Сочинения. В 2-х томах

Клюев Николай Алексеевич

* * *

Ты скажи, мое дитятко удатное, Кого ты сполохался-спужался, Что во темную могилушку собрался? Старичища ли с бородою, Аль гуменной бабы с метлою, Старухи ли разварухи, Суковатой ли во играх рюхи? Знать, того ты сробел до смерти, Что ноне годочки пошли слезовы, Красны девушки пошли обманны, Холосты ребята все бесстыжи!

* * *

Отцвела моя белая липа в саду, Отзвенел соловьиный рассвет над речкой. Вольготней бы на поклоне в Золотую Орду Изведать ятагана с ханской насечкой! Умереть бы тебе, как Михаиле Тверскому, Опочить по-мужицки — до рук борода!.. Не напрасно по брови родимому дому Нахлобучили кровлю лихие года. Неспроста у касаток не лепятся гнезда, Не играет котенок веселым клубком… С воза, сноп-недовязок, в пустые борозды Ты упал, чтобы грудь испытать колесом. Вот и хрустнули кости… По желтому жнивью Бродит песня-вдовица — ненастью сестра Счастливее елка, что зимнею синью, Окутана саваном, ждет топора. Разумнее лодка, дырявые груди Целящая корпией тины и трав… О жертве вечерней иль новом Иуде Шумит молочай у дорожных канав?

* * *

Забудет ли пахарь гумно, Луна — избяное окно, Медовую кашку — пчела, И белка — кладовку дупла? Разлюбит ли сердце мое Лесную любовь и жилье, Когда, словно ландыш в струи, Гляделся ты в песни мои? И слушала бабка-Рязань, В малиновой шапке Кубань, Как их дорогое дитя Запело, о небе грустя. Напрасно Афон и Саров Текли половодьем из слов, И ангел улыбок крылом Кропил над печальным цветком. Мой ландыш березкой возник, — Берестяный звонок язык, Сорокой в зеленых кудрях Уселись удача и страх. В те годы Московская Русь Скидала державную гнусь, И тщетно Иван золотой Царь-Колокол нудил пятой. Когда же из мглы и цепей Встал город на страже полей — Подпаском, с волынкой щегла, К собрату березка пришла. На гостью ученый набрел, Дивился на шитый подол, Поведал, что пухом Христос В кунсткамерной банке оброс. Из

всех подворотен шел гам: Иди, песноликая, к нам! А стая поджарых газет Скулила: кулацкий поэт! Куда не стучался пастух — Повсюду урчание брюх. Всех яростней в огненный мрак Раскрыл свои двери кабак.

* * *

На полете летит лебедь белая, Под крылом несет хризопрас-камень. Ты скажи, лебедь пречистая, — На пролетах-переметах недосягнутых, А на тихих всплавах по озерышкам Ты поглядкой-выглядом не выглядела ль, Ясным смотром-зором не высмотрела ль, Не катилась ли жемчужина по чисту полю, Не плыла ль злат-рыба по тихозаводью, Не шел ли бережком добрый молодец, Он не жал ли к сердцу певуна-травы, Не давался ли на родимую сторонушку? Отвечала лебедь умная: На небесных переметах только соколы, А на тихих всплавах — сиг да окуни, На матерой земле медведь сидит, Медведь сидит, лапой моется, Своей суженой дожидается. А я слышала и я видела: На реке Неве грозный двор стоит, Он изба на избе, весь железом крыт, Поперек дворище — тыща дымников, А вдоль бежать — коня загнать. Как на том ли дворе, на большом рундуке, Под заклятой черной матицей Молодой детинушка себя сразил, Он кидал себе кровь поджильную, Проливал ее на дубовый пол. Как на это ли жито багровое Налетали птицы нечистые — Чирея, Грызея, Подкожница, Напоследки же птица-Удавница. Возлетала Удавна на матицу, Распрядала крыло пеньковое, Опускала перище до земли. Обернулось перо удавной петлей… А и стала Удавна петь-напевать, Зобом горготать, к себе в гости звать: «На румяной яблоне Голубочек, У серебряна ларца Сторожочек. Кто отворит сторожец, Тому яхонтов корец! На осенней ветице Яблок виден, — Здравствуй, сокол-зятюшка — Муж Снафидин! У Снафиды перстеньки — На болоте огоньки! Угоди-ка вежеством, Сокол, теще, Чтобы ластить павушек В белой роще! Ты одень на шеюшку Золотую денежку!» Тут слетала я с ясна-месяца, Принимала душу убойную Что ль под правое тепло крылышко, Обернулась душа в хризопрас-камень, А несу я потеряжку на родину Под окошечко материнское. Прорастет хризопрас березынькой, Кучерявой, росной, как Сергеюшко. Сядет матушка под оконницу С долгой прялицей, с веретенышком, Со своей ли сиротской работушкой, Запоет она с ниткой наровне И тонехонько и тихохонько: Ты гусыня белая, Что сегодня делала? Баю-бай, баю-бай, Елка челкой не качай! Али ткала, али пряла, Иль гусеныша купала? Баю-бай, баю бай, Жучка, попусту не лай! На гусеныше пушок, Тега мальчик-кудряшок — Баю-бай, баю-бай, Спит в шубейке горностай! Спит березка за окном Голубым купальским сном — Баю-бай, баю-бай, Сватал варежки шугай! Сон березовый пригож, На Сереженькин похож! Баю-бай, баю-бай, Как проснется невзначай!

