послушайте, как звучит по-русски его замечательное стихотворение о здешних вьюгах!
Устреков встал на цыпочки и произнес загробным голосом: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…, — приблизился к шефу и, подняв над его головой растопыренные пальцы, мрачно закончил: — То как звер-р-рь она заво-о-о-ет, то запла-а-а-чет, как ди-тя-а!..»
Майор Габе: «Среди русских редко встречаются нормальные люди».
Матвей чувствовал себя в тот вечер именинником. Двадцать лет часы не ходили — висели для украшения. А сегодня Отто определил причину неисправности механизма. Туда-сюда снует маятник и движением своим и птичьим боем напоминает хозяину избы о его детстве времени, когда в доме жило многоголовое население Матвеевых. Только отец знал, сколько раз нужно повернуть заводной ключ, чтобы не лопнула пружина и часы не останавливались до следующей пятницы. Тогда он снова вставал на табурет и заводил их.
Курц в окно увидел, как во двор вошла молодая женщина. Он сказал: «Камрад, к тебе в гости идет красивая фройляйн».
Матвей в сенях ведет разговор с фройляйн, а Отто думает о том, что нет, не встретить ему женщину, которая хотя бы чем-то напоминала его жену Марту, и уже только поэтому его жизнь невозможно исправить: нет у нее продолжения. У русского друга похожая судьба, но Матвей не догадывается о ее безнадежности. Его суетливая занятость интересами других людей, которым — Отто видит — до самого Матвея нет никакого дела, — все-таки какое-то решение проблемы. Но это решение для него, Отто, слишком сложное, чтобы он мог с ним согласиться.
Из разговоров Отто с Матвеем:
Отто: «Я родился в городе, в котором родился великий музыкант Бетховен. В твоем городе родились великие русские?»
Матвей: «У нас никто не родился».
— Ты не думай, Матвей, что все немцы плохие. Но мы немного думкопфен. Ты понимаешь?
Матвей закивал головой и, чтобы поддержать разговор, добавил:
— У каждого великого народа и дураков много.
Отто так долго смеялся, что его приятель обиделся.
— О, — воскликнул шофер, — если бы тебя услышали наши фюреры! Они бы сказали: «Этому человеку место там!» — Отто пальцами изобразил тюремную решетку. — У великого народа и руководители должны быть большими дураками, — с удовольствием развил Отто мысль своего товарища.
Матвей:
— Отто, Бетховен вас не спасет.
Что может быть хуже для молодого, романтически настроенного офицера, чем служба в тыловой дыре русского фронта, где ты либо на караульной службе, либо валяешься на койке казармы,
Однако Эрих Герц заметил: стоит взяться за письмо, в котором начинаешь описывать здешнюю службу, как из унылых деталей ежедневного существования начинает вырисовываться что-то примечательное — с приключениями и привкусом чужестранной экзотики. Он стал описывать самого себя и происходящее вокруг немного со стороны, что стало ему доставлять тайное наслаждение.
В то утро он мог бы записать: «Сегодня мы делаем вылазку в район, где коммунистические партизаны устроили себе базу. Наверно, сделать это было нужно раньше, потому что слухов о нападениях партизан так много, что мы находимся в постоянном напряжении».
Можно было бы продолжить так: «Я помню, как в детстве отец меня учил: если боишься темноты, заставь себя войти в темную комнату или заглянуть за шкаф — попытайся найти там то ужасное, которого ты боишься. Так вот, наконец, мы отправимся в „темную комнату“. С нами будут полицаи из местных жителей, воюющие на нашей стороне. Мы будем их поддержать, потому что партизан они боятся. Не думаю, что в этом районе, где концентрируются партизаны, мы встретим каких-то особых головорезов. Они, скорее всего, не отличаются храбростью от полицаев — лишь более наглые».
Герц продолжил мысленное сочинение письма, когда занял место в кабине «Бюссинга». Инструктаж, проверка экипировки команды, последние согласования с командиром полицаев остались позади. Про «темную комнату» он напишет в письме домой: родителям будет приятно узнать, что он помнит уроки детства. Своему школьному товарищу Георгу он расскажет: когда вся команда была построена перед посадкой в машину, он подумал: история повторяется. Когда-то римские легионеры завоевывали варварские земли, теперь он со своими солдатами делает то же самое. Он напишет: «Я медленно прошел вдоль строя, вглядываясь в спокойные лица моих товарищей по оружию. В моем взводе два парня из Ганновера. Могучие, не совсем безупречные в дисциплине, они не чувствуют бремени службы и войны. Сила и дружба — вот две вещи, которые воодушевляют их. Да, они — легионеры двадцатого века, новой великой империи. Рядом с низкорослыми, длиннорукими русскими они кажутся ожившими изваяниями. Настанет время, когда великие художники…» Текст стал увлекать Эриха Герца. Лейтенант остановил себя, сожалея, что потом не сможет восстановить нити всех своих мыслей.
Впереди какая-то заминка. Под лунным светом снег становится голубым. На голубом фоне он увидел черные фигурки и остановившихся лошадей с санями — полицаи были посланы вперед на санях. Что-то задержало движение. По дороге навстречу бежит русский, Эрих Герц сейчас сам разберется, в чем там дело. Он и его легионеры в любой момент готовы начать действовать. Герц покинул теплую кабину и пошел навстречу бегущему человеку. Снег, как живой, визжал под подошвами сапог. Он будет зол и холоден. Потом он опишет этот эпизод: адский мороз, голубой снег, трусливых аборигенов… Сейчас он даст команду, и все будет так, как должно быть. Что это?!..