(б)

Мой край, мое поморье, Где песни в глубине! Твои лядины, взгорья Дозорены Егорьем На лебеде-коне! Твоя судьба — гагара С Кащеевым яйцом, С лучиною стожары, И повитухи-хмары Склонились над гнездом. Ты посвети лучиной, Синебородый дед! Гнездо шумит осиной, Ямщицкою кручиной С метелицей вослед. За вьюжною кибиткой Гагар нескор полет… Тебе бы сад с калиткой Да опашень в раскидку У лебединых вод. Боярышней собольей Привиделся ты мне, Но в сорок лет до боли Глядеть в глаза сокольи Зазорно в тишине. Приснился ты белицей — По бровь холстинный плат, Но Алконостом-птицей Иль вещею зегзицей Не кануть в струнный лад. Остались только взгорья, Ковыль да синь-туман, Меж тем как редкоборьем Над лебедем Егорьем Орлит аэроплан.

(в). УСПОКОЕНИЕ

Падает снег на дорогу — Белый ромашковый цвет. Может, дойду понемногу К окнам, где ласковый свет? Топчут усталые ноги Белый ромашковый цвет. Вижу за окнами прялку, Песенку мама поет, С нитью веселой вповалку Пухлый мурлыкает кот. Мышку-вдову за мочалку Замуж сверчок выдает. Сладко уснуть на лежанке… Кот — непробудный сосед. Пусть забубнит в позаранки Ульем на странника дед, Сед он, как пень на полянке — Белый ромашковый цвет. Только б коснуться покоя, В сумке огниво и трут, Яблоней в розовом зное Щеки мои расцветут, Там, где вплетает левкои В мамины косы уют. Жизнь — океан многозвенный — Путнику плещет вослед. Волгу ли, берег ли Роны — Все принимает поэт… Тихо ложится на склоны Белый ромашковый цвет.

1926

426

ДЕРЕВНЯ

Поэма Валентину Михайловичу Белогородскому

Будет, будет стократы Изба с матицей пузатой, С лежанкой-единорогом, В углу с урожайным Богом: У Бога по блину глазища, — И под лавкой грешника сыщет, Писан Бог зографом Климом Киноварью да златным дымом. Лавицы — сидеть Святогорам, Кот с потемным дозором, В шелому чтоб роились звезды… Вот они, отчие борозды — Посеешь усатое жито, А вырастет песен сыта! На обраду баба с пузаном — Не укрыть извозным кафтаном, Полгода, а с телку весом. За оконцами тучи с лесом, Всё кондовым да заруделым… Будет, будет русское дело, — Объявится Иван Третий Попрать татарские плети, Ясак с ордынской басмою Сметет мужик бородою! Нам любы Бухары, Алтай, — Не тесно в родимом крае, Шумит Куликово поле Ковыльной залетной долей. По Волге, по ясной Оби, На всяком лазе, сугробе, Рубили мы избы, детинцы, Чтоб ели внуки гостинцы, Чтоб девки гуляли в бусах, Не в чужих косоглазых улусах! Ах девки — калина с малиной, Хороши вы за прялкой с лучиной, Когда вихорь синебородый Заметает пути и броды! Вон Полоцкая Ефросинья, Ярославна — зегзица с Путивля, Евдокию — Донского ладу Узнаю по тихому взгляду! Ах парни — Буслаевы Васьки, Жильцы из разбойной сказки, Всё лететь бы голью на Буяны Добывать золотые кафтаны! Эво, как схож с Коловратом, Кучерявый, плечо с накатом, Видно, у матери груди — Ковши на серебряном блюде! Ах, матери — трудницы наши, В лапотцах, а яблони краше, На каждой, как тихий привет, Почил немерцающий свет! Ах, деды — овинов владыки, Ржаные, ячменные лики, Глядишь и не знаешь — сыр-бор Иль лунный в сединах дозор! Ты Рассея, Рассея матка, Чаровая, заклятая кадка! Что там, кровь или жемчуга, Иль лысого чорта рога? Рогатиной иль каноном Открыть наговорный чан? Мы расстались с Саровским звоном — Утолением плача и ран. Мы новгородскому Никите Оголили трухлявый срам, — Отчего же на белой раките Не поют щеглы по утрам? Мы тонули в крови до пуза, В огонь бросали детей, — Отчего же небесный кузов На лучи и зори скупей? Маята как змея одолела, Голову бы под топор… И Сибирь, и земля Карела Чутко слушают вьюжный хор. А вьюга скрипит заслонкой, Чернит сажей горшки… Знаем, бешеной самогонкой Не насытить волчьей тоски! Ты Рассея, Рассея матка, На мирской смилосердись гам: С жемчугами иль с кровью кадка, Окаянным поведай нам! На деревню привезен трактор — Морж в людское жилье. В волсовете баяли: «Фактор, Что машина… Она тое…» У завалин молчали бабы, Детвору окутала сонь, Как в поле межою рябой Железный двинулся конь. Желты пески расступитесь, Прошуми на последках полынь! Полюбил стальногрудый витязь Полевую плакучую синь! Только видел рыбак Кондратий, Как прибрежьем, не глядя назад, Утопиться в окуньей гати Бежали березки в ряд. За ними с пригорка елки Раздрали ноженьки в кровь… От ковриг надломятся полки, Как взойдет железная новь. Только ласточки по сараям Разбили гнезда в куски. Видно к хлебушку с новым раем Посошку пути не легки! Ой ты каша, да щи с мозгами — Каргопольской ложке родня! Черноземье с сибиряками В пупыре захотело огня! Лучина отплакала смолью, Ендова показала течь, И на гостя с тупою болью Дымоходом воззрилась печь. А гость, как оса в сетчатке, В стекольчатом пузыре… Теперь бы книжку Васятке О Ленине и о царе. И Вася читает книжку, Синеглазый как василек. Пятясь, охая, на сынишку Избяной дивится восток. У прялки сломило шейку, Разбранились с бёрдами льны, В низколобую коробейку Улеглись загадки и сны. Как белица, платок по брови, Туда, где лесная мгла, От полавочных изголовий Неслышно сказка ушла. Домовые, нежити, мавки — Только сор, заскорузлый прах… Глядь, и дед улегся на лавке Со свечечкой в желтых перстах. А гость, как оса в сетчатке, Зенков не смежит на миг… Начитаются всласть Васятки Голубых задумчивых книг. Ты Рассея, Рассея теща, Насолила ты лихо во щи, Намаслила кровушкой кашу — Насытишь утробу нашу! Мы сыты, мать, до печёнок, Душа — степной жеребенок Копытом бьет о грудину, — Дескать, выпусти на долину К резедовым лугам, водопою… Мы не знаем ныне покою, Маята-змея одолела Без сохи, без милого дела, Без сусальной в углу Пирогощей… Ты Рассея — лихая теща! Только будут, будут стократы На Дону вишневые хаты, По Сибири лодки из кедра, Олончане песнями щедры, Только б месяц, рядяся в дымы. На реке бродил по налимы, Да черемуху в белой шали Вечера как девку ласкали!

(1926)

427

ПОГОРЕЛЫЦИНА

Наша деревня — Сиговый Лоб Стоит у лесных и озерных троп… Где губы морские, олень да остяк, На тысячу верст ягелевый желтяк. Сиговец же ярь и сосновая зель, Где слушают зори медвежью свирель, Как рыбья чешуйка свирель та легка, Баюкает сказку и сны рыбака. За неводом сон — лебединый затон, Там яйца в пуху и кувшинковый звон… Лосиная шерсть у совихи в дупле, Туда не плыву я на певчем весле! Порато баско весной в Сиговце, По белым избам, на рыбьем солнце! А рыбье солнце — налимья майка, Его заманит в чулан хозяйка, Лишь дверью стукнет, — оно на прялке И с веретенцем играет в салки. Арина баба на пряжу дюжа, Соткет из солнца порты для мужа, По ткани свекор, чтоб песне длиться, Доской резною набьет копытца, Опосле репки, следцы гагарьи… Набойки хватит Олехе, Дарье, На новоселье и на поминки… У наших девок пестры ширинки, У Степаниды, веселой Насти В коклюшках кони живых брыкастей, Золотогривы, огнекопытны Пьют дым плетёный и зоблют ситный. У Прони скатерть синей Онега, — По зыби едет луны телега, Кит-рыба плещет и яро в нем Пророк Иона грозит крестом. Резчик Олеха — лесное чудо, Глаза — два гуся, надгубье рудо, Повысек птицу с лицом девичьим, Уста закляты потайным кличем. Когда Олеха тесал долотцем Сосцы у птицы, прошел Сиговцем Медведь матерый, на шее гривна, В зубах же книга злата и дивна. — Заполовели у древа щеки, И голос хлябкий, как плеск осоки, Резчик учуял: «Я — Алконост, Из глаз гусиных напьюся слез!» Иконник Павел — насельник давний Из Мстер великих, отец Дубравне, Так кличет радость язык рыбачий… У Павла ощупь и глаз нерпячий: — Как нерпе сельди во мгле соленой, Так духовидцу обряд иконный. Бакан и умбра, лазорь с синелью Сорочьей лапкой цветут под елью, Червлец, зарянку, огонь купинный По косогорам прядут рябины. Доска от сердца сосны кондовой — Иконописцу, как сот медовый, Кадит фиалкой, и дух лесной В сосновых жилах гудит пчелой. Явленье Иконы — прилет журавля, — Едва прозвенит жаворонком земля, Смиренному Павлу в персты и в зрачки Слетятся с павлинами радуг полки, Чтоб в роще ресниц, в лукоморьях ногтей, Повывесть птенцов — голубых лебедей, — Их плески и трубы с лазурным пером Слывут по Сиговцу «доличным письмом». «Виденье Лица» богомазы берут То с хвойных потемок, где теплится трут, То с глуби озер, где ткачиха-луна За кросном янтарным грустит у окна. Егорию с селезня пишется конь, Миколе — с крещатого клена фелонь, Успение — с перышек горлиц в дупле, Когда молотьба и покой на селе. Распятие — с редьки: как гвозди креста, Так редечный сок опаляет уста. Но краше и трепетней зографу зреть На птичьих загонах гусиную сеть, Лукавые мёрды и петли ремней Для тысячи белых кувшинковых шей. То Образ Суда, и метелица крыл — Тень мира сего от сосцов до могил. Студеная Кола, Поволжье и Дон Тверды не железом, а воском икон. Гончарное дело прехитро зело. Им славится Вятка, Опошня село; — Цветет Украина румяным горшком, А Вятка кунганом, ребячьим коньком, Сиговец же Андому знает реку, Там в крынках кукушка ку-ку да ку-ку, Журавль-рукомойник курлы да курлы, И по сту годов доможирят котлы… Сиговому Лбу похвала — Силиверст, Он вылепил Спаса на Лопский погост, Украсил сурьмой и в печище обжег, — Суров и прекрасен глазуревый Бог. На Лопский погост (лопари, а не чудь) Укажут куницы да рябчики путь: — Не ешь лососины и с бабой не спи, Берестяный пестер молитв накопи, Волвянок-Варвар, Богородиц-груздей, Пройдут в синих саванах девять ночей, Десятые звезды пойдут на-потух, И Лопский погост — многоглавый петух На кедровом гребне воздынет кресты: Есть Спасову печень сподобишься ты. О, русская сладость — разбойника вопь — Идти к красоте через дебри и топь. И пестер болячек, заноз, волдырей Со стоном свалить у Христовых лаптей! О, мед нестерпимый — колодовый гроб, Где лебедя сон — изголовице сноп, Под крылышком грамота: «чадца мои, Не ешьте себя ни в нощи, ни во дни!»

* * *

Порато баско зимой в Сиговце! Снега, как шапка на устьсысольце, Леса — тулупы, предлесья — ноги, Где пар медвежий да лосьи логи. По шапке вьются пути-суземки, По ним лишь душу нести в котомке От мхов оленьих до кипарисов… Отец «Ответов» Андрей Денисов, И трость живая Иван Филипов Суземок пили, как пчелы липы. Их черным медом пьяны доселе По холмогорским лугам свирели, По сизой Выге, по Енисею Седые кедры их дымом веют… Но вспять сказанье! Зимой в Сиговце Помор за сетью, ткея за донцем, Петух на жердке дозорит беса, И снежный ангел кадит у леса, То киноварный, то можжевельный, Лучась в потемках свечой радельной. И длится сказка… Часы иль годы. Могучей жизни цветисты всходы. — За бородищей незрим Васятка, — Сегодня в зыбке, а завтра — надь-ка! — Кудрявый парень, как пена зубы, Плечистым дядям племянник любый! Изба — криница без дна и выси Семью питает сосцами рыси: Поет ли бахарь, орда ли мчится, Звериным пойлом полна криница, — Извечно-мерно скрипит черпуга… Душа кукует, иль ноет вьюга, Но сладко, сладко к сосцам родимым Припасть и плакать по долгим зимам! «Не белы снеги да сугробы Замели пути до зазнобы, Ни проехать, ни пройти по проселку Во Настасьину хрустальную светелку! Как у Настеньки женихов Было сорок сороков, У Романовны сарафанов Сколько у моря туманов!.. Виноградье мое со клиною, Выпускай из рукава стаю лебединую! Уж как лебеди на Дунай-реке, А свет Настенька на белой доске, Не оструганной, не отесанной, Наготу свою застит косами! Виноградье мое, виноградьице, Где зазнобино цветно платьице? Цветно платьице с аксамитами Ковылем шумит под ракитами! На раките зозулит зозуля: «Как при батыре-есауле»… Ты зозуля, не щеми печенки У гнусавой каторжной девчонки! Я без чести, без креста, без мамы, В Звенигороде иль у Камы Напилась с поганого копытца. Мне во злат шатер не воротиться! Ни при батыре-есауле, Ни по осени, ни в июле, Ни на Мезени, ни в Коломне, А и где, с опитухи не помню, А звалася свет — Анастасией!»… Вот так песня, словеса лихие, Кто пропел ее в голубый вечер На дремотном веретенном вече!? И сказал Олеха: это ели Стать смолистым срубом захотели, Или сосны у лесной часовни Запряглися в ледяные дровни, Чтоб бежать от самоедской стужи, Заглядеться в водопой верблюжий! Нет, сказала кружевница Проня, Это кони в петельной погоне Расплескали бубенцы в коклюшках, Или в рукомойнике кукушка Нагадала свадьбу Дорофею! Знать, прогукал филин к снеговею, Молвил свекор, или гусь с набойки Посулил леща глазастой сойке! Силиверст пробаял: то в гончарной Стало рябому котлу угарно, Он и стонет, прасол нетверёзый!.. Светлый Павел, утирая слезы, Обронил из уст словесный бисер: Чадца, теля не от нашей рыси; — Стала ялова праматерь на удои, Завывают избы волчьим воем, И с иконы ускакал Егорий, — На божнице змий да сине море!.. Неусыпающую в молитвах Богородицу Кличьте, детушки, за застолицу! «Обрадованное Небо — К Тебе озера с потребой, Сладкое Лобзание — До Тебя их рыдание! Неопалимая Купина — В чем народная вина? Утоли Моя Печали — Стань березкой на протале! Умягчение Злых Сердец — Сядь за теплый колобец! Споручница Грешных — Спаси от мук кромешных!» Гляньте, детушки, за стол — Он стоит чумаз и гол; Нету Богородицы У пустой застолицы! Вы покличьте-ка, домочадцы, На Сиговец к студеному долу Парусов и рыбарей братца — Святителя теплого — Миколу! Он, кормилец, в ризе сермяжной, Ради песни, младеня в зыбке, Откушает некуражно Янтарной ухи да рыбки! «Парусов погонщик Миколае, Объявился змий в родимом крае, Вороти Егорья на икону — Избяного рая оборону! Красной ложкой похлебай ушицы, Мы тебе подарим рукавицы, И на ноженьки оленьи пимы… Свете Тихий, Свет Незаходимый! Русский сад — мужики да бабы, От Норвеги и до смуглой Лабы Принесем тебе морошки, яблок… Ты воспой, наш сладковейный зяблик. Правило веры и образ кротости, Не забудь соборной волости! В зимы у нас баско, — Деды бают сказки, Как потемок скрыни Сарафаны сини, Шубы долгоклинны, Лестовицы чинны! По моленным нашим Чирин да Парамшин, И персты Рублева Словно цвет вербовый! По зеленым веснам Прилетает к соснам На отцов могилы Сирин песнокрылый. Он, что юный розан, По Сиговцу прозван Братцем виноградным, В горестях усладным! Ти-ли, ти-ли — Плывут корабли — Голубые паруса Напрямки во небеса. У реки животной Берег позолотный, Воды-маргариты Праведным открыты. Кто во гробик ляжет Бледной, лунной пряжей, Тот спрядется Богом Радости залогом! Гробик, ты мой гробик, Вековечный домик, А песок желтяный — Суженый желанный!» Гляньте, детушки, на стол — Змий хвостом ушицу смел!.. Адский пламень по углам: — Не пришел Микола к нам!

* * *

Увы, увы, раю прекрасный!.. Февраль рассыпал бисер рясный, Когда в Сиговец, златно-бел, Двуликий Сирин прилетел. Он сел на кедровой вершине, Она заплакана поныне, И долго, долго озирал Лесов дремучий перевал. Истаевая, сладко он Воспел: Кирие елейсон! Напружилось лесное недро, И как на блюде, вместе с кедром, В сапфир, черемуху и лен Певец чудесный вознесен. В тот год уснул навеки Павел, — Он сердце в краски переплавил, И написал икону нам: Тысячестолпный дивный храм, И на престоле из смарагда, Как гроздь в точиле винограда, Усекновенная глава. Вдали же никлые березы, И журавлиные обозы, Ромашка и плакун-трава. Еще не гукала сова, И тетерев по талой зорьке Клевал пестрец да ягель горький, Еще медведь на водопое Гляделся в зеркальце лесное И прихорашивался втай, — Стоял лопарский сизый май, Когда на рыбьем перегоне, В лучах озерных, легче соний, Как в чаше запоны опал, Олеха старцев увидал. — Их было двое светлых братий, Один Зосим, другой Савватий, В перстах златые копей… Стал огнен парус у ладьи, И невода многоочиты, Когда сиянием повиты. В нее вошли озер Отцы. «Мы покидаем Соловцы, О, человече Алексие! Вези нас в горнюю Россию, Где Богородица и Спас Чертог украсили для нас!» Не стало резчика Олехи… Едва забрезжили сполохи, Пошла гагара на утек, Заржал в коклюшках горбунок, Как будто годовалый волк Прокрался в лен и нежный шелк. Лампадка теплилась в светелке, И за мудреною иголкой Приснился Проне смертный сон: Сиговец змием полонен, И нет подойника, ушата, Где б не гнездилися змеята. На бабьих шеях, люто злы, Шипят змеиные узлы, Повсюду посвисты и жала, И на погосте кровью алой Заплакал глиняный Христос… Отколе взялся Алконост, Что хитро вырезан Алешей, — «Я за тобою по пороше! Летим, сестрица, налегке К льняной и шелковой реке!» Не стало кружевницы Прони… С коклюшек ускакали кони, Лишь златогривый горбунок, За печкой выискав клубок, Его брыкает в сутеменки… А в горенке по самогонке Тальянка гиблая орет — Хозяев новых обиход.

* * *

Степенный свекор с Силиверстом Срубили келью за погостом, Где храм о двадцати главах, В нем Спас в глазуревых лаптях. Который месяц точит глина, Как иней ягодный крушина, Из голубой поливы глаз Кровавый бисер и топаз. Чудно, болезно мужичью За жизнь суровую свою, Как землянику в кузовок, Сбирать слезинки с Божьих щек! Так жили братья. Всякий день, Едва раскинет сутемень Свой чум у таежных полян, В лесную келью, сквозь туман, Сорока грамотку носила: Была она четверокрыла, И, полюбив налимье сало, У свекра в бороде искала. Уж не один полет воочью Сильверст за пазухой сорочьей Худые вести находил, — Писал их столпник, старец Нил: Он на прибрежии Онега Построил столп из льда и снега, Покрыл его дерном, берестой, И тридцать лет стоит невестой Пустынных чаек, облаков И серых беличьих лесов; — Их немота роила были, Что белки столпника кормили. Он по мирскому стольный князь, Как чешуей озерный язь, Так ослеплял служилым златом Любимец царские палаты. Но сгибло всё: Нил на столпе — Свеча на таежной тропе, В свое дупло, как хризопраз, Его укрыл звериный Спас